Врач. Обыватели зачастую не сознают, что медицина двигается вперед семимильными шагами.
Александр. Понятно. Что ж, почитаю «Войну и мир» в другой раз.
Врач. Да уж. Кстати, когда будете общаться с Комиссией, придержите язык. Постарайтесь ничем их не смутить. «Войну и мир» не упоминайте, разве что сами спросят. Я бы на вашем месте ограничился двумя ответами — «да» и «нет». «Да» — если спросят, согласны ли вы, что страдаете психическим заболеванием. «Нет» — если спросят, намерены ли вы и дальше лгать и клеветать. Еще допустимы ответы «конечно» и «простите». «Конечно» — если спросят, удовлетворило ли вас полученное лечение. «Простите» — если спросят, что вы думаете о жизни в целом. Ну, не расслышали вы вопрос — и дело с концом.
Александр. Я никаким психическим заболеванием никогда не страдал, а лечение мое было варварским.
Врач. Воистину, глупость неизлечима. Поймите, я должен продемонстрировать, что я вас лечил. Вы должны отказаться от своих идей и выразить благодарность за лечение. Нам надо действовать сообща.
Александр. Кагэбэшники выломали дверь, ворвались ко мне в дом. Они напугали моего сына и тешу. Мое сумасшествие заключалось в том, что я писал письма в защиту друга, которого посадили в тюрьму. До этого моего друга дважды отправляли в сумасшедший дом за политические взгляды, а потом его арестовали, когда он рассказал, что психически здоровых людей сажают в психушки. На этот раз его посадили в тюрьму, поскольку он не был сумасшедшим. Я стал об этом писать — и меня самого отправили в психушку. Кстати, насчет Арсенальной вы правы, у них там не палаты, а камеры. Окна зарешечены, в дверях — глазки, свет горит и днем и ночью. Короче, все как в тюрьме, с надзирателями, блатными, шестерками, только режим строже. Медбратьями там работают зэки, осужденные за кражу и тяжкие уголовные преступления, они бьют и унижают пациентов, забирают у них еду, а врачи их покрывают. Почти у всех врачей под халатами форма офицеров КГБ. Для политзаключенных лечение и наказание связаны напрямую. Мне кололи аминазин, сульфазин, трифтазин, галоперидол и инсулин. Результат: отеки, судороги, головные боли, ознобы, жар, утрата многих функций, в том числе способности читать, спать, сидеть, стоять и застегивать штаны. Все эти меры не подействовали, и тогда меня, голого, стали привязывать к кровати кусками мокрой ткани. Ткань высыхала, стягивала тело все плотнее, и в конце концов я терял сознание. Это продолжалось десять дней подряд. Но я не выказал никаких признаков раскаяния.
После этого я объявил голодовку. Когда стало понятно, что я готов умереть, у них сдали нервы. И теперь вы полагаете, что я выползу отсюда на коленях, смиренно благодаря их за успешное излечение от моих маниакальных заблуждений? Ну уж нет. Они проиграли. И им придется с этим смириться. Они, похоже, забыли, что тоже смертны. Возможно, проигрыш — их первая встреча с тем судом.
Врач (взяв в руки скрипку). А за сына вы не боитесь? Он того и гляди превратится в малолетнего преступника. (Перебирает струны.) Он хороший мальчик. Он заслужил иметь отца. (Снова перебирает струны.)
Класс
Учительница. Теперь совсем другие времена, не то, что в тридцатые или в конце сороковых. Когда я училась в школе, были ужасные перегибы. Обвинения, которые сейчас выдвинуты против твоего отца, часто предъявлялись ни в чем неповинным людям. Теперь все иначе. Конституция гарантирует гражданам свободу совести, свободу печати, свободу слова, собраний, вероисповедания и много других свобод. Советская конституция всегда была самой либеральной в мире — начиная с самой первой, которую написали сразу после революции.
Саша. Кто написал?
Учительница. Автор первой конституции — Николай Бухарин.
Саша. Мы можем спросить Николая Бухарина про папу? Про его свободу?
Учительница. К сожалению, Бухарина расстреляли вскоре после принятия конституции. В те времена все обстояло иначе. Ужасные были времена.
Камера
Александр только что начал читать «Войну и мир», Иванов заглядывает ему через плечо.
Иванов. «Ну, князь, Генуя и Лукка — поместья фамилии Бонапарте».
Александр нервничает, Иванов истерически хохочет, но продолжает читать.
«Если вы мне не скажете, что у нас война, если вы еще позволите себе защищать все гадости…»
Александр подскакивает и захлопывает книгу. Оркестр играет несколько тактов из торжественной увертюры Чайковского «1812 год». Иванов хватает Александра за плечо. Тревожный момент, может последовать удар, драка. Затем Иванов целует Александра в обе щеки.
Смелей, дружище. У каждого из моих оркестрантов есть дирижерская палочка. Плох тот солдат, который не хочет стать генералом. Придет и твой черед.
Кабинет
Врач. Войдите.
В кабинет входит Александр.
Ваше поведение весьма тревожно. Я начинаю думать, что у вас не все в порядке с психикой. Это помимо того, что вы страдаете вялотекущей шизофренией параноидального типа. Я начинаю сомневаться, может ли обычная горбольница справиться с вашими симптомами. Александр. У меня нет симптомов, у меня есть мнение. Врач. Ваши мнения — и есть ваши симптомы. Вы больны инакомыслием. Ваш тип шизофрении не предполагает таких изменений в психике, которые будут заметны для окружающих. Ваш случай весьма похож на случай генерала Петра Григоренко. Ведущие психиатры Института имени Сербского в Москве написали в его медицинском заключении, что его внешне адекватное поведение и формально связные высказывания на самом деле свидетельствуют о необратимых патологических изменениях личности. Понимаете? Я не могу вам помочь. Кроме того, у вас изо рта пахнет авиационным клеем или чем-то таким… что вы ели?
Александр. Ничего.
Врач. И это еще один неприятный момент. У нас тут прежде никто голодовок не устраивал. Вернее, был один случай, но тогда пациент протестовал против больничной пищи, и это психологически оправданно и возымело действие — не на пищу, нет, а на моральный облик всех пациентов. (Пауза.) Вы можете сами выбрать себе лекарства. Вы даже можете их не принимать. Просто говорите, что принимали. (Пауза.) Чего вы, собственно, добиваетесь?
Александр (ровным голосом, каким обычно стихов не читают).
Врач. Замолчите! Господи, и долго вы можете так рифмовать?
Александр. На Арсенальной мне не разрешали иметь ни бумагу, ни ручку — по медицинским показаниям. Когда хочешь что-нибудь запомнить, рифмовка очень помогает.
Врач. Потрясающе. Я было подумал, что открыл новую форму психического расстройства. Мне улыбнулось бессмертие. Улыбнулось, подмигнуло и сделало ручкой.
Александр. Ваше имя, возможно, еще войдет в историю.
Врач. Вы о чем это? Это не я! У меня приказ. Послушайте, если вы согласитесь поесть, я разрешу вам свидание с сыном.
Александр. Я не хочу, чтобы он сюда приходил.
Врач. Если вы ничего не будете есть, я пошлю за вашим сыном. (Пауза.) Нельзя быть таким упрямым.
Александр поднимается, хочет уйти. Пауза.
Таблетки хоть чуточку помогли?
Александр. Не знаю.
Врач. Вы полагаете, что психически здоровых людей отправляют в сумасшедший дом?
Александр. Да.
Врач. Таблетки не помогли.
Александр. Я отдал их Иванову. Его фамилия тоже Иванов.
Врач. Именно. Именно поэтому полковник… эээ… доктор Розинский настаивал, чтобы вы были в одной камере, то есть, в одной палате.
Александр. Потому что мы однофамильцы?
Врач. Этот человек — гений. Обыватели зачастую не сознают, что медицина двигается вперед семимиль…
Александр. Я сознаю. Я отдавал мои таблетки Иванову. Ему как раз было нужно слабительное.
Александр выходит.
Врач. Следующий.
Тут же, почти столкнувшись с выходящим Александром, входит преобразившийся Иванов с треугольником в руках. Он горд и одновременно подобострастен.