— А ты, оказывается, в схватке верхом еще лучше дерешься, чем пешим, — похвалил Григория Бертран. И добавил:
— Даже не думал, что тамплиеры так могут.
Поморщившись от боли, рыцарь из Луарка обломал древко вражеской стрелы, торчащее из своего левого бедра. От рыцаря исходил такой знакомый Родимцеву еще с армейской службы запах перегара. Сам Григорий никогда сильно алкоголем не злоупотреблял, но некоторые сослуживцы приучили его к этому «аромату». Хорошо еще, что не примешивался и запах курева, вперемешку с луком и чесноком. «Табак еще из Америки долго не привезут. Да и кальян в Индии еще не изобрели. Только ассасины уже курили гашиш в это время. Так что вот от кого пошла дурная привычка курения, конечно, от ассасинов!» — подумал Гриша.
Пока Родимцев на секунду задумался о происхождении курительной традиции, Бертран, превозмогая боль, слез с коня и, подойдя к упавшим сарацинам, начал безжалостно добивать их своим мечом.
— Эй, Бертран, не убивай их всех. Нам нужен пленник. Я хочу узнать подробности боя моих собратьев тамплиеров с войском Халеда, — сказал Григорий.
— Пощадите! Я быть вам пленник! — неожиданно запричитал последний из вражеских всадников, получивший от Грегора удар мечом в лицо. И только стальная личина спасла сарацина от смерти. Но, его нос все же был сломан, а все лицо кровоточило. Приподнявшись на локте, сарацин стащил с головы шлем и выплевывал осколки зубов. При падении с лошади он, похоже, сломал еще и ногу, и не мог встать. Сабля его валялась довольно далеко в стороне. И он сам уже вряд ли представлял какую-либо угрозу.
— Откуда ты знаешь наш язык, негодяй? — спросил Бертран, замерев с мечом в руке над раненым врагом.
— Мой мама быть в гареме отца. Мама знать язык франков. Папа ее купить у торговцев людьми, — пробормотал сарацин, коверкая слова старофранцузского.
— Что же твоя матушка не выучила тебя, болвана, правильно слова выговаривать? — спросил Бертран, по-прежнему нависая с мечом над пленным.
— Умереть мама, я ребенок быть, — поведал сарацин.
Всех остальных сарацинских всадников Бертран уже успел добить. Вероятно, рыцарь был очень зол за то, что они преследовали его и причинили рану.
— Мы сильно задержались на постоялом дворе. Но, там, после смерти того людоеда, обнаружилось столько выпивки и припасов, что не задержаться ну, никак не могли. Всю ночь пировали. А утром прискакали вот эти. Их больше было. Нескольких мы покромсали в стычке. Но и они зарубили, гады, моего дядю и оруженосца. Одному мне удалось прорваться к лошадям, так их два конных лучника охраняли. Я внезапно выскочил, вроде бы, обоих быстро срубил, но одного, оказывается, не добил. Вот он вслед мне стрелу и послал. И попал, подлец. Так что имею я право на кровную месть. Все по чести, — поведал Бертран, как бы оправдываясь. И все-таки, тщательно вытерев меч от крови об попону одного из коней поверженных врагов, убрал его в ножны, не став добивать последнего сарацина.
— Ладно, живи пока, — разрешил Бертран пленнику.
Наблюдая, как сочится кровь из бедра рыцаря, стекая по остатку обломанного древка и капая на дорогу, Гриша сказал:
— Вот что, Бертран. Тебе помощь нужна, а то кровью истечь можно. Я тут за это время одного монаха нашел, францисканца. Не простой старик. Думаю, он сможет помочь. Монахи нередко знают секреты целительства.
— Да, отличная мысль. Пойдем к этому монаху. Только трофеи сначала надо собрать, да пленника на лошадь положить, — сказал Бертран, несмотря на собственную раненую ногу, проворно нагибаясь и срезая вражеские кошельки. Это говорило о жадности рыцаря из Луарка.
— Не надо ложить, я сам ехать. Если помочь, — пробормотал пленник.
— Тебя как зовут? — спросил Григорий, рассматривая загорелого брюнета лет двадцати семи с небольшой бородкой. Глаза его были не карими, как у большинства сарацин, а серыми, по-видимому, их он унаследовал от матери-француженки, которая, похоже, попала в плен и сгинула в неволе какого-то гарема.
— Я Мансур, — ответил сарацин.
— Ну, тогда давай, Мансур, руку. Помогу тебе на лошадь залезть, — сказал Гриша.
Обнаружилось, что правую ногу сарацин сломал возле лодыжки. А, может, и не сломал, а просто вывихнул, отчего лодыжка и торчала под неправильным углом. Чтобы сказать точно, нужно было снимать с него сапог. «Это пусть монах разбирается,» — подумал Родимцев. Во всяком случае, на одной ноге стоять сарацин вполне мог, да и на лошади сидеть был способен. Вот только стонал все время, как баба, которая собралась рожать. Потому его допрос Григорий решил пока немного отложить.
Бертран подвел поближе к пленнику одну из сарацинских лошадей, уцелевших в схватке. Она подвернула левую переднюю ногу и хромала, но могла идти потихоньку. А вот убежать на ней Мансур никуда не мог. К тому же, рыцарь уже переложил на другую уцелевшую лошадь седельные сумки с нее, в которых могло быть и оружие. Также Бертран отобрал у сарацина кинжал и даже проверил, нет ли у него запасных клинков за голенищами сапог или где-нибудь еще.
Судя по всему, рыцарь из Луарка был не просто хвастливым пьющим балаболом, а действительно опытным бойцом. Он без лишних эмоций добил мечом двух лошадей, переломавших ноги во время кавалерийской схватки, чтобы они не мучились. Еще на двух уцелевших сарацинских лошадях рыцарь разместил трофеи, включая упряжь погибших лошадей и оружие, а также шлемы убитых сарацинских витязей. Клейма на низкорослых вражеских конях его не смущали. Но, возиться с трупами для того, чтобы снять с убитых еще и доспехи, он не стал. Конечно, все из трофеев представляло какую-либо ценность. Но, Григорию совсем не хотелось лишний раз заниматься мародерством. Тем более, без особой необходимости. Впрочем, Бертран сам неожиданно отдал ему два сарацинских кошелька из пяти со словами:
— На, тамплиер, заслужил. Пожертвуешь один на храм, а из другого раздашь милостыню. И пленника возьми себе вместе с его хромой лошадью. Делай с ним что хочешь. Мне он совсем не нужен.
— Меня зовут Грегор Рокбюрн, — наконец-то представился Григорий.
— Мое имя ты уже знаешь, Грегор. И я рад знакомству. Уже дважды ты выручил меня в схватках с врагами. Подобную помощь я очень ценю, — сказал Бертран.
С этими словами он протянул правую руку для рукопожатия. Такой жест и в это средневековое время был уже распространен среди воинов. Григорий пожал протянутую ладонь, широкую и крепкую, привыкшую работать мечом. Они уселись на коней и поехали в сторону оливковой рощи. Позади на дороге остались лежать в пыли четыре человеческих трупа и два лошадиных. Вороны уже кружили в небе и громко каркали в ожидании пиршества. Пленник ехал на хромой лошади медленно, и оба рыцаря вынужденно тащились в таком же темпе, разговаривая.
— А что этот монах-францисканец тут делает? — поинтересовался Бертран, пока они ехали.
— Он сказал, что оценивает ущерб, понесенный местными христианами, — поведал Григорий.
Рассказывать Бертрану про нечисть ему не очень хотелось. Зачем же пугать хорошего человека? Тем более, что он рыцарь мирской, гость на Святой земле, и о тайной стороне дел церковных, монашеских и тамплиерских имеет слабое представление.
— Интересно, для чего? Римский папа компенсацию им, что ли, выплачивать собрался? — удивился Бертран.
— Не знаю. Вот сам монаха об этом и спросишь, — честно сказал Гриша.
Вскоре они доехали до оливковой рощи. Маленький ручеек, петляя, бежал мимо нее. Возле воды на краю рощи стояло какое-то приземистое здание, похожее на амбар среднего размера. Они спешились возле самого входа, увидев у коновязи монашеского ослика и пегую лошадку Адельгейды. Но, при ближайшем рассмотрении, каменная постройка оказалась не амбаром, а маслодавильней. Посередине этого сооружения, похоже, очень древнего, находился примитивный давильный пресс, представляющий собой каменную ванночку с желобком для слива масла, которое выдавливали из оливок посредством каменного жернова, нанизанного на длинный и толстый деревянный рычаг. Рычаг поднимали, оливки насыпали в ванночку, а потом делали рычагом несколько движений вверх и вниз, чтобы выдавить масло. Главное в этом процессе было не забыть подставить заранее емкость для сбора масла под сливной желобок. Постройка, несмотря на всю свою древность, находилась в довольно неплохом состоянии. Война пока обошла ее, как и рощу олив, стороной. Хотя и маслодавильня была брошена и разграблена, как и все остальное в этой местности, но, к счастью, еще не разрушена и не сожжена.
Когда Грегор и Бертран вошли внутрь, ведя под руки пленного Мансура, монах, сидя на рычаге, рассказывал девочке, сидящей на пустой бочке напротив, что-то из Библии:
— …И жили допотопные люди по девятьсот лет. Адам прожил девятьсот тридцать лет. Сиф прожил девятьсот двенадцать лет. А Мафусаил дожил до девятисот шестидесяти девяти…
Адельгейда внимательно слушала, но появление рыцарей с пленным прервало рассказ старика.
— А вот и монах, — проговорил Бертран, едва переступив порог маслодавильни.
— Это брат-францисканец Иннокентий, а со мной рыцарь Бертран де Луарк, — представил их друг другу Григорий. И добавил:
— Бертран ранен стрелой в бою.
— А что за девчонка со шрамом? Похоже, я ее уже видел на постоялом дворе вместе с тобой. Не так ли, Грегор? — произнес рыцарь.
— Это малолетняя баронесса Адельгейда фон Баренбергер, которую я охраняю. Ее мне приказано сопроводить в монастырь кармелиток, — честно сказал Григорий.
— А этот сарацин зачем здесь? — спросил Иннокентий.
— Это Мансур, он мой пленник, — объяснил тамплиер.
— Ладно. Давай, брат Грегор, расстели одеяла на пол, а ты, Адельгейда, набери воду в миску. Сейчас попробую их полечить, — проговорил монах, взглянув на прибывших мужчин.
Обоих уложили на каменный пол поверх одеял. Монах начал с Бертрана, оголив на нем место ранения, осторожно потрогав обломок древка и обмыв кожу вокруг.
— Резать придется. Грегор, дай твой кинжал, он хорошо для этого подойдет, — попросил францисканец.
И, получив оружие, Иннокентий сжал его в руке и прочитал молитву. А затем, сделав быстрый и глубокий надрез, ловко извлек наконечник стрелы из раны. Сразу хлынула кровь, но монах не стал зашивать края. Вместо этого он туго перетянул бедро рыцаря приготовленной тряпицей и, достав из-под рясы свой большой крест из белого металла, больше похожего на платину, чем на серебро, приложил его к ране и начал что-то очень быстро шептать. Во время болезненной процедуры Бертран стиснул зубы, но не проронил ни единого звука. И, странное дело, но через несколько минут кровь перестала вытекать. То ли с помощью своего креста, то ли с помощью странных молитв, но монах заговорил ее. Кровотечение остановилась, а края раны не просто сошлись, а выглядели даже слегка поджившими.
— Все. Теперь лежи и не шевелись, мессир Бертран. А лучше поспи, — порекомендовал старик и перешел ко второму страждущему.
Он посмотрел на ногу Мансура и сказал:
— Я вообще-то нехристей не лечу. Но, раз ты пленник брата-храмовника, то сделаю исключение.
Иннокентий разрезал кинжалом сапог сарацина, снял его, а потом резко двумя руками дернул его лодыжку на себя. Отчего несчастный заорал громче осла, но быстро затих, потому что боль его сразу уменьшилась. Монах просто вправил вывих.
— Тебе тоже надо полежать, — сказал монах сарацину.
— Пусть лежит, но мне нужно его допросить, — сказал Грегор, забрав свой кинжал у францисканца. И начал спрашивать:
— Чем закончилось сражение у замка Тарбурон?
Сарацин отвечал охотно. Видимо Мансур был доволен, что ему подлечили ногу. Кое-как складывая в цельную картину обрывки фраз, которые был способен выдавать пленник на старофранцузском, Григорий понял, что положение после сражения неоднозначно. По словам Мансура получалось, что тамплиеры атаковали из засад два раза и многих убили. Прорваться в долину сарацины так и не смогли.
И потому шейх Халед вынужденно отступил к водопою и разбил там лагерь. Он не собирался никуда уходить, потому что эту долину и замок ему пожаловал сам Бейбарс. Тем не менее, сарацины Халеда не могли войти в долину, потому что это грозило им слишком большими потерями. Но, и тамплиеры не могли из этой долины выйти. Потому что по единственной узкой дороге, перегороженной вражескими копейщиками, возможности вырваться не имелось. Отряд оказался запертым в долине. И, если бы в самой долине, или в замке Тарбурон имелись припасы, то тамплиеры могли бы там довольно долго продержаться. А так получалось, что отряд Рене Дюрфора попал в ловушку. И, в случае достаточно длительного пребывания сарацин у входа в долину, тамплиеры рисковали просто умереть с голоду.
Конечно, кое-какие припасы у них имелись. Но, вряд ли они привезли с собой в крепость провизии больше, чем на неделю. Если учитывать лошадей, которых им придется пускать под нож, когда кончится другая еда, то, в лучшем случае, смогут продержаться до месяца. Значит, Григорию нужно было торопиться не только доставить девочку на гору Кармель, но и как можно скорее добраться до командорства ордена, чтобы доложить о тяжелом положении отряда. И тогда, разумеется, орден вышлет на помощь войско, чтобы ударить по лагерю Халеда, разблокировать вход в долину и выпустить своих братьев из ловушки, куда они сами себя так неосторожно загнали. А еще получалось, что сам Гриша в эту ловушку не попал лишь чудом, благодаря вот этой самой немецкой девочке, которую так неожиданно командир отряда приказал ему отвезти в монастырь.
Еще Мансур рассказал, что время от времени Халед высылает небольшие разведывательные отряды, которые рыскают по окрестностям и контролируют территорию. И, конечно, то, что уже второй отряд, посланный в направлении постоялого двора, находящегося на перевале, не вернулся очень Халеда насторожит. И шейх в любой момент может приказать выслать в эту сторону большие силы, а не нескольких всадников-разведчиков. Значит, тем более, нужно было убираться отсюда как можно скорее.
А они, напротив, задерживались. Например, Бертран после лечения заснул и громко храпел посреди маслобойни, а монах с Адельгейдой сидели снаружи на деревянных колодах в жидкой тени оливковых деревьев. Старик продолжал рассказывать девочке библейские сказки про допотопные времена, а маленькая баронесса с удовольствием слушала. Между тем, судя по положению солнца на небе, время неумолимо двигалось в сторону обеда.
Григорий обратил внимание, что лошади у коновязи прядут ушами, к чему-то прислушиваясь. Он, конечно знал, что лошадиные уши редко бывают совершенно спокойными. Они постоянно сканируют пространство, вслушиваясь в каждый новый звук. Для лошадей жизненно важно вовремя угадать опасность. Ведь они способны побеждать хищников только быстрым бегом. Конечно, еще есть копыта, которыми можно врага ударить. Но, они на самый крайний случай, когда другого выхода уже не будет. А главный козырь лошади — это быстрый бег. Потому, если лошадь к чему-то внимательно прислушивается, то и всаднику стоит обратить на этот факт внимание.
Посещая конный клуб вместе со своей дочкой, Родимцев знал, что просто так лошадь не будет беспокоиться и поворачиваться в сторону источника звука, желая в него вслушаться. Но, сам он пока ничего не слышал. Хотя лошади навострили уши и недвусмысленно повернулись на запад, в сторону, противоположную перевалу. Они явно что-то оттуда слышали и пытались понять, представляет ли новый звук опасность. Даже ослик монаха повернулся в ту сторону. Что-то, определенно, приближалось с запада.