- Я понимаю вас... Помню семьи, что трудно жили, а несчастные дети ходили и по той, довоенной земле. Катя Родченко, Наташа Кучма, Ваня Лысенко, Петя Харченко... Я в них много вложила своего. Или вот Листопадов Толик. Какой был парнишка!
- Анна Константиновна, - сказал я, - можно еще раз к вам приехать? Нам надо подробно поговорить о главном.
- Будь ласка, сынок.
В дверях я столкнулся с галдящей толпой детишек.
- Это мой кружок рукоделия, - пояснила Анна Константиновна. - Сейчас уже ничего не могу, кроме этого...
Встреченный на перекрестках жизненных дорог, западает в память тот человек, что посеял в твоей душе доброе семя - бескорыстно помог тебе в трудную минуту, неподкупно и прямо сказал нелегкую правду, облагородил тебя высокой мыслью, искренним чувством, честным поступком...
Из Москвы я отправил по разным адресам толстую пачку писем и скоро стал получать ответы. Все еще не решаясь приступить к главному, приведу здесь некоторые выдержки...
Директор Киевского горпромторга Екатерина Тимофеевна Родченко:
"Мне уже за пятьдесят, но яркими, отчетливыми картинами вспоминаются мои детские и юношеские годы. Сразу после гражданской войны мою мать зарезало поездом, и я осталась круглой сиротой, без крова и пищи. Меня приютила одна замечательная женщина, имеющая более чем скромные достатки. Я стала учиться. Моя новая мать очень любила детей, она создала в городе первый пионерский отряд, и я была вожатой этого отряда. Потом я поступила в вуз, а в 1931 году стала членом партии. Какими словами выразить мне благодарность моей воспитательнице? Это при ее помощи, неоценимой моральной поддержке я из неграмотной сельской девчонки превратилась в человека, которому доверяют большую работу...
Остается добавить только, что детство и юность я провела в Бахмаче, а женщина, память о которой для меня дороже всего, - Анна Константиновна Жованик".
Заведующая сектором партстатистики Коломыйского горкома партии Наталья Кучма:
"Когда умер мой отец, нас осталось пятеро маленьких ребятишек. Жили мы в Бахмаче, по соседству с известной вам А.К.Жованик. Первой протянула нам руку помощи Анна Константиновна. Устроила маму работать на вокзал, в течение нескольких лет материально и морально поддерживала нас. Вместе с нами - школьниками, пионерами, комсомольцами - она готовила пьесы, организовала хоровой кружок, "Синюю блузу". В агитпункте станции мы показывали свои концерты проезжавшим красноармейцам, много раз бывали с пьесами в Тынице, Курене и других ближних селах и хуторах.
Однажды зимой 1929 года нас застал в поле небывалый по лютости мороз. Мы все пострадали. Анна Константиновна оттерла снегом, спасла мне ноги. На субботниках, когда бахмачская комсомолия разгружала дрова, Анна Константиновна тоже была с нами..."
Слесарь-автоматчик со станции Арзамас Анатолий Ефимович Листопадов:
"Отца я своего не помню, он умер от порока сердца вскоре после моего рождения. Мы с мамой и сестрой Люсей жили недалеко от Анны Константиновны и Ивана Матвеевича Жованик. Иван Матвеевич работал на станции багажным кассиром, а моя мама - билетным. Маму осудили, и она отбывала наказание в Архангельской области. Мне было тогда девять лет, и я остался один, потому что сестра училась в Новозыбковском учительском институте. Меня решили отправить в детдом; но когда пришли за мной, то я убежал и спрятался. Меня нашла Анна Константиновна и уговорила идти в детсад, где она была заведующей. Так я начал жить в детсаде и у Анны Константиновны на правах воспитанника.
В детсаде мы, сироты, образовали колонию, своего рода братство. Наш старший "брат" Ваня Лысенко, которого Анна Константиновна подобрала в 1933 году, перед войной с отличием окончил десятилетку и поступил учиться в военную академию. Петя Харченко, тоже круглый сирота, - еще один довоенный воспитанник Анны Константиновны. В 1938 году у нас появилась "сестра" Наташа Гатич. Ваня и Петя погибли в войну на фронте, а с Наташей мы расстались в августе 1941 года...
В другом письме я подробно опишу, что было в Бахмаче со мной и такими детьми, как я, когда пришла война. И еще я вам вышлю свой дневник".
Заведующая детским садом Валентина Тихоновна Прусакова из Новгород-Северского:
"Вы просите меня рассказать о том, о чем я никогда и никому не говорила и даже старалась пореже вспоминать. Это правда, что мне всегда думалось, будто меня не поймут или не поверят, потому что мне самой иногда кажется маловероятным все пережитое вместе с Анной Константиновной. Голова моя тогда стала белой, и сейчас мне очень трудно писать - обливаюсь слезами".
Еще не раз я обращусь к письмам, к свидетельствам очевидцев, познакомлю читателей с одним уникальным документом тех лет. Я убежден, что этот документ в силу своей неповторимости, абсолютной достоверности и других качеств, которые откроет в нем сам читатель, являет собой немалую историческую ценность...
С тех пор как я впервые встретился с Анной Константиновной Жованик, прошло десять лет. Все эти годы длилась моя переписка со множеством людей, около тысячи писем и сейчас хранится у меня в папках. Были за это время интересные знакомства и повторные встречи, далекие поездки и бесконечные разговоры по междугородному телефону. Постепенно накапливались материалы о событиях, происшедших _тогда_ в районе Бахмача. Я писал о них однажды, еще не зная всех подробностей, потом вкратце рассказывал по телевидению, но вот подошло время приступить к главному.
Славно цвели в том году сады! Степные села и маленькие одноэтажные городишки совсем утонули в буйной яблоневой кипени. Давно не было такого цветения, такой дружной и теплой весны на этой щедрой земле! А может, это только так казалось, потому что последняя мирная весна потом вспоминалась лучшим, что в ней было.
Когда на яблонях образовались крепкие завязи, пронеслись над садами черные тени. Взрывами осыпало недозревший "белый налив" - самые нежные плоды украинских садов. Собирать их было некому...
Можно и так начать рассказ, но я хочу перебить его свидетельством Толика Листопадова, обыкновенного бахмачского мальчишки. У него была нелегкая судьба, в которой приняла большое участие Анна Константиновна. И я счастлив, что помогу читателю увидеть многие события глазами одного из воспитанников этой женщины, знакомство с которой еще впереди. Считаю своим долгом оставить в записках Толика Листопадова и мальчишеский жаргон, и украинизмы, и способ выражения мыслей - нам ближе сделаются эти полудетские непосредственные впечатления о лихой године, достовернее станут неповторимые подробности того времени.
Был он заводилой на улице, из ровесников-бахмачан создал тимуровскую команду, сохранив ее костяк до конца войны. Толик Листопадов не был связан с партизанами или, скажем, с подпольной молодежной группой, но читатель почувствует несгибаемую веру маленького гражданина в свой народ, отметит поразительное для человека такого возраста понимание историчности событий, узнает, какое большое сердце билось в груди этого сорванца! Впрочем, каждый, кто прочтет его записки, покоряющие своей простотой и искренностью, поймет и почувствует больше, чем об этом можно сказать...
Вот они передо мной, ученические тетради в линеечку с таблицей умножения и метрической системой мер на выцветших обложках. Некоторые страницы размыты, слова стерлись от времени, их трудно читать, но оторваться от этих каракулей еще трудней...
"22 июня 1941 года.
Война. В 12 часов дня - правительственное сообщение. В середине речи дали тревогу. Милиционеры разогнали базар. Я с ребятами носился как угорелый. Вечером начали рыть щели. Ходят инструктора и всех заставляют рыть. Бабы злятся, говорят: "Могилы себе роем. Лучше в хате сидеть, когда бомбить будут". Анна Константиновна плакала. Ночью были две тревоги. Петро Самостиянович говорит, что много народу погибнет в этой войне. Мне что-то не верится".
"23 июня 1941 года.
Целую ночь на лошадях развозили повестки в Красную Армию посыльные из военкомата. Ночью была тревога. По радио сообщали: "Граждане, в сторону Бахмача движутся соединения немецких бомбардировщиков". И это три раза повторили. Аж страшновато стало. Днем было несколько тревог. И каждый раз сандружинницы в штанах несутся как угорелые на свои сборные пункты. Чудно как-то! Петро Самостиянович говорит: "Чого вы носытесь як угорелые? Тильки упаде хоть одна бомба, вы штаны свои поспускаете". Злятся бабы и спорят с ним. Яблок в этом году уродилось много. Мы купаемся, загораем и вообще полностью наслаждаемся каникулами. Стало много летать самолетов. Наша команда действует вовсю".
Команда собиралась в хате и на огороде Анны Константиновны. У Толика Листопадова был большой фанерный ящик с самодельными игрушками деревянными танками, пушками и самолетами. Кусочки угля изображали вражеских солдат, обломки кирпичей и каштаны - красноармейцев и партизан. Ребятишки разыгрывали целые сражения, усвоив первые уроки военной тактики из кинофильма "Чапаев", которым все наше поколение бредило до войны.
Мальчишки помогали копать щели, бегали на пруд, "шкодили" в садах, сходились послушать детсадовского сторожа Петра Севостьяновича Шиша старика, который увлекательно рассказывал про петлюровцев и "как проходил Щорс". Время от времени Толик Листопадов делал записи в тетрадку, пряча ее на дно своего ящика, под игрушки. Но не за горами было время, когда бахмачские тимуровцы увидели настоящее оружие...
"3 июля 1941 года.
Сегодня слушали речь т.Сталина. Работники детсада плакали. Много едет беженцев. Тревоги у нас часто. Потешно, как беженцы носятся во время тревоги. Мы смеемся, а они говорят, что мы еще не были под бомбежкой, того и смеемся".
Перед нашествием врага Анна Константиновна, как мы знаем, заведовала детским садом. Хозяйке шумного ребячьего гнезда никто не давал ее лет, следы пережитого проявились на ее лице позднее.
Услышав о нападении Гитлера, она, как многие тогда, не могла полностью осознать этого факта и его последствий. Но когда объявили первую воздушную тревогу и ребятня дружно заревела, она поняла, что война тут уже, пришла. Надо было рыть щели, заклеивать окна, налаживать светомаскировку. Иван Матвеевич, глава семьи, пропадал на станции до ночи. Она тоже проводила почти все время в детсаде и очень редко видела сына Виталия - совсем еще зеленого хлопчика, только что окончившего десятилетку, заядлого радиста и фотолюбителя. Однажды Виталий прибежал в детсад.
- Мам! - сказал он, нахмурив брови, и она вдруг увидела, что сын словно вырос за эту неделю. - Мамо! Я иду на фронт. Разрешили...
Она собрала и проводила сына, а вскоре на улицах Бахмача начали голосить женщины, получая из частей, где служили их мужья и сыновья, страшные продолговатые листочки - похоронные.
Виталий, однако, писал. Он срочно проходил какие-то военные курсы. Последнее письмо от него пришло с большой задержкой: "Мамо, до побачення! Едем на фронт. Вернусь, отблагодарю тебя за все. Раньше я этому не придавал значения почему-то. Жди, мамо, с победой меня..."
Фашисты рвались к Бахмачу. От этой станции по всем направлениям расходились лучами железнодорожные линии - на Гомель, Киев, Брянск, Одессу, Кременчуг. Стальные пути вели от Бахмача к Харькову, Курску и Москве. С первого дня войны пошли через станцию к фронту поезда с военной техникой и войсками. Ежедневно десятки эшелонов, с трудом выбираясь из невообразимого сплетения Бахмачского узла, провозили на восток раненых, оборудование, эвакуированных. Фашисты яростно били по этому солнечному сплетению нашего ближайшего тыла.
"14 июля 1941 года.
Этот день останется памятным для меня. В 4 часа дня был налет на Бахмач, продолжавшийся 2 часа 40 минут. Вот где страх был! Я шел с библиотеки. Был на полдороге до дому, когда над городом появились самолеты. Потом как грохнет! Меня как бросит воздухом к забору, и я там свалился прямо в грязь. Недавно шел дождик. Лежу, а у самого сердце со страху готово выскочить. А они уж над головой гудут и с пулеметов строчат, только пули свистят. Пролетели над городом и полетели на разворот. Я поднявсь - и дай бог ноги! Влетел в детсад, а там приготовили есть детям. Тарелки на столах под яблонями стоят. Вдруг опять как грохнет! Тарелки со столов так и послетали. И хоть бы одна разбилась, плавно спустились. Я прыгнул в до половины вырытую щель и лег на дно. Гляжу, а там санитарок и сандружинниц полно. Правду говорил Петро Самостиянович: позабыли надеть свои комбинезоны. Одна лежит, уши пальцами заткнула, а рот до ушей открыла. Это чтоб не оглушило. А глаза как у загнанной овцы. Если б не страшно было, смеяться б можно до упаду. Тут начали бомбы близко рваться. Воздухом горячим обжигает. Я ползком по картошке - в крытое убежище и там уже ждал до конца бомбежки. Стены дрожали. Песок сыпался с потолка. А мы задыхались от напора воздуха. Когда мы вылезли, то было, как вечером, темно. Дымом солнце закрыло. Горел сенопункт. На Киевском вокзале рвались в эшелонах снаряды, бомбы, патроны... К небу подымались огненные столбы от цистерн с бензином. В сад поликлиники начали свозить убитых. Привезут машину и за новыми уезжают. Раненых тоже собирают. Народу много побило. Никто не знал, как прятаться. Все бросили работу и побежали по домам к детям.
А фашисты, гады, спустились низко и давай поливать с пулеметов...
Народу в убежище было очень много, и я сидел, как дуга: спина под одну стенку, а ноги на другую. Вчера был сбор нашей команды. Дело наметили, но чертова бомбежка разогнала нас всех".
Заслышав рев самолетов, маленькие бахмачане в сто голосов начинали плакать и проситься к маме. А мамам было некогда - стрелочницы, дежурные по станции, телеграфистки, постепенно привыкавшие к бомбежкам, не могли оставить своих постов...
Анна Константиновна никогда не забудет тот первый большой налет на город: взрывы, вой сирен, выстрелы зениток, стрекотанье пулеметов на станции. Вражеские самолеты улетели, немного развеяло дымы, хотя станция еще горела. Анна Константиновна беспокоилась, не зная, что с Иваном Матвеевичем, с хатой, но прежде всего надо было накормить детей, которые уже плакали не от страха, а от голода. Вдруг она увидела, что в калитку детсада вошел красноармеец с каким-то большим свертком.
- Вы Анна Константиновна?
Она кивнула.
- Вот. Девочка. Эвакуированные говорят, что от самой польской границы едет, из Перемышля. Какой-то мужчина со станции послал к вам. Возьмите.