Лес.
Входят Жак, вельможи и охотники.
Кто из вас убил оленя?
Я, сударь.
Представим его герцогу как римского победителя; хорошо было бы украсить его голову оленьими рогами в виде триумфального венка. — Охотники, нет ли у вас какой-нибудь песни на этот случай?
Есть, сударь.
Так спойте ее, как бы ни фальшивили — это не важно, лишь бы шуму было побольше.
Музыка.
(поет)
Носи, охотник, в награжденье
Ты шкуру и рога оленьи;
Мы ж песнь споем!
Остальные подхватывают припев.
Носить рога не стыд тебе;
Они давно в твоем гербе.
Носил их прадед с дедом,
Отец за ними следом…
Могучий рог, здоровый рог
Смешон и жалок быть не мог!
Уходят.
Лес.
Входят Розалинда и Селия.
Что ты скажешь? Два часа прошло, а моего Орландо не видно.
Ручаюсь, что он от чистой любви и умственного расстройства взял свой лук и стрелы и отправился спать. Но посмотри, кто идет сюда?
Входит Сильвий.
К вам порученье, юноша прекрасный,
От милой Фебы — это вам отдать.
(Дает письмо.)
Не знаю содержания; но, судя
По гневным взорам и движеньям резким,
С которыми письмо она писала,
Письмо — сердитое. Простите мне:
Я не причем — я лишь ее посланец.
(прочитав письмо)
Само терпенье вышло б из себя
От этих строк! Снести их — все снесешь!
Я некрасив, мол, и манер не знаю;
Я горд; она в меня бы не влюбилась,
Будь реже феникса мужчины. К черту!
Ее любовь — не заяц, мной травимый.
Зачем она так пишет?.. Нет, пастух,
Посланье это сочинил ты сам.
О нет, клянусь, не знаю я, что в нем;
Его писала Феба.
Ты безумец,
До крайности в своей любви дошедший.
А руки у нее! Дубленой кожи
И цветом — как песчаник; я их принял
За старые перчатки, а не руки.
Совсем кухарки руки. Но не важно —
Ей этого письма не сочинить.
Да в нем и слог и почерк — все мужское.
Нет, все ее.
Но как же? Слог и наглый и суровый —
Слог дуэлиста. И чернит меня,
Как турки христиан. Ум нежный женский
Не мог создать таких гигантски грубых
И эфиопских слов, чей смысл чернее,
Чем самый вид. Письмо прослушать хочешь?
Прошу, прочтите: я его не слышал…
Но знаю хорошо жестокость Фебы.
Вот вам и Феба! Как злодейка пишет!
(Читает.)
"Вид пастуха принявший бог,
Не ты ли сердце девы сжег?"
Может ли женщина так браниться?
Вы называете это бранью?
(читает)
"Зачем святыню ты забыл
И с женским сердцем в бой вступил?"
Может ли женщина так оскорблять?
"Мужчины взоры никогда
Не причиняли мне вреда".
Что же я — животное, что ли?
"Коль гневный взгляд твоих очей
Страсть возбудил в душе моей, —
Увы, будь полон добротой,
Он чудеса б свершил со мной!
Влюбилась, слыша оскорбленья, —
Что б сделали со мной моленья?
Посол мой, с кем любовь я шлю,
Не знает, как тебя люблю.
С ним, за печатью, мне ответь:
Навеки хочешь ли владеть
Всем, что отдам я с упоеньем, —
И мной и всем моим именьем?
Иль с ним ты мне пошли «прости» —
И смерть сумею я найти!"
Это вы называете бранью?
Увы, бедный пастух!
Ты его жалеешь? Нет, он не стоит жалости. — Как ты можешь любить подобную женщину? Она из тебя делает инструмент и разыгрывает на тебе фальшивые мелодии. Этого нельзя терпеть! Ладно, возвращайся к ней — видно, любовь сделала из тебя ручную змею — и скажи ей, что если она меня любит, я приказываю ей любить тебя; а если она этого не исполнит, я никогда не буду с ней иметь никакого дела, разве ты сам станешь меня умолять за нее. Если ты истинный влюбленный… Но ступай отсюда и ни слова больше, потому что к нам идут гости.
Сильвий уходит.
Входит Оливер.
Привет, друзья! Не знаете ли вы,
Где мне найти здесь на опушке леса
Пастушью хижину среди олив?..
На западе отсюда: там в лощине,
Где ивы у журчащего ручья, —
От них направо будет это место.
Но дом сейчас сам стережет себя:
В нем — никого.
Когда язык глазам помочь способен —
По описанью я узнать вас должен:
Одежда, возраст… "Мальчик — белокурый,
На женщину похож, ведет себя
Как старшая сестра… девица — меньше
И посмуглее брата". Так не вы ли
Хозяева той хижины, скажите?
Не хвастаясь, ответить можем: мы.
Орландо вам обоим шлет привет,
Тому ж, кого зовет он Розалиндой,
Платок в крови он шлет. Вы этот мальчик?
Да, я… Но что же мы от вас узнаем?
Мой стыд, коль захотите знать, что я
За человек и где и как был смочен
Платок в крови.
Прошу вас, расскажите.
Расставшись с вами, молодой Орландо
Вам обещал вернуться через час.
Он шел лесной тропинкой, погруженный
То в сладкие, то в горькие мечтанья…
Вдруг — что случилось? Кинул взор случайно
И что же видит он перед собой?
Под дубом, мхом от старости поросшим,
С засохшею от дряхлости вершиной,
В лохмотьях, весь заросший, жалкий путник
Лежал и спал; а шею обвила
Ему змея зелено-золотая,
Проворную головку приближая
К его устам. Внезапно увидав
Орландо, в страхе звенья разомкнула
И, извиваясь, ускользнула быстро
В кусты. А в тех кустах лежала львица
С иссохшими от голода сосцами,
К земле приникнув головой, как кошка,
Следя, когда проснется спящий; ибо
По царственной натуре этот зверь
Не тронет никого, кто с виду мертв.
Тут к спящему приблизился Орландо —
И брата в нем узнал, родного брата!
Он говорил не раз об этом брате…
Чудовищем его он выставлял
Ужаснейшим.
И в этом был он прав.
Чудовищем тот был, я это знаю!
Но что ж Орландо? Он его оставил
На пищу львице тощей и голодной?
Два раза уж хотел он удалиться:
Но доброта, что благородней мести,
И голос крови, победивший гнев,
Заставили его схватиться с зверем;
И львицу он убил. При этом шуме
От тягостного сна проснулся я.
Вы брат его?
И это вас он спас?
Но вы ж его не раз убить хотели!
Да, то был я; но я — не тот; не стыдно
Мне сознаваться, кем я был, с тех пор
Как я узнал раскаяния сладость.
Ну, а платок в крови?
Все объясню вам.
Когда с начала до конца мы оба
В благих слезах омыли свой рассказ
И он узнал, как я попал сюда, —
Он к герцогу добрейшему меня
Повел. Тот дал мне пищу и одежду
И братской поручил меня любви.
Тут брат повел меня к себе в пещеру,
Там снял одежды он, и я увидел,
Что львицей вырван у него клок мяса;
Кровь из руки текла, и вдруг упал он
Без чувств, успев лишь вскрикнуть: «Розалинда!»
Его привел я в чувство, руку я
Перевязал ему: он стал покрепче
И тут послал меня — хоть я чужой вам —
Все рассказать, просить у вас прощенья,
Что слова не сдержал, платок же этот
В крови отдать мальчишке-пастуху,
Что в шутку звал своей он Розалиндой.
Розалинда лишается чувств.
О что с тобой, мой милый Ганимед?
Иные вида крови не выносят.
О нет, тут больше. Роза… Ганимед!
Очнулся он…
Домой, хочу домой.
Тебя сведем мы.
Прошу, возьмите под руку его.
Подбодритесь, молодой человек. И это мужчина?.. У вас не мужское сердце!
Да, сознаюсь в этом. А что, сударь, не скажет ли всякий, что это было отлично разыграно? Пожалуйста, расскажите вашему брату, как я хорошо разыграл обморок… Гей-го!
Ну нет, это не было разыграно: ваша бледность доказывает настоящее волнение.
Разыграно, уверяю вас!
Ну, хорошо: так соберитесь с духом и разыграйте из себя мужчину.
Я так и сделаю. Но, по чистой совести, мне бы следовало быть женщиной!
Ты все бледнее и бледнее! Пойдем домой. — Будьте так добры, сударь, проводите нас.
Охотно: я ведь должен принести
Слова прощенья Розалинды брату.
Я уж что-нибудь придумаю… Но только, пожалуйста, расскажите ему, как я ловко разыграл обморок. Идем!
Уходят.