— Кто это — родная? — ледяным тоном спрашивает Евдокия Макаровна.
Ваня, обняв мать, глядит ей в глаза:
— Что случилось?.. Что случилось, маманя? Объясни.
— Разве для этого я тебя растила? — не выдержав, залилась слезами Евдокия Макаровна. — Зачем, сынок?.. Зачем ты покидаешь меня? Зачем обманываешь девушку?
— Какую девушку?
— Любашу. Кого же ещё?!
— Чем я её обманул? — чуть не задыхаясь от волнения, спрашивает Ваня.
— Как — чем? Почему нас покидаешь?.. А мы так тебя ждали, хотели свадьбу сыграть… Зачем тебе эти проклятые Оренбургские степи? Эх, сынок…
В доме Коротеевых за столом сидят Тимофей Кондратьевич, Елизавета Никитична и Любаша.
Елизавета Никитична, тяжело вздыхая, вытирает стаканы.
— Кто мог этого ожидать?
— Я, например, ожидал. Я знал, что он прохвост и никакого толку из него не выйдет! — сердито говорит Коротеев, поглядывая на дочку. — Знал, что все его письма — обман, любви у него и в помине нет. Это ты все говорила (передразнивает жену) — «хорошенький», «миленький», «солдатик наш». Вот тебе и «наш»! Наплевал на всё, и айда! Наверно, влюбился, чёрт, вот и потянулся за чьим-нибудь подолом в оренбургские степи.
— Не может этого быть… — с отчаянием шепчет Любаша и, уронив голову на руки, громко плачет.
Кажется, впервые в жизни так растрогался Тимофей Кондратьевич. Он подходит к дочери и нежно гладит её по голове.
— Успокойся, Любаша, в твоем возрасте бывают ещё большие огорчения. Да пусть он идёт ко всем чертям! Я тебе честно скажу, — говорит он дочери, — никогда у меня сердце к нему не лежало.
Раздается стук в дверь. Отец и мать быстро повернули головы.
Даже Любаша встрепенулась. У неё мелькнула скрытая надежда: а вдруг это Ваня? Она лихорадочно вытирает глаза.
— Войдите! — опередив всех, говорит Елизавета Никитична, и в голосе её тоже звучит надежда.
Входит Самохвалов.
Тимофей Кондратьевич сердито сплёвывает и, не глядя на вошедшего, говорит:
— Когда кони падают — собирается вороньё!..
— Не понимаю вашего намека… Разве я похож на коня? — замечает Самохвалов, превращая в шутку недвусмысленные слова Коротеева.
— Входите, пожалуйста, — еле произносит Елизавета Никитична. — Как странно… больше двух лет вы не заходили к нам… и вдруг…
— Дела… Всё дела, Елизавета Никитична. Здравствуйте, Любовь Тимофеевна.
— Здравствуйте, — безразлично отвечает Любаша, помешивая сахар в стакане.
— Как у вас всё изменилось… И телевизор появился, — заискивающе говорит Самохвалов.
Но никто ему не отвечает — только Коротеев сердито откашливается.
Все четверо молчат. Никто не знает, с чего начать и о чём говорить. Для всей семьи Коротеевых Самохвалов здесь лишний. Чувствует это и он сам.
Вдруг он «нашёлся»… и, неестественно улыбаясь, заговорил:
— Сегодня чудесный вечер…
Со двора донеслась соловьиная трель.
Первой встрепенулась Любаша: она услышала что-то очень близкое, очень родное.
Елизавета Никитична настораживается и поглядывает то на мужа, то на дочку.
Тимофей Кондратьевич смотрит на Любашу исподлобья, у него сердито сузились глаза и вздулись желваки на скулах.
— Соловьи поют, — с ложным патетическим восторгом продолжает Самохвалов.
— Не валяй дурака, — сердито обрывает его Тимофей Кондратьевич. — Какие там соловьи? Когда ты в последний раз слышал в нашей деревне соловья?
— Что вы, Тимофей Кондратьевич! Натуральный соловей, — с жаром доказывает Самохвалов.
А у забора, под деревом, притаившийся Иван смотрит на освещённые окна дома Коротеевых и свистит соловьём.
Он видит, как вдруг изнутри закрываются ставни.
В деревенском буфете за столиками никого нет — пусто. Лишь за буфетной стойкой Полина Кузьминична вяжет из шерсти мужские носки.
Открывается дверь, и входит Иван.
Полина радостно вскрикивает:
— Ваня!
Он подходит ближе, здоровается:
— Здравствуй, Полина.
— Здравствуй, Ваня, — тепло пожимает ему руку Полина. — Когда приехал?
— Сегодня. Вечером, совсем недавно.
— Вот хорошо! А то извелась бедная Любаша. Как она ждала!.. Значит, скоро свадьба?
Ваня, с трудом проглотив слюну, еле выговаривает: