За одним из поворотов показалась школа, обнесенная чугунной оградой. Школа стояла на холме, на самой его вершине, и ограда, скорее, окружала не школу, а основание холма. Перед входом почти у самого крыльца росли три сосны. Одна из них погибла. Ее иглы стали бурыми и густо засыпали ступеньки.
Мы прошлись по пустым коридорам мимо классов. Двери в классах были из двух половин с медными ручками. Я остановилась у прошлогоднего расписания, Егор встал напротив меня и, как всегда, глядя за мое плечо, приблизил свое лицо почти вплотную к моему и бегло прочел перечень предметов.
-- Это здесь тебя научили танцевать?
-- В спортзале, -- ответил он, и мне показалось, что ему стыдно.
Мы спустились в спортзал. В зале репетировала старая танцовщица. Ее фигура, обтянутая черным трико, смешивала в себе старушечью худобу и стройность балерины. Если всмотреться в балетные тела, то кажется, еще один шаг, и они будут стариковскими, и в ее случае этот шаг был сделан.
Поверх трико она надела газовую белую юбку до щиколоток и старательно, как девочка из училища, тянула носок. И вдруг, в два прыжка, перелетала к соседней стене или футбольным воротам.
-- Гоги, -- заметила она и остановилась. -- Рада тебя видеть, -- и церемонно кивнула мне. -- Давно ты не заходил. Еще с выпускного бала.
Егор молчал. Я видела, он стыдится старухи в балетной пачке, и старуха видела то же, но хотела казаться величественной.
-- Он очень похож, -- обратилась она ко мне, -- очень похож на Софию.
-- А где сейчас София? -- спросила я, чтобы перевести разговор.
Старуха внимательно посмотрела на меня.
-- У меня есть ее недавняя фотография. Могу показать, если вам угодно. София вышла замуж за одного французского трагика.
Она открыла дверь в маленькую комнату, прилегающую к спортзалу, и достала газету из ящика письменного стола.
-- Она была самой способной среди моих учениц. Все в театре с выражением проговаривали текст, а она играла по-настоящему. Вот здесь статья про "Комеди Франсез".
В газете была фотография какого-то французского актера сразу же после спектакля. Он стоял вместе с режиссером в окружении труппы.
-- И где же тут София?
Старуха удивилась:
-- Неужели вы думаете, что я не узнаю ее?
На фотографии спиной к камере стояла женщина с сигаретой в руке. Она к кому-то обращалась, слегка повернув голову, поэтому виден был только висок и абрис щеки. Ее собеседник даже не вошел в кадр.
-- Видите, "Комеди Франсез", -- перечитала она подпись, -- я всегда предрекала ей славу!
-- А вы бы хотели играть? -- спросила я, возвращая ей газету.
-- Я слишком стара, -- ответила старуха, -- я уже ничего не помню, ни одной роли. Могу только танцевать понемногу. Иногда тело помнит гораздо больше, чем голова. А что, -- оглядела она нас, -- на вас, наверное, смотрит вся Набережная, особенно старухи?
Егор пожал плечами. Я промолчала.
-- Вы только ничего не подумайте, -- смутилась она. -- Старухи всегда любопытны, особенно на море. Они пристально вглядываются в юные пары и в одно мгновение ослепительно проигрывают собственную юность и сразу же отводят глаза... Не сердитесь на нас... -- И нетерпеливо закончила: -Прощайте!
Мы спустились к морю.
Егор улыбался так, будто ему предстояло узнать что-то важное, но что именно и когда, он еще не понимал и просто улыбался предчувствию.
На скамейке у расписания катеров сидели приморские мальчишки. Они напряженно рассматривали толпу, и никто из них не оборачивался на море. Учительница Софии зачем-то научила их вальсу, представляя, как каждый из них, хорошо или плохо, танцевал бы с Софией. В этом году они закончили школу. Через несколько месяцев их оденут в военную форму, и они, свесившись с верхних и багажных полок общего вагона, будут смотреть в окно на проносящуюся дорогу. София о них не узнает.
Егор встретился глазами с кем-то из них, но тут же отвернулся. Иногда, едва уловимо, в нем проскальзывали черты этих парней. Он видел, что я замечаю сходство, и тяготился. Но у подростков с Набережной не было предчувствия будущей жизни.
Егор купил два билета на катер. На море был легкий шторм, но мы стояли на палубе, и я смотрела, как медленно удаляются Набережная и напряженные спины подростков на скамейке. Ни один не обернулся.
-- Я бы хотел быть с тобой, -- сказал Егор, -- но, наверное, не получится.
-- Что ты, -- ответила я, -- в юности надо быть одному.
-- А разве ты одна?
-- Я одна.
Мы вышли в Ласточкином Гнезде. Я думала, что Егор предложит мне искупаться, но он увел меня с пляжа, и мы поднялись в гору. Мы проходили мимо садов с раскрытыми калитками. У некоторых калиток стояли ведра со сливами, выставленные на продажу, или висело объявление: "Сдается комната".
Егор остановился перед домом с низкой блестящей крышей и высокими ступеньками, ведущими к двери. Он распахнул калитку так, будто бы привык это делать, и на ходу, пока мы шли через сад, сорвал яблоко и засунул в карман. Он стукнул в дверь и, не дожидаясь ответа, отворил ее. Мы вошли в дом. Егор провел меня по коридору, и мы свернули в одну из боковых комнат. Из-за спущенных штор в комнате было темно, поэтому она показалась мне пустой. На стене висела тусклая фотография девушки в темном кружевном платье, я не успела ее разглядеть, увидела только, что очень молодое лицо.
-- Ну, здравствуй, София! -- сказал Егор, вглядываясь в темноту.
-- Это ты, Гоги? -- ответил вздыхающий голос из глубины комнаты.
-- Это я.
-- Открой окно!
Егор подошел к окну и поднял шторы. Свежий дневной свет ворвался в комнату, и комната оказалась не столько большой, сколько глубокой. Она была заставлена старыми шкафами, этажерками, накрытыми пыльными, когда-то белыми салфетками, стульями со связанными спинками, как будто бы их только что привезли и забыли расставить. За шкафом виднелось зеркало и диван с круглыми валиками. На диване полулежала женщина в черном закрытом платье и черной шали на голове. Я не могла разглядеть ее лица, но догадалась: старуха.
-- Вот, прилегла отдохнуть, -- сказала она, оборачивая к нам лицо. -Только что с рынка. Простояла целое утро, зато продала всю черешню. В этом году ее очень много.
У нее были черные круги под глазами, тонкий высохший рот и вялый голос. Лицо старухи, я не ошиблась! И даже не заострившие
ся черты и не сморщенная кожа делали его старым -- напротив, желтоватая кожа лица казалась гладкой и чистой; ее лицо старило тупое выражение злобы, переходящее в оцепенение. Правда, иногда на него наплывали тучки благодушия, и тогда София улыбалась кротко и коротко и с любопытством смотрела на Егора.
-- Надо выставить черешню за калитку, -- сказала она. -- Мне стало тяжело ходить на рынок! Видите, какой я была? -- обратилась она ко мне, пытаясь придать лицу насмешливое выражение.
Я посмотрела, куда она указывала. Она указывала на фотографию на стене.
При свете фотография показалась мне очень четкой и свежей, такой, как будто бы ее сняли только вчера. У девушки на фотографии были резкие выступающие скулы, тонкий носик и правильные полукруглые брови.
-- На меня приходили посмотреть, -- капризно сказала старуха с дивана.
Лицо на фотографии не было особенно красивым, но сразу же, с первого взгляда, становилась понятной его суть. Оно сияло предчувствием будущей жизни. И в тот же миг открывалась вся бездна между юной подвижностью лица на снимке и тупой одеревенелостью старухи. Я не поверила, что это одно и то же лицо, и даже если бы я видела постепенное губительное превращение, я бы не поверила и тогда. Но между тем старуха несколько раз повторила:
-- Это я!