— А-а-а… мама… — недоверчиво протянул Барабанов. — Бедная мама… Бедные мамы — всё на них сваливают… Влюблён? Сознавайся.
— А что скрывать, — разводит руками Ваня.
— Да… Тяжёлый случай. А почему ты не взял её с собой?
— «Взял»… — повторяет Ваня. — Кто же её отпустит! Отец у неё такой, что о-го! Единственная дочь председателя колхоза.
— Э-э… чудак, — морщится Барабанов. — Зачем тебе председательская дочка, да ещё единственная? Разве на селе других не было?
Ваня виновато пожимает плечами.
— Эх ты! А ещё артиллерист! — подзадоривает его Барабанов. — Вернулся из армии — надо было сразу прийти в дом председателя и сказать: «Здравствуй…». Как его звать?
— Тимофей Кондратьевич Коротеев.
— «… Тимофей Кондратьевич, тесть ты мой дорогой… Мы с вашей дочкой уезжаем на целину строить коммунизм и нашу будущую жизнь. Если тебе без дочери скучно будет — приезжай к нам. Земли в Оренбургских степях на всех хватит…».
Барабанов останавливает трактор, хлопает Ваню по плечу:
— Ничего, я из тебя человека сделаю! — Он спрыгивает с трактора и направляется к стоящей неподалёку машине.
Иван провожает его взглядом.
— Все хотят из меня человека сделать. Но, кажется, ничего не получается…
Иван нажимает стартер. Трактор двигается с места.
В маленькой тесной комнатке, где с трудом помещаются две железные кровати да столик с двумя стульями, лежит Бровкин. Он пьет чай, размешивая ложечкой сахар в стакане.
Абаев подметает комнату и, часто останавливаясь, сердито говорит Ивану:
— На всю армию раструбил: «Еду, еду работать на целину»… А сам хочешь сбежать к себе в деревню.
Ваня молча продолжает размешивать сахар в стакане.
— Это нечестно… это не по-комсомольски! — волнуется Абаев.
— Я здесь честно, хорошо работал, — оправдывается Ваня. — Об этом все знают.
— Потому тебя и назначают бригадиром, — почти кричит Абаев.
— Я не хочу быть бригадиром, — тихо отвечает ему Ваня.
— Почему не хочешь?.. Удрать хочешь!.. — сердится Абаев. — Я знаю, чего ты хочешь! Я в батальон напишу… Пусть там Шаповалов и все знают, что ты собрался удрать…
— Пойми, Мухтар, — жалобно говорит Ваня, — тяжело мне… тяжко…
Абаев подходит, садится на кровать, заботливо кладёт руку на лоб товарища и спрашивает:
— Ты что, правда болен?
— Не могу я без Любаши, — грустно вздыхает Ваня.
— Ай-ай-ай! — качает головой Абаев. — Ах эта Любаша!.. Ах эта Любаша!.. Совсем тебя замучила… — И, пощупав лоб Ивана, продолжает: — Температура у тебя нормальная. Кто же поверит, что ты больной?.. — Взглянув в окно, он вдруг вскрикивает: — Ай, директор идёт!.. С ней… Она тоже идёт… Ирина идёт… Ирина!..
Абаев подбегает к стене, быстро снимает висящую над кроватью фотографию Ирины и прячет её под подушку, приговаривая:
— Не хочу, чтобы директор видел… смеяться будет, — Он швыряет метлу под кровать, подходит к зеркалу, берёт со стола одеколон, смачивает им волосы, затем подтягивает пояс, опять подходит к зеркалу, критически оглядывает себя и говорит:
— Эх, всем хорош, только ростом не вышел.
— А зачем тебе рост?
— Не мне, а Ирине надо. Девушки ничего не понимают: они высоких любят.
Стук в дверь.
Мухтар жалобно глядит на Ваню.
— Не могу… Спроси ты, кто там.
— Я же больной… — шепчет Ваня.
— Самый больной теперь — я, — стонет Мухтар.
Барабанову надоело ждать, и, открывая дверь, он ещё с порога спрашивает:
— Как больной? Заснул?
За Барабановым входит Ирина в белом халате.
— Как больной? А? — снова спрашивает Барабанов.
— Больной ничего… всё в порядке — болен, — не отрывая глаз от Ирины, отвечает преодолевший смущение Абаев.
Бровкин ложится на спину и тяжело дышит.
— Здравствуй, Иван!
— Здравствуйте, Сергей Владимирович, — умирающим голосом отвечает Бровкин.
— Ну, что? Уже конец? Решил помирать? Нет, брат, не выйдет! Некогда, работать надо. Умереть всегда успеешь.
— Почему недосмотрел за товарищем? — спрашивает Ирина Мухтара, встряхивая термометр.
— Это я недосмотрел?.. — удивляется Мухтар. — Я всё время смотрю. А он говорит: «Не надо на меня смотреть».