Чтобы избавить Вас, сударь, от какого бы то ни было беспокойства в связи с изменениями, внесенными по нашей просьбе, поскольку мы потребовали, чтобы был изъят пункт о помещении на хранение суммы, соответствующей стоимости ружей в голландских флоринах, которую государство должно было передать Вашему нотариусу (точно так же, как Вы при получении аванса в размере пятисот тысяч франков передали на хранение нотариусу военного министерства пожизненные контракты на сумму в семьсот пятьдесят тысяч ливров), и Вы согласились оставить эти деньги в руках государства, проявив полное к нему доверие, мы с удовольствием повторяем Вам, сударь, что по единодушному мнению комитетов и министров, Вы дали доказательства патриотизма и истинного бескорыстия, отказавшись получить от врагов государства по двенадцать — тринадцать флоринов наличными за каждое ружье, уступив их нам в кредит по цене восемь флоринов восемь су и ограничившись весьма скромным доходом при стольких жертвах; Ваше поведение в этом деле заслуживает самых высоких похвал и самой лестной оценки. Мы вновь заверяем Вас, сударь, что в случае, если после пересчета, проверки, упаковки и опечатывания г-ном де Мольдом оружия, право владения на которое Вы нам передаете, и после получения нами как его описи, завизированной этим полномочным посланником, так и счетов на Ваши расходы, которые по договору должны быть возмещены Вам военным ведомством, Вам понадобятся новые средства для улаживания Ваших дел, военное ведомство не откажет Вам в выдаче таковых из остатка нашего Вам долга, как мы о том договорились, принимая во внимание, что Вы поступились помещением денег на хранение у Вашего нотариуса.
Примите наши уверения, сударь.
Подпись: военный министр А. Лажар,
министр иностранных дел Сципион Шамбонас».
Читая это письмо, я думал: они почувствовали, как я удручен, они поняли, что не должны ни минутой долее оставлять меня в таком состоянии. Да зачтется им это! Из груди моей вырвался вздох облегчения. Я еще не все потерял, сказал я себе; если даже новые препятствия помешают мне довести до конца это дело, оправданием мне будет, по крайней мере, то, что я приложил все старания: похвалы, которых я удостоился, послужат мне сладким утешением. Но, по совести, я обязан просить у всех прощения: меня ведь побудили заподозрить в недоброжелательстве весь Совет; я заподозрил обоих министров в намерении помешать доставке оружия, чтобы оказать тем самым услугу противной партии; этого нет и в помине! По счастью, я согрешил лишь в тайне сердца, и мне не нужно исправлять никаких ошибок, совершенных на людях: я раскаиваюсь и пойду завтра поблагодарить министров, этого достаточно.
Напрасно люди так опасливы! Ни Совет, ни министры отнюдь не хотели мне навредить, нет! Напротив, лишь здесь это важное дело и было взято под покровительство. Теперь я не стану доверять всяким слухам. Задержать ружья было бы таким вероломством, что по меньшей мере легковерно обвинять кого-либо в подобном преступлении по отношению к нации! Все это, как я вижу, отместка канцелярий, вся причина в сребролюбии; мне дали наглядный урок, что не следует никогда творить добро, если это мешает им обделывать свои делишки и посягает на заведенный ход грабежа.
Я поехал обедать в деревню, где задержался из-за недомогания. Через два дня мне сообщили, что министры получили отставку; что военное министерство вручено некоему г-ну Абанкуру, а министерство иностранных дел — г-ну Дюбушажу. «О небо! — подумал я. — Тот, кто теряет одно мгновение, теряет его непоправимо. Промедли я день, и мне не удалось бы ничем подтвердить принесенных мною жертв!»
Поскольку в изменившихся обстоятельствах менялось и мое положение, то вместо того, чтобы адресовать начальнику артиллерийского управления упреки за все изменения, внесенные по его требованию в трижды переделанный акт, я счел должным поблагодарить его, напротив, за труды, которые он дал себе, чтобы завершить дело: все иное было ни к чему и могло лишь повредить мне. 25 июля я направил ему следующее письмо:
«Господину Вошелю.
Сего 25 июля 1792 года.
Имею честь, сударь, послать Вам из деревни, где я нахожусь, один из четырех экземпляров последнего договора, заключенного мною с министрами военным и иностранных дел (это была копия, предназначенная объединенным комитетам). Я прилагаю также копию письма, которое я имел честь направить им уже после подписания, оно касается новых сумм, которые, буде в том возникнет необходимость для моих дел, я имею право получить, коль скоро я поступился помещением на хранение у моего нотариуса всей суммы долга, как Вы знаете, приняв в соображение Ваши справедливые замечания. Нотариус, однако, обратил мое внимание на то, что в договоре имеется моя расписка в получении двухсот с лишним тысяч флоринов; и что я согласился не получать их, пока не добьюсь снятия ареста, связанного с нелепым протестом, направленным против меня и врученным военному министру. Поскольку оба министра ушли в отставку, прошу Вас, сударь, сделайте мне одолжение, сообщите с ответной почтой, в какой форме должен я обратиться к новому министру, чтобы получить эти двести тысяч флоринов. Г-н Лажар, как Вы знаете, не дал мне ордера на выплату этой суммы; быть может, мне надлежит получить от нового министра предписание, удостоверяющее, что я ничего не получил.
Примите поклон от
Подпись: Бомарше».
Я прощупывал почву, так как хотел собрать побольше доказательств. Г-н Вошель ответил мне без обиняков:
«Париж, 27 июля 1792 года,
Я получил, сударь, письмо, которое Вы оказали мне честь написать и к которому были приложены копии Вашего нового договора, Вашего письма к г-ну Лажару и пр.
В Вашем договоре, действительно, имеется расписка на двести с лишним тысяч флоринов, как бы полученных Вами; однако ничто не служит более полным подтверждением того, что выплата не была произведена, как Ваше согласие, выраженное ниже, на отсрочку всех платежей до снятия ареста, вызванного опротестованием.
Что до исполнения Вашего договора, то оно не вызывает у меня сомнений, несмотря на то, что оба министра, его подписавшие, покинули свой пост. Тем не менее надлежало бы, чтобы Вы сами ознакомили с ним нового военного министра, предупредив его, что соответствующим образом оформленная копия Вашей сделки находится в артиллерийском управлении, которое, следственно, может дать ему обо всем отчет, а также осведомив его, что ордер на выплату не может быть Вам выдан, пока Вы не добьетесь снятия ареста (здесь проглянуло его враждебное отношение). Вам придется, сударь, выполнить еще одну формальность перед получением денег: Вы должны оставить у нашего нотариуса заявление, что в дополнение к тем семистам пятидесяти тысячам ливров в денежных бумагах, что были даны Вами в залог при получении пятисот тысяч франков, Вы передаете нам все Ваше наличное и будущее достояние в качестве обеспечения и гарантии суммы, которую Вы имеете получить по предстоящему начислению.
Начальник четвертого управления военного министерства
Подпись: Вошель».
В этом пункте он был прав: пятая статья моего последнего договора предусматривала, что я дам закладную на все мое состояние в качестве обеспечения за деньги, которые получу, на срок, пока оружие не перейдет в руки г-на де Мольда; он же, в момент поставки, снимет эту ипотеку.
Таково было состояние дела, когда ушли эти министры. Как только было бы отослано в Голландию торговое обеспечение, которого с полным основанием требовал первый поставщик (поскольку он сам внес его) и которое министр обязался дать по статье 8-й, ничто в мире не могло бы уже помешать поставке оружия в Тервере. Какими бы тайными происками ни старались помешать вывозу, пусть они даже умудрятся нарушить все остальные условия, предусмотренные актом, буде только залог окажется выплачен, я смогу проделать остальное, прибегнув к займам, как бы они ни были тягостны. Мне было поэтому необходимо отвести глаза недоброжелательству, показав, что я не требую ничего, кроме внесения залога в размере пятидесяти тысяч флоринов, и отложить все остальное до лучших времен; нужда в ружьях для наших безоружных волонтеров с каждым днем становилась все насущнее.
Воспользовавшись мнением, высказанным г-ном Вошелем в письме, я составил два обстоятельных обзора дела — один, предназначенный г-ну д'Абанкуру, второй для г-на Дюбушажа; я должен здесь возблагодарить бога за эти обзоры: они хранятся во всех архивах. Вот их краткое резюме:
Надлежит, не откладывая, внести залог, поскольку важно, чтобы оружие было востребовано французским посланником у голландского правительства возможно быстрее, в соответствии с статьей 8-й договора от 18 июля; надлежит тотчас составить инструкцию г-ну де Мольду и вручить ее г-ну де Лаогу, чей отъезд задерживается только из-за этого документа и паспорта; его ждет в Дюнкерке с 24 июня зафрахтованное на средства правительства судно, которое уже доставило его во Францию и на котором он должен отвезти г-ну де Мольду ответ на важные депеши, направленные с ним, — ответ, ожидаемый нашим послом в течение месяца.
Тщетные ожидания. Никакого ответа от г-на д'Абанкура. Никакого ответа и от г-на Дюбушажа. Но они исполняли свои министерские обязанности так недолго, что их трудно упрекнуть. Тем временем я досаждал так, что успел ему надоесть, Бонн-Карреру[86], на которого были возложены важнейшие дела министерства иностранных дел; я добивался, чтобы был выдан залог, а также паспорт для Лаога, коль скоро в чудовищном беспорядке тех дней, к великому сожалению, было не до депеш г-на де Мольда о фальшивомонетчиках, которые выпускали ассигнации и были заключены, по его настоянию, в тюрьму в Голландии, но их старались вырвать из его рук.
Я до того намозолил глаза Бонн-Карреру, что в одно прекрасное утро он вышел из своего кабинета и спустился к министру, чтобы уладить с ним вопрос об обеспечении, требуемом г-ном Дюрвеем для выдачи залога, но когда он взялся за дверь, ему на моих глазах вдруг стало так плохо, что я, забыв обо всем, поспешил оказать ему помощь и не думал уже ни о чем, кроме этого злосчастного приступа, который уложил его на десять дней в постель и надолго задержал отправку желаемого залога.
Вернувшись домой, я подумал: вот уж, поистине, проклятье! Люди, события, сама природа — все против меня.
Тридцать первого июля я все же добился паспорта для г-на де Лаога и короткого письма, адресованного г-ну де Мольду; залогом, однако, и не пахло. Все было в таком чудовищном беспорядке, что больше четырех часов ушло на тщетные поиски депеш г-на де Мольда и на то, чтобы найти в столе некоего г-на Лебрена документы на шесть тысяч флоринов, данных в долг от моего имени этому послу, когда он арестовал фальшивомонетчиков, поскольку мне необходимо было получить хотя бы эти деньги, без которых г-н де Лаог не мог выехать, так как на все остальные был наложен арест.
Задолжай мне эти деньги военное ведомство, я ничуть не сомневаюсь, что неумолимый г-н Вошель отказал бы в моей просьбе, сославшись на протест господина Провена!
Я сказал всем, что г-н Лаог уезжает, чтобы наладить доставку ружей. Поскольку он не трогался из Парижа, ожидая вместе со мной этого нескончаемого залога, пошли разговоры, что я задерживаю г-на де Лаога и явно не хочу, чтобы в момент, когда враг вступил во Францию[87] и нашим солдатам повсюду не хватает оружия, оно было доставлено! Меня предупреждали со всех сторон.
Я попросил моего друга отправиться в Гавр и подождать там, пока мне удастся преодолеть все препоны, связанные с чудовищным беспорядком министерского делопроизводства, чтобы его отъезд умерил народное возмущение. С грустью покинул он Париж, умоляя меня не успокаиваться, пока я не добьюсь залога, без которого все его шаги будут напрасны.
Наконец 7 августа, в первый же день, когда г-н де Сент-Круа появился в министерстве иностранных дел, я направил ему письмо, которое надлежит привести здесь, дабы показать, что, пока меня обвиняли в измене гражданскому долгу и предательстве, я ни на минуту не прекращал своих усилий.
«Господину де Сент-Круа, министру иностранных дел.
Париж, 7 августа 1792 года.
Сударь!
Посылая Вам памятную записку, ранее врученную г-ну Дюбушажу, о состоянии такого неотложного дела, каким является доставка голландских ружей, я имею честь Вас заверить, что вот уже четыре с половиной месяца каждый пустяк, связанный с этими ружьями, стоит мне двухнедельных просьб и по меньшей мере двадцати бесполезных посещений министерства; это какое-то проклятье. Вот Вам последний пример.
Восемнадцатого июля оба министра — министр иностранных дел и военный — подписали наконец акт, обязывающий правительство немедленно вручить залог в размере пятидесяти тысяч немецких флоринов моему голландскому поставщику, который, будучи, в свою очередь, связан обязательством направить эти ружья в Америку, данным покойному императору Леопольду, не может завершить дела без этого залога. Так вот! То ничтожное обстоятельство, что до сих не установлено, какое обеспечение надлежит дать г-ну Дюрвею, взявшему на себя внесение залога, уж обошлось нам в девятнадцать дней задержки и тридцать бесполезных посещений министерства, а г-н де Лаог, который должен был этот залог доставить, так и не смог выехать из Франции, чтобы довести дело до конца, хотя каждый потерянный час дорого стоит нашей отчизне, громогласно требующей оружия! Более того, каждый день угрожает мне обвинением в том, что я задерживаю его отъезд (как утверждают, только так можно заставить меня самого донести на истинных виновников этой задержки). Я бьюсь, таким образом, между препонами или забывчивостью, с одной стороны, и недоброжелательством, с другой, и вынужден был выдворить г-на де Лаога из Парижа, чтобы его, по крайней мере, здесь не видели. Он ожидает в Гаврском порту; я же умоляю Вас, сударь, уделить мне всего четверть часа, чтобы покончить с обеспечением, которого требует от Вас г-н Дюрвей. Я позволяю себе досаждать Вам, движимый только чувством чести и любовью к отечеству, поскольку дело о ружьях стало личным делом правительства.
В момент, когда хватаются за любой предлог, чтобы обвинить министров, не станем подавать жгучему недоброжелательству столь серьезных поводов.
Давайте действовать, я заклинаю Вас. Я жду ваших распоряжений с нетерпением, от которого моя кровь вскипает, как кровь святого Януария!
Примите почтительный поклон от
Подпись: Бомарше».
С 7 по 16 августа я не получил ответа ни от кого: ни один министр мне не написал, зато заговорил народ. В ужасный день 10 августа[88] жители Сент-Антуанского предместья кричали, шагая по улицам: «Как нам защищаться? У нас есть только пики и нет ни единого ружья!» Агитаторы твердили им: «Этот негодяй Бомарше, этот враг отечества задерживает шестьдесят тысяч ружей в Голландии, это он препятствует их доставке». Другие, подобно эху, откликались: «Нет, все обстоит куда хуже! Он прячет эти ружья в своих подвалах, они нужны, чтобы нас всех уничтожить!» А женщины, надрывая глотки, вопили: «Поджечь его дом!»
В субботу 11 августа ко мне пришли утром сказать, что враги с адским умыслом морочат голову женщинам у ворот Сен-Поль, настраивая их против меня; и если будет так продолжаться, не исключено, что народ из предместий явится грабить мой дом.
— Я ничем не могу им помешать, — ответил я, — моим врагам только это и нужно. Но пусть будет спасен хотя бы этот портфель с оправдательными документами: если я погибну, его найдут.
О французские граждане! В этом портфеле были бумаги, с которыми я вас только что ознакомил, а также те, которые последуют.
Нужно ли повторять то, что было напечатано об этом событии в августе прошлого года? Я обрисовал моей дочери, чтобы она была в курсе, ужасные подробности случившегося: я послал ей в Гавр, где она находилась вместе с матерью, это письмо; одиннадцать дней его задерживали на почте: оно было вскрыто в соответствии с законом, усматривающим гнусного преступника во всяком, кто этот закон нарушит; с него была снята копия, опубликована, она ходит по рукам, не в моей власти что-либо там изменить; письмо существует, и мне скажут, что впоследствии я рад бы был его улучшить.
Граждане! Я бросаю это письмо в кипу моих оправдательных документов. Если прочие могли прискучить вам своей неприятной сухостью, оно лишено этого порока. Я вложил в него душу: я писал дочери, дочери, страдавшей в тот момент за меня! Чтение этого письма может оказаться не бесполезным для истории революции!
Но вернемся к истории ружей. Г-н де Сент-Круа оставил министерский пост. Его место занял г-н Лебрен.
В отчаянии от безрезультатности всех моих хлопот и усилий, видя, что опасность нарастает, я написал г-ну де Лаогу в Гавр, чтобы он немедленно отправлялся в Гаагу, не дожидаясь злосчастного залога. Можно составить представление о моем положении, читая мое письмо Лаогу: