Сестра Алиса. Может быть, это потому, что вы никогда не слышали, как читает проповедь о Страстях священник, которому самому грозит смерть.
Сестра Клара. Смерть... Как трудно представить себе лицом к лицу со смертью Господина Жизни и Смерти.
Сестра Марта. На Масличной горе Христос уже не был господином ни над чем. Никогда скорбь и страх человеческие не поднимались так высоко, никогда больше они не поднимутся до той ступеньки. Они затопили в нем все, кроме той крайней точки души, где совершалось божественное приятие. 4
Сестра Клара. Он боялся смерти. Многие мученики смерти не боялись...
Мать Жераль Не только мученики, но и разбойники тоже, сестра Клара. Говорят, Картуш [14] отпускал шутки до самого колесования.
Сестра Сен-Шарль. О, конечно. Ее Преподобие права. Есть героизм мучеников, и есть другой героизм, как есть золото и медь. Золото драгоценно, а медь — нет, но все-таки оба они металлы.
Сестра Клара. Мучеников поддерживал Христос, но Христу не помогал никто, ибо всякая поддержка и милосердие исходят от Него. Ни одно живое существо не вступало в смерть таким одиноким и безоружным.
Сестра Матильда. Самый невинный тоже грешен и смутно чувствует, что поэтому заслуживает смерти. Самый преступный отвечает только за свои преступления, а Он...
Сестра Екатерина. Самый невинный и самый преступный, не совершивший ни одного греха и отвечающий за все, пожираемый Правосудием и Неправдой одновременно, словно двумя разъяренными зверями... . -Сестра Гертруда. О, сестра Екатерина, вы ледените мне душу...
Сестра Екатерина. А вы, сестра Гертруда,— как бы вы провели свою последнюю ночь, будучи приговоренной к смерти?
Сестра Гертруда. Боже мой, я думаю, такая возможность казалась бы мне столь прекрасной, что опасение упустить ее пересилило бы страх смерти.
Сестра Анна. Ая хотела бы взойти на эшафот первой. Я поднялась бы к машине очень быстро, не глядя по сторонам, как у себя дома я карабкалась по большой лестнице, чтобы голова не закружилась.
Сестра Гертруда. А вы что сказали бы в эту минуту, сестра Констанция?
Сестра Констанция. Я? Да ничего!
Сестра Гертруда. Как, даже молитву бы не читали?
Сестра Констанция. Не знаю. Мой ангел-хранитель прочтет ее за меня. А с меня будет довольно умереть. (Бросает искоса быстрый взгляд на Бланш.) И потом, не стыдно вам вести такие разговоры?
Сестра Гертруда. Какой же тут грех? Лучше проводить время в болтовне, чем в воздыханиях.
Сестра Валентина. А вы, сестра Бланш?
Услышав свое имя, Бланш вздрагивает, словно очнувшись. Кусок ткани и ножницы, лежавшие у нее на коленях, падают на пол. Она их подбирает молча.
Сестра Фелисите. Что с вами, сестра Бланш?
Сестра Клара. Оставьте в покое Бланш де Лафорс. Разве вы не видите, что она задремала?
Сестра Фелисите. Бланш де Лафорс... Не обижайтесь, сестра Бланш, но лучше бы вас звали Бланш де Лафэблес[15]... А все-таки скажите нам, о чем бы вы думали, если 6ы вас посадили в тюрьму?
Бланш тщетно пытается придать своему голосу твердость.
Бланш. В тюрьму... Да, сестра Фелисите, я... я...
Сестра Фелисите. Ну говорите же!
Бланш (тоном маленькой девочки). О Боже... Мне было бы страшно остаться совсем одной, без нашей матушки...
Монахини улыбаются и из милосердия отводят глаза. Сестра Констанция уставилась в пол, но чувствуется, что она борется с гневом. Внезапно появляется еще одна монахиня.
Сестра Антония. Сестры мои, мать наша желает с вами проститься.
Входит настоятельница, которую орденские власти вызывают в Париж. Она
в светской одежде.
Сцена X
Монастырский сад. Рекреация. Как всегда, атмосфера очень веселая.
Сестра Гертруда. Сегодня рекреация длится дольше чем обычно.
Сестра Екатерина. Вовсе Нет. У нас есть еще добрых двадцать минут, сестра Гертруда.
Сестра Сен-Шарль. С тех пор как уехала Ее Преподобие, мы никогда так не веселились. Что бы она о нас подумала!
Сестра Марта. Разве не сама Ее Преподобие посоветовала нам быть веселыми и беззаботными, пока Бог дает нам такую передышку?
Сестра Анна. Передышку! Так можно говорить о передышке и человеку, которого подвесили за ниточку на сто локтей над Соборной площадью!
Сестра Констанция (смеясь). Но ведь мы, сестра моя, можем упасть только в лоно Божие!
Сестра Анна. О, сестра Койстанция, вот благочестивые речи! Только почему Вы их произносите смеясь?
Сестра Констанция. Потому что мне приятно об этом думать.
Сестра Анна. А когда наша матушка пришла с нами попрощаться, вы ведь тоже смеялись?
Сестра Констанция. Это сестра Алиса толкала меня локтем в живот. Но я и без того бы смеялась. Я смеялась, глядя на нашу матушку в таком чудном наряде.
Сестра Гертруда. И вам было не стыдно?
Сестра Констанция. Отчего мне должно быть стыдно? Мне показалось очень смешно, что злые люди ничего не могут сделать против бедных служанок Господних, только заставить их переодеться, как на карнавале.
Сестра Валентина. Они на этом не остановятся.
Сестра Констанция. А потом? Что они могут сделать такого, чего не делали Нерон или Тиберий? Разве постыдная смерть, которой предали Христа,— не самое невероятное переодевание? Они переодели рабом властелина Творения и пригвоздили Его к кресту, как раба. Земля с преисподней вместе не могли бы пойти дальше такого чудовищного и кощунственного озорства. Бросать людей на съедение зверям или превращать их в горящие факелы — разве это не наводит на мысль о жутком фарсе? Конечно, нас страдание и смерть всегда потрясают, но что могут означать эти гнусные кривлянья в глазах айгелов? Без всякого сомнения, ангелы смеялись бы над ними, если б умели смеяться...
Сестра Гертруда. Сестра Констанция так хорошо защищается...
Сестра Валентина. О сестра Гертруда, вы всегда слушаете ее с разинутым ртом.
Монахини смотрят на сестру Гертруду. Все смеются. Она действительно стоит с разинутым ртом, склонив голову к левому плечу и полузакрыв глаза, словно вся погрузилась в слух. Шум и смех длятся еще немного, потом постепенно стихают. Тишина. Издалека доносится звук колокола. Затем другой, поближе. Еще один. Монахини переглядываются.