Врач. Они перестанут играть, как только вы поймете, что их на самом деле нет.
Иванов встает.
Иванов. У меня нет оркестра.
Звучит один оркестровый аккорд.
Иванов. У меня никогда не было оркестра.
Звучат два аккорда.
Мне не нужен оркестр.
Звучат три аккорда.
Нет никакого оркестра.
Оркестр играет — бравурно и громко. Свет в кабинете гаснет. Освещается камера.
Камера
Все это время Александр спит на своей койке в камере. Возвращается Иванов. Берет палочку от треугольника. Встает около спящего Александра, смотрит на него. Музыка становится тревожной. Потом жуткой. Это кошмарный сон Александра. Музыкальная тема приближается к апофеозу. Но тут Александр вскидывается, просыпается, и музыка обрывается на полутакте. Тишина.
Иванов. Простите. Никакой на них нет управы.
Александр. Ну пожалуйста…
Иванов. Не беспокойтесь, я знаю, как себя вести. Трубачи у меня тут же получают по зубам, скрипачи — по морде, ботинком, вот этим самым. А уж виолончелистам вообще не позавидуешь. Вы на каком инструменте играете?
Александр. Ни на каком.
Иванов: Тогда не тревожьтесь. Расскажите лучше о своем детстве, о семье, о первой учительнице музыки. Как это все начиналось?
Речь Александра должна сопровождаться особым светом и музыкой — это сольная партия.
Александр. Однажды моего друга арестовали за хранение запрещенной книги и продержали в психбольницах полтора года. Мне это показалось странным. Потом, когда его выпустили, арестовали двух писателей, А и Б, которые опубликовали за границей какие-то рассказы, под псевдонимами. За это они, уже под своими настоящими именами, получили один пять, а другой семь лет принудительных трудовых лагерей. Мне это показалось совсем странным. Мой друг В пошел на демонстрацию, протестовать против ареста А и Б. Я его предупреждал, что это безумие, но он не послушался и снова угодил в психушку. Еще один человек, Г, написал кучу писем с описанием суда над А и Б и обсуждал этот суд со своими друзьями, Д, Е, Ж и 3. Их всех арестовали. Тогда И, К, Л, М и еще один, пятый, человек стали протестовать против ареста Д, Е, Ж и 3. Их тоже арестовали. На следующий день забрали и Г. Кстати, пятым был мой друг В, который на тот момент только вышел из психушки, куда его упекли за участие в демонстрации против ареста А и Б. Я и на этот раз его предупреждал, что протестовать против ареста Д, Е, Ж и 3 — чистое безумие. Он получил три года лагерей. Мне это показалось ну совсем несправедливым. Еще один человек, Н, составил книгу по материалам судов над В, И, К, Л и М и вместе с коллегами О, П, Р, С, Т присутствовал на суде над У, который написал воспоминания о своем лагерном сроке, за что получил еще год. На суде выяснилось, что советская армия в 1968 году пришла на помощь дружественной Чехословакии. На следующий день Н, О, П, Р, С и Т решили выйти на Красную площадь. Тут их всех арестовали и отправили — кого в лагерь, кого в психушку, кого в ссылку. Это было в семьдесят первом, после ареста А и Б прошло три года. Срок моего друга В истек одновременно со сроком писателя А. И тут он учудил. Выйдя на свободу, он начал всем рассказывать, что психически здоровых людей отправляют в сумасшедший дом за политику, за несогласие с режимом. Когда выпустили писателя Б, на моего друга В уже снова открыли дело. Его осудили за антисоветскую агитацию и клевету. Приговор — семь лет тюрьмы и лагерей, потом еще пять — ссылки. Видите, сколько вреда от этих писателей.
Тихо и постепенно снова начинает звучать музыкальная тема, исполняемая группой детей на ударных инструментах.
Они портят жизнь нормальным людям. Мое детство было самым обыкновенным. И подростком я был самым обычным. И работал на самой заурядной должности. И женился на простой девушке, которая тихо умерла при родах. Пока моему сыну не исполнилось семь лет, единственно примечательным в моем существовании был друг, которого то и дело арестовывали. А потом я тоже совершил безумство.
Ударные снова начинают играть кто в лес, кто по дрова. На этот раз смятение в их ряды вносит не треугольник, а малый барабан, в который кто-то немилосердно колотит. Потом удары внезапно смолкают, и свет падает на сидящего за партой САШУ. Рядом с ним стоит проколотый, искореженный барабан. Учительница неподвижно стоит рядом. Возможно, но не обязательно: фонограмма с записью шума на детской площадке.
Класс
Учительница. Вот, значит, как ты отвечаешь на мое доброе отношение? Наверно, твой отец тоже так начинал. Сначала — портил школьное имущество. Потом водил дружбу со всякими сомнительными личностями. Ну а потом начал писать письма, клеветать на Советскую власть. Сплошное вранье! Врал своим начальникам, партии, газетчикам… иностранцам…
Саша. Папа никогда не врет. Он меня ремнем выдрал, когда я раз соврал.
Учительница. Он врал! Бомбардировал своими наветами газету «Правда»! На что, интересно, он рассчитывал?
Свет над учительницей и Сашей гаснет, как только Александр начинает говорить.
Александр. Меня положили в Ленинградскую специальную психиатрическую больницу на Арсенальной улице, и я провел там тридцать месяцев, в том числе два месяца голодовки. Умереть тебе, конечно, позволят, но только анонимно. Если твое имя известно на Западе, твоя смерть им неудобна. Хлопот не оберешься. Ведь с прошлым, когда там тройки всякие или вовсе без суда и следствия, давно покончено. Россия — цивилизованная страна, тут «Лебединое озеро» танцуют лучше всех в мире и людей в космос запускают. Так что если вдруг кто-то вздумает свести себя в могилу голодовкой, неудобно получится, неловко. Через пару недель голодовки ко мне привели сына, чтобы он уговорил меня начать есть. Но он, хотя ему было тогда девять лет, не очень понимал, что сказать.
Саша (говорит из класса, не обращаясь к Александру впрямую). Пришло письмо, из-за границы. Там вырезка из газеты с нашей фотографией.
Александр. А что там написано?
Саша. Не знаю. Там все по-английски.
Александр. Как в школе дела?
Саша. Нормально. Геометрию начали учить. Ничего не понимаю.
Александр. Как бабушка?
Саша. Хорошо. От тебя пахнет, как от Ольги, когда она ногти красит.
Александр. Что еще за Ольга?
Саша. Она теперь живет в твоей комнате. Пока тебя нет.
Александр. Ясно. Хорошо.
Саша. Тебя тут ногти заставляют красить?
Диалог на этом заканчивается. Снова — соло Александра.
Александр. Если человек долго не ест, от него начинает пахнуть ацетоном, это такая жидкость для снятия лака. Когда запасы протеина и углеводов в организме иссякают, начинается метаболизация жиров, а ацетон — побочный продукт этого процесса. Так что можно сказать и наоборот: от девушки, стирающей лак с ногтей, пахнет голодовкой. Через два месяца можно было запросто снимать лак моей мочой. Поэтому они снова привели ко мне Сашу. Он меня как увидел — вообще не смог говорить.
Саша (кричит). Папочка!
Александр. Тогда они сдались. А когда я немного оправился, меня перевели сюда. Это значит, что меня решили отпустить. Попасть с Арсенальной в обычную горбольницу намного труднее, чем из горбольницы на улицу. Но у них на все свои правила. Все — как положено, все — как подобает. На это уйдет еще сколько-то времени, но это уже ерунда. Я пока почитаю «Войну и мир». Все будет хорошо.
Оркестр.
Класс
Эта сцена происходит в музыкальном обрамлении, и завершает ее соло Врача на скрипке, которое постепенно переходит в следующую сцену.
Саша. Треугольник — это кратчайшее расстояние между тремя точками.
Учительница. Что за бред?
Саша. Круг — это самое большое расстояние до одной и той же точки.