граммофоном. Нажим кнопки - диск граммофона начал
вращаться, иголка коснулась пластинки, и в трубе
чисто зазвучал великолепный бас: "На земле весь род
людской..." Нажим кнопки - все остановилось, голос
умолк.
К о в а к о (почтительно). Федор Иванович?
П р о к о ф и й А н д р е е в и ч. Он. Желаете послушать?
К о в а к о. Хорошо. Но помните - вы меня ни в чем не убедили.
Прокофий Андреевич нажимает кнопку. Опять раздается:
"На земле весь род людской..." Где-то рядом резко
тормозит мотоцикл. Через несколько секунд появляется
Николай Леонтьев. Ему лет двадцать шесть, одет в
черный бумажный свитер и суконные черные брюки, на
обшлагах брюк велосипедные зажимы. Не взглянув ни на
кого, бросился к окну. Отец окликнул его, но Николай
только отмахнулся и прильнул к стеклу. Вновь
возникает треск - какой-то мотоциклист на полном ходу
пронесся мимо окон дома. И только тогда Николай
обернулся. Он по-мальчишески радуется.
Н и к о л а й. Опять промахнулся!
П р о к о ф и й А н д р е е в и ч. Кто, Миколушка?
Н и к о л а й. Чудак один из автоинспекции. Он мне еще на прошлой неделе сказал: "Будешь без номера ездить - оштрафую и колымагу твою заберу". И вот заметь: третий раз он за мной на своем "харлее" гонится и каждый раз след теряет.
П р о к о ф и й А н д р е е в и ч. Ну и возьми номер! Только еще мотоциклетного инспектора здесь не хватает.
Н и к о л а й (удивлен). Батя, да ты никак сердишься? Я бы рад взять не дают. Еще смеются, дьяволы, - это, говорят, не мотоцикл, а драндулет на заре технической мысли. Поезжай с ним за сто километров от Москвы, на проселках коров пугать.
П р о к о ф и й А н д р е е в и ч. И правильно. В столице живешь.
Н и к о л а й. Что правильно? Я не спорю - внешний вид у машины еще не отработан. А я считаю так: было бы толково, а красиво - будет. Черти! На заре технической мысли! А почему же он мою колымагу третий раз догнать не может? (С улицы доносится треск мотоцикла. Николай опять прильнул к стеклу.) Обратно покатил. Вот злится-то небось. Ой-ой, остановился... К чему бы это? А-а! Пацанов соседских расспрашивает. Ну нет, брат, ничего они тебе не скажут...
Вошла Людмила с посудой, поставила посуду на стол и
неслышно подошла к брату.
Ф-фу... пронесло. Ты что, Милка?
Л ю д м и л а. Что! Ничего. Поцеловать хотела своего братика. Могу?
Н и к о л а й. Скажите, какие нежности. Можешь.
Л ю д м и л а. Дурак. Ну, подойди ко мне теперь...
Н и к о л а й. Человек хочет есть - стало быть, от него чуткости не жди.
Л ю д м и л а. Ах, простите. Разрешите подавать или, может быть, сперва умоетесь?
П р о к о ф и й А н д р е е в и ч. Погоди, Мила. Микола, послушай-ка... тут гражданин инспектор... он тебя дожидается.
Н и к о л а й. Какой еще инспектор? (Только сейчас заметил Ковако.) Виноват. Здравствуйте. Ко мне? А что, если я все-таки помоюсь? Вся эта операция займет по часам три минуты. Милка, дай мне... это, ну как его?..
Л ю д м и л а. Что у тебя вид такой ошалелый? Людей не замечаешь, слова забываешь.
П р о к о ф и й А н д р е е в и ч. Почаще такие гонки устраивать, можно и вовсе в уме повредиться. Ну, что там у нас на заводе? Как дела идут?
Н и к о л а й. На заводе? Такие дела пошли - ой-ой!
П р о к о ф и й А н д р е е в и ч. Хорошие?
Н и к о л а й. Как тебе сказать? Непонятно какие. Разные. (Людмиле.) Полотенце - вот что. Сама не могла догадаться?
Вышел, за ним - Людмила.
К о в а к о. Поскольку в моем распоряжении есть три минуты, я хотел бы дослушать пластинку. Но помните - вы меня ни в чем не убедили. Наоборот, я нахожу, что ваш сын заметно не в ладах с законом.
Прокофий Андреевич третий раз нажимает кнопку. Опять
раздается "На земле весь род людской...". В этот
момент к дому подъезжает автомашина. В дверь
постучались, затем, не дожидаясь ответа, врывается
Касаткин. Это плотный, добродушного вида человек лет
сорока пяти, улыбчивый, суетливый, размашистый. Носит