Сидя в седле боком впереди рыцаря, Адельгейда ехала молча. Ее рана на лице свербела, но уже не болела так сильно, как раньше. Она все время хотела ее потрогать, но каждый раз вспоминала предупреждение старого капеллана, что рану трогать нельзя ни в коем случае, иначе та не заживет. И девочка каждый раз запрещала себе приближать руки к лицу, несмотря на то, что зуд был очень сильным, и рану постоянно хотелось почесать.
Рыцарь-тамплиер по имени Грегор, который спас ее и вез к добрым монашкам, немного напоминал Адельгейде отца. Хотя ее отец и был, конечно, совсем другим. Но, этот мужчина тоже производил впечатление очень надежного человека. И он уже смог защитить ее от опасностей, точно также, как ее всегда защищал отец, пока его не убили враги.
На постоялом дворе Грегор показал, что он отлично умеет сражаться, расправившись с тремя сарацинами, да еще и с настоящим людоедом. До этого Адельгейда думала, что людоеды бывают только в страшных сказках, которые рассказывала ей старая няня Бригитта из Швабии. Но, раньше Адельгейда считала, что и такие жестокие войны, как нынешняя, бывают тоже лишь в легендах и в песнях, которые рассказывали и пели миннезингеры, собираясь на праздники в замке ее отца. Да и все то, что произошло с ней самой, напоминало какую-то очень страшную сказку. Хорошо еще, что тамплиеры нашли ее и спасли.
Правда, Адельгейда помнила и то, что говорил ее отец про этих самых тамплиеров, называя их лицемерными плутами, но Грегор Рокбюрн не был похож на такого. Он во многом походил на настоящего рыцаря. И она все больше надеялась на то, что на этот раз, все же, с его помощью сумеет добраться до нормальных мест, где пока еще сохранилась власть христиан. А мессир Грегор благополучно проводит ее до монастыря на горе Кармель, где, наверняка, добрые вдовы-монашки окажут ей помощь и приютят, как и обещал старый капеллан, вылечивший ее.
После всех несчастий, выпавших на ее долю, Адельгейда уже просто мечтала скорее оказаться за надежными стенами обители, где можно будет спокойно молиться и плакать, не скрывая своего горя. Она очень нуждалась в женском обществе и утешении. После гибели сестры, матери и их служанок некому было даже расчесать ей волосы.
Дорога спустилась вдоль горы длинной изогнутой лентой и наконец-то пошла ровно и гладко. Солнце уже почти коснулось линии горизонта своим нижним краем, когда они заметили впереди поселение. Грегор сказал, что надо спешиться, на что Адельгейда не возражала, потому что понимала, что конь по имени Антоний, на котором они ехали, уже очень устал их везти по жаре. И его надо бы покормить и напоить. Да и о запасной пегой лошадке по имени Эмма, которую подарил ей капеллан, тоже следовало позаботиться.
На краю деревни, на самой границе пшеничного поля стоял маленький крестьянский домик, покрытый соломой. Когда они подошли к плетню, огораживающему постройку, Григорий постучал по большому глиняному горшку, надетому на шест у входа, но никто не отозвался. Признаков жизни в деревне не было. Даже собаки не лаяли. Грегор прошел во двор и постучал в косую дверь, сколоченную из рассохшихся досок. Но, никто не отозвался и на этот раз. В жарком воздухе слышалось лишь гудение мух. Толкнув дверь посильнее, Грегор распахнул ее, но, заглянув внутрь, тут же закрыл снова.
— Там все мертвые, — сказал рыцарь.
И от этих слов Адельгейда поежилась под своей длинной монашеской рясой, хотя вечер выдался жарким и душным. Она понимала язык франков. Две из трех служанок ее матери, Алисия и Жозефина, происходили из франков и научили Адельгейду пониманию их языка. Но, говорила она на нем плохо, с трудом подбирая слова, хотя и могла кое-как донести до собеседника свою мысль.
Грегор осмотрел и следующий деревенский дом, и еще два других, но и там внутри тоже лежали трупы. Было похоже, что крестьян в этой деревне сарацины вырезали целыми семьями, а всю скотину угнали. Но, вскоре немного повезло. Рядом с пятым домом Адельгейда с Грегором набрели на огород, где на грядках оказались неубранные дыни и морковь. Теперь было, чем перекусить и накормить лошадей, которые свежую сочную морковь жевали с большим удовольствием.
А чуть дальше протекал небольшой ручеек. Совсем маленький и узкий, но с вкусной холодной водой. И, напоив лошадок, Грегор наполнил про запас еще и бурдюк. Солнце уже почти село. И деревенские постройки отбрасывали длинные тени. Тишина вокруг них казалась тревожной. Внезапный резкий звук заставил Грегора мгновенно положить руку на рукоять клинка, но оказалось, что это просто хлопнула на сквозняке дверь одного из домов с мертвецами.
На противоположном берегу ручейка, пространство оказалось выжжено. От деревенских домов там остались лишь обугленные остатки глиняных стен. Поле, которое располагалось дальше, тоже почти полностью выгорело. Сгорел и коровник. Внутри его обгоревших развалин, кроме трупов людей, валялись и обугленные туши домашней скотины, на которых сидели вороны. Солнце быстро заходило, но, несмотря на все увиденные вокруг ужасы, им нужно было где-то заночевать.
Взгляд Грегора упал на здание небольшой часовни, стоящее поодаль от остальных деревенских строений. Огонь прошелся снаружи, сжег траву вокруг и опалил штукатурку, но не причинил особого вреда самой каменной постройке. Ее стены выглядели достаточно крепкими, а высокая крыша осталась на своем месте. Даже крест все еще торчал наверху. Похоже, сарацины просто поленились лезть наверх, чтобы скинуть его. Дальше за часовней простиралось кладбище, а за ним было еще одно поле, вдоль которого вдаль уходила дорога. И больше никаких строений до самого горизонта не виднелось.
Ведя лошадей за уздечки, рыцарь и девочка подошли к часовне со стороны, противоположной входу. Но, когда обошли ее, то увидели, что там уже кто-то находился. Какой-то старик с седой бородой, опирающийся на палку, стоял у входа. Он был в длинном полинялом одеянии, похожем на монашеский балахон и в дорожной шляпе с большими полями и кормил морковкой серого ослика, стоящего возле дверного проема.
— Кто вы? — спокойно спросил рыцарь. Человек не вызывал у него чувства опасности.
— Я нищенствующий пилигрим, — ответил старец. И тут же поинтересовался:
— А вы кто, добрые люди?
— Я брат-рыцарь ордена храма, по заданию своего командира сопровождаю в монастырь сироту. Мы ищем пристанище для ночлега, — честно сказал Грегор.
Старик взглянул на Адельгейду внимательными серыми глазами и проговорил:
— Негоже тамплиеру разгуливать в компании с девочкой.
— А что же делать, если ее больше некому отвезти в монастырь? — произнес Грегор, как бы оправдываясь.
— Неисповедимы пути Господни, — сказал пилигрим. И добавил:
— Но, раз мы встретились на этом месте, то будем считать, что это провидение Господне свело нас здесь. Ведь ничего не происходит просто так. Любое событие земное имеет какую-то высшую причину. Разве не так?
— Наверное, — кивнул рыцарь, соглашаясь со странным стариканом.
— А раз так, то и наша встреча для чего-то нужна. Какой-то смысл в ней, определенно, имеется, — продолжал философствовать старик.
— И как же вас зовут, отец? — поинтересовался Григорий.
— Я монах, зовите меня просто брат Иннокентий, — представился пожилой человек.
— А я Грегор Рокбюрн, — представился рыцарь.
— Адельгейда фон Баренбергер, — сказала девочка.
— Ишь ты какая! Баронесса, значит? Гордыню я вижу в тебе, дитя мое, — беззлобно, но с укором произнес пилигрим.
Они вошли в помещение небольшого храма и обнаружили, что внутри двери выбиты и вынесена вся сколько-нибудь ценная утварь. Разграблена часовня была до такой степени, что не осталось ни то что распятия, а даже и алтаря, не говоря уже о подсвечниках, которые, наверняка, мародеры унесли первыми. Но, все же, внутри часовни еще можно было попробовать разместиться. Потому что в углу уцелели несколько деревянных лавок. А сама часовня вблизи оказалась не такой уж и маленькой, размером ближе даже к небольшой церквушке.
Григорий привязал лошадей к плетню, чудом уцелевшему от пожара. Со стороны входа ограда осталась, хоть и обгорела немного с внешнего края. Рыцарь достал из седельных сумок еду, которую организовал им капеллан на дорогу. Там оказалась вяленая конина, белый сыр, груши, яблоки и круглые хлебные лепешки, так что, пусть и скромная, но к ужину еда у них имелась. Григорий расстелил тряпицу и, накрыв на лавке, сделанной из неровных досок, импровизированный фуршет, пригласил старика разделить трапезу. Пилигрим не отказался, он уселся напротив и внимательно рассматривал молодого рыцаря и девочку, сидящую с ним рядом.
— Откуда вы, брат Иннокентий? — спросил Григорий.
— Я тоже из нищенствующего монашеского ордена, и в этом я чем-то сродни вам, тамплиерам. Только мы не воинствующие. Хотя у нас есть свои собственные методы борьбы со злом. Я принадлежу к францисканцам, к последователям Франциска Ассизского. Мы имеем право проповедовать вне стен храмов и просить пищу во время проповедей. А питаемся мы тем, чем пошлет Господь. Вот, как сейчас. Я ем вашу пищу, значит, Господь послал мне еду через вас. Да и вас мне послал зачем-то. Только не знаю пока, зачем именно. Но, уже вижу, что вы люди добрые, раз покормили меня, — сообщил старик.
— А если вас не захотят покормить, то что, голодными так и останетесь? — спросил Григорий.
Монах кивнул и сказал:
— Такое тоже случается, потому что добрых людей в мире все меньше. Слишком многие погрязли в грехах. И даже некоторые церковные служители попали под власть дьявольскую. Они забыли служение свое. И не подают бедным, а набивают свои карманы. Я путешествую и разное видел. Но, и Господь наш все замечает и учитывает. А потому воздастся каждому по заслугам его.
— И куда же вы направляетесь, брат Иннокентий? — задал вопрос Григорий.
— Я послан иерархами нашего ордена в эти края, чтобы оценить ущерб, понесенный местными жителями от сарацин. И чтобы расследовать преступления и злодеяния, совершенные в этой местности. Сарацины тоже разные. И потому нужно выяснить, кто из них стоит за этими зверствами, чтобы запомнить и принять меры. А еще я должен в пути искоренять зло молитвами, бороться с нечистью, а также пресекать ереси, убеждая еретиков, если таковые мне встретятся, вернуться на путь истинной веры. Так что, действую я в интересах церковного правосудия и путешествую в этих краях не из праздного любопытства.
«Ничего себе, получается, что этот монах работает на инквизицию, хотя она, вроде бы, еще официально и не создана. Ордена иезуитов еще нет, но францисканца уже послали с подобной миссией. Не простой монах, однако», — подумал Родимцев, внимательно глядя на старика, который сразу предстал в новом свете. Григорий поинтересовался:
— И как же вы собираетесь бороться со злом и убеждать еретиков?
— Силой молитвы и Именем Господа! — ответил монах.
— Мы, храмовники, тоже стараемся бороться со злом, но не только молитвами, а и силой оружия. Добро, знаете ли, должно уметь себя защищать. А молитвы на врагов не особенно действуют, — возразил Григорий.
— Молитвы могут творить чудеса. Просто вы, тамплиеры, наверное, разучились правильно молиться, — высказал францисканец свое мнение.
Пока они ужинали и вели умные разговоры, солнце скрылось за горизонтом, и наступила южная ночь. В темноте громко запели цикады. Когда стало темнеть, монах вышел к своему ослику и вскоре вернулся с горящей свечой в руке. Как он зажигал свечу, Григорий не видел, но подозревал, что в седельных сумках ослика спрятаны отличные огниво и трут, а монах просто какой-то виртуоз розжига огня, раз Родимцеву даже не удалось услышать, как тот работает кресалом.
Как бы там ни было, они доели ужин при свете свечи и, достав из седельных сумок спальные принадлежности, одеяла и маленькие подушечки, улеглись спать на лавках. Григорий рассудил, что, несмотря на то, что двери часовни выбиты, неприятель незаметно не подойдет, потому что у самого входа стояли две расседланные лошади и ослик. А уж они гораздо более чувствительны к любому изменению окружающей обстановки. Значит, в случае приближения посторонних, поднимут тревогу ржанием.
Адельгейда заснула быстро, но ей снова приснился страшный сон. Она опять видела тот кровавый вечер, когда сражение во дворе манора продолжалось. Она видела, как под натиском сарацин пал усталый мессир Ульрих. И как ранили копьем отца, поразив его в правый бок между доспешных пластин. В тот самый миг он закричал своему младшему брату Эдварду, чтобы они уходили через подземный ход. И дядя, оставив прикрывать спину отцу всех своих арбалетчиков, сам поволок Адельгейду куда-то вниз по лестнице. В подвале они зажгли факелы, а дорогу показывали хозяйка манора и ее дочь. Они тоже бежали из осажденного дома, на этот раз навсегда.
Довольно долго они двигались в темноте. Но, к несчастью, подземный ход вывел их прямо к дороге, по которой в это время проезжали сарацинские всадники. Их сразу заметили и быстро окружили. Дядя Эдвард ничего уже не мог сделать, успев выстрелить из арбалета только пару раз перед тем, как всадники налетели на него с разных сторон и зарубили кривыми саблями.
Следом они убили пожилую хозяйку манора, а ее дочку и Адельгейду схватили, отобрали все вещи, связали руки и ноги, положили поперек седел и повезли куда-то. Это была самая ужасная скачка в ее жизни. Голова Адельгейды свешивалась с левой стороны лошади, а ноги болтались с правой. Волосы волочились по дорожной пыли, едва ли не задевая за саму дорогу, а в лицо летела грязь из-под копыт. И она ничего не могла с этим поделать.
Адельгейда не знала, сколько прошло времени, но, когда сарацинские всадники привезли их к месту, где расположился караван бедуинов с верблюдами, она чувствовала себя едва живой. Пленниц побросали прямо на землю перед хозяином каравана, к которому обращались по имени Абу-Бадер. Это был толстый и усатый загорелый человек с маленькой редкой бороденкой. Лежа на земле, Адельгейда наблюдала, как он о чем-то спорил с воинами, которые привезли их, а потом вытащил из кошелька серебряные монеты и начал отсчитывать их.
Потом сарацинские воины, получив за пойманных христианок деньги, ускакали, а Адельгейда и дочка хозяйки манора Беатрис остались связанными среди верблюдов, вони и бедуинов в наступивших сумерках. Но, они не одни находились в таком положении. Пленных, которых вели в рабство, было очень много. Целая толпа. Среди них находились и девочки ее возраста, и девушки постарше, и молодые женщины, вроде Беатрис, там Адельгейда видела даже совсем маленьких детей, как девочек, так и мальчиков. Хозяин каравана приказал развязать Адельгейду, а потом дал ей напиться из бурдюка и даже угостил сочной грушей. Он долго рассматривал герб, вышитый на ее платье, при свете факела, а потом приказал своим людям, чтобы ей дали место в одной из повозок. И вскоре караван тронулся, несмотря на наступающую ночь.
Это была тряская телега с большими деревянными колесами, запряженная толстыми серыми волами. Кроме Адельгейды в повозке сидели еще восемь девочек ее возраста. Они выглядели очень разными. Со светлыми волосами и с темными, но мордашки у всех были хорошенькими. Только ни одной тевтонской девочки, кроме самой Адельгейды, среди них не оказалось. Чтобы пленницы не разбежались, телегу огораживала деревянная решетка. Беатрис же заставили идти пешком вместе с большинством пленных. А тех, кто отставал, погонщики с факелами били плетками.