Серьезно восприняв настороженность лошадей и ослика, рыцарь тоже напряженно всматривался в сторону запада. Оттуда по дороге в направлении оливковой рощи скакали какие-то всадники. И на этот раз приближался действительно большой отряд, причем, всадники держали в руках длинные копья. Против таких с одним мечом не повоюешь. Впереди тяжелых рыцарей ехали конные разъезды легких лучников.
Григорий уже собрался поднимать тревогу, когда заметил, что на каждом копье развевается какой-нибудь флажок. Эти длинные копья с флажками делали отряд хорошо заметным издалека. Поскольку Грегор Рокбюрн имел отличное зрение, кресты на вымпелах он разглядел довольно быстро. Едва начав нервничать, Родимцев сразу успокоился. По дороге приближались не враги, а христиане. И даже не отдельный отряд, а целое войско никак не меньше батальона. Гриша вернулся на маслобойню и сообщил новость своим нечаянным спутникам.
Вскоре к масличной роще подъехал авангард из конных лучников-наемников, набранных из местных жителей, и десятка рыцарей с копьями. На щитах у всех красовался посередине большой красный крест, по углам которого на белом фоне пристроились четыре маленьких крестика. Григорий сразу узнал герб Иерусалимского королевства. Хотя сам Иерусалим крестоносцы давно утратили, но официально христианское королевство Леванта все равно именовалось в честь священного города. Значит, войско послали не просто так. Власть все же еще не была окончательно дезорганизована и имела какие-то свои планы. Григорий надеялся, что рыцари едут, чтобы выступить против армии шейха Халеда и, конечно, помогут разблокировать замок Тарбурон, чтобы выпустить тамплиеров из ловушки.
Всадники все пребывали. Вслед за авангардом к маслобойне подъехали еще десятка два тяжелых кавалеристов. У всех имелись копья, щиты и закрытые шлемы с прорезями для глаз. Один из рыцарей, высокий всадник на большом гнедом коне, остановился в виду маслобойни. Наверное, он был командиром. Во всяком случае, он повелительно махнул рукой своим подчиненным, и рыцари быстро взяли коновязь и вход в здание в полукольцо, опустив острия копий стальной изгородью, а за их спинами конные лучники натянули луки. Потом главный приблизился сам и прокричал:
— Эй, мародеры! Именем бальи Генриха Антиохийского, наместника короля Иерусалима и Кипра, приказываю сложить оружие!
Хотя на спорной территории на маслобойне могли, разумеется, прятаться мародеры, Григория все равно возмутило такое обращение, он решительно вышел вперед, поднял правую руку вверх, демонстрируя, что оружия у него нет, и сказал:
— Мародеров здесь нет. Я Грегор Рокбюрн, брат-рыцарь ордена Храма. Со мной монах-францисканец брат Иннокентий и рыцарь Бертран де Луарк. Мы сопровождаем в монастырь на гору Кармель малолетнюю баронессу Адельгейду фон Баренбергер.
— А это тогда что за имущество, как не снятое с мертвецов? — спросил всадник, указывая на большую кучу трофейной амуниции, отобранной у поверженных сарацин, которая лежала рядом с коновязью.
— Это моя военная добыча, — подал голос Бертран, который проснулся и уже стоял в дверях маслобойни.
— С военной добычи по законам королевства тоже нужно платить налоги, — сказал неизвестный рыцарь, по-прежнему не снимая свой шлем. Григорий обратил внимание, что доспехи на нем очень дорогие. Хорошо пригнанные стальные пластины сверкали вычурными узорами настоящей позолоты. А седло и упряжь коня и даже ножны меча, достойные барона или графа, украшали драгоценные камни.
Но, Бертран не стушевался, а произнес с достоинством:
— Я Бертран де Луарк, лучший меч Луарка. И хочу знать, с кем говорю.
— Филипп де Монфор, барон Тира и коннетабль Акры, к вашим услугам, — представился всадник, наконец-то подняв забрало. Хотя верхняя часть его лица, начиная от бровей, по-прежнему оставалась скрыта под сталью.
Барон выглядел немолодым, но властным. Разговаривал он, выдвинув подбородок вперед. Отчего его мощная нижняя челюсть напоминала бульдожью.
— Так вот, мессир де Монфор, если вы считаете, что я не заплатил налоги, то оцените, сколько я задолжал вам из этой добычи, которую получил сегодня, убив нескольких нехристей и рискуя жизнью при этом. И, заметьте, что я не собирался скрывать от кого бы то ни было свои трофеи, — сказал Бертран.
Барон пропустил его слова мимо ушей, сказав только:
— Вы должны знать, что идет война, и в Акре созваны войска. Нам обещают помощь из Европы, но ничего не присылают. А это значит, что нам самим предстоит держаться против Бейбарса и всех его приспешников неизвестно сколько времени. Перевес сил на стороне противника. Сарацины уже нанесли огромный ущерб королевству и слишком многое разорили. Вполне возможно, что близятся последние сражения христиан за Святую землю. И потому, отовсюду к Акре собираются благородные воины, способные держать оружие. И армии потребуется любое оснащение и вооружение. Потому я, данной мне властью, реквизирую ваши трофеи, мессир Бертран, в казну на военные нужды.
— Но, это же несправедливо! Я готов заплатить налог, но не все же отдавать! И я, вообще-то, не данник вашего королевства. Я подданный короля Франции и приехал сюда навестить родню. А еще я собирался совершить мирное паломничество по святым местам. И, уж извините, но никак не собирался идти на войну, — возмутился рыцарь из Луарка.
— Война не спрашивает людей, хотят ли они идти воевать. Она приходит к людям сама. И почти всегда неожиданно. И вы зря обвиняете меня в несправедливости. Несправедливо другое, например, то, что вы, как лучший меч какого-то местечка, до сих пор не вступили добровольцем в войско Акры, а вместо этого мародерствуете в спорных землях, мессир Бертран, — гаркнул барон.
— Он не мародерствует! Я могу подтвердить это, — встрял Григорий.
— Тогда пусть отдает трофейное имущество без разговоров, а не припирается с властями. Ведь это все он добыл на землях Леванта. Не так ли? Нам все понадобится для обороны, — сказал Филипп де Монфор. И тут же дал указание своим людям забрать кучу трофеев и отнести ее в войсковой обоз.
«И здесь последние штаны заставляют в фонд обороны сдавать», — подумал Григорий Родимцев. Бертран стоял весь красный, но бросать вызов суровому барону, находящемуся во главе целого войска, не рисковал. И, наверное, лучше было с таким свирепым человеком не связываться. Род Монфоров отличался жестокостью. Дед Филиппа, Симон де Монфор, был очень знаменит тем, что перерезал тысячи альбигойцев в религиозной войне против ереси. Это он говорил своим бойцам, штурмуя замки и города еретиков: «Убивайте всех, и пусть Господь отличает своих и спасает праведников». Потому Гриша попробовал перевести разговор на другую тему, добавив немного лести:
— Доблестный монсеньер, я хочу обратиться к вам за помощью. Мои братья из ордена Храма попали в ловушку, защищая замок Тарбурон. И я надеюсь, что вы, конечно же, отправите своих славных рыцарей в атаку против войска шейха Халеда, который повелел запереть отряд нашего ордена в замке Тарбурон.
Монфор взглянул на Грегора суровым взглядом темно-серых глаз и проговорил:
— Дела вашего ордена нас мало интересуют, храмовник. Во-первых, замок Тарбурон раньше принадлежал госпитальерам. И то, что кто-то из руководства вашего ордена решил прибрать эту крепость к рукам, воспользовавшись сложившейся ситуацией, я не считаю праведным поступком. И во-вторых, если ваши братья оказались настолько глупы, что сами себя загнали в ловушку, то это касается только их самих. Пусть и полагаются на самих себя и на Господа. У нас сейчас нет сил ни на какие атаки. Мы стараемся удержать за собой хотя бы ту часть земель королевства, куда пока не хлынули сарацины. А для этого нужно закрепиться в тех местах, которые еще можно спасти. Решено создать новые опорные пункты, сократив границы. И я собираюсь определить эти пункты. Вы можете сказать мне, в чьих руках постоялый двор на ближайшем перевале?
— Утром был за христианами, а сейчас не знаю, — честно сказал Григорий.
Посмотрев на него как-то не по-доброму, прищурившись, барон внезапно произнес:
— А вот вы, мессир тамплиер, почему не находитесь среди ваших братьев в замке Тарбурон? Дезертируете, значит?
— Ему приказали сопровождать девочку в монастырь. И выехал он оттуда еще до всей этой заварушки, — встрял Бертран.
— Что ж, я хочу услышать подтверждение ваших слов от самой юной баронессы. Где она? — спросил Монфор. Он все также разговаривал свысока, даже не думая слезать с боевого коня.
— Я здесь, — произнесла Адельгейда из-под дерева, под которым сидела вместе с монахом, слушая сказки старика.
— Рад знакомству, баронесса. И что вы можете сказать об этих людях? — проговорил Монфор.
— Они спасать меня от сарацин, — произнесла Адельгейда.
— Очень хорошо. А когда вы уехали из замка Тарбурон, сражение там уже началось, или еще нет? — поинтересовался барон.
— Мы ехать раньше, — поведала девочка с сильным немецким акцентом.
— Это кто так попортил твое лицо? — задал вопрос барон, присмотревшись.
— Сарацины, — ответила Адельгейда.
— Да уж, с таким уродливым шрамом, действительно, девочка годится только в монашки. Замуж ее точно никто в здравом уме не возьмет, — сказал Монфор, как бы самому себе, но так, чтобы слышали все.
Услышав о себе такое, Адельгейда сразу заплакала, уткнувшись в рясу монаха.
— Зачем вы обидели сироту? Это неправедный поступок. Господь такое осуждает и обязательно накажет, — проговорил францисканец.
— Не тебе, старик, рассуждать, что осуждает Господь и за что наказывает. Его власть на небе, а моя на земле. Вот как прикажу тебя выпороть, будешь знать, на чьей стороне правда! — разозлился барон. И тут же зло бросил:
— Мое войско остановится в этой роще. Потому советую вам поскорее освободить место и убраться с моих глаз. Я и так потерял много времени на пустые разговоры с незначительными персонами.
Пока они общались с Монфором, войско из Акры все пребывало. Сзади всадников шли сотни три пехотинцев, а следом за ними тащился обоз.
Чтобы не разгневать барона окончательно, они быстро засобирались, Бертран и Грегор оседлали лошадей, а монах подготовил в дорогу своего ослика. Они уже собрались было уезжать, когда к коновязи приковылял Мансур, про которого все и забыли.
— А моя что делай? — спросил пленный сарацин.
— А ты оставайся здесь, если хочешь. Я тебя отпускаю, — сказал Григорий, которому только не хватало и этой обузы.
Но, к удивлению Гриши, сарацин не желал оставаться. Наоборот, он забеспокоился и запричитал:
— Я быть вам пленник. Я ехать. Они убить меня. Я бояться!
— Ладно, садись на лошадь, которая не хромает, и поедем, — неожиданно разрешил Бертран.
— Я ехать, — подтвердил Мансур и вскарабкался на лошадь. Нога у него все еще выглядела распухшей, но ехать верхом он, действительно, вполне уже мог.
К счастью, люди барона забрали только кучу трофеев Бертрана, но не позарились на низкорослых сарацинских лошадок. Одну из них, ту которая хромала, пришлось оставить, но двух других они взяли в дорогу. На одной из них ехал Мансур. Разминувшись с войсковым обозом, они поехали дальше на запад по пыльной дороге. Григорий определил, что, если верить карте, которую набросал командир отряда тамплиеров, то к вечеру они должны были добраться до следующего постоялого двора.
После тени оливковых деревьев и прохлады старой маслодавильни, жара вновь не давала покоя. Солнце висело раскаленной сковородкой на плите безоблачного выгоревшего левантийского неба. Хорошо еще, что они набрали достаточно свежей воды в бурдюки из ручейка. Потому что пить всем хотелось постоянно. Чем дальше они ехали, тем меньше встречалось следов разорения. Вскоре начали попадаться даже крестьянские домики, в которых кто-то жил. Похоже, эти местные куда-то прятались во время вражеского нашествия, а теперь, увидев, что войско христиан во главе с бароном Монфором двинулось на восток, воспряли духом и начали возвращаться в родные жилища. В подтверждение этому, вскоре на дороге начали встречаться повозки с крестьянскими семьями или просто лошадки, ослики, либо мулы с поклажей, которых вели обратно домой их хозяева.
Этот постоялый двор они увидели издалека. Он, наверное, тоже пострадал от нашествия армии Бейбарса. Но, снаружи это не бросалось в глаза. Двухэтажное каменное здание выглядело целым. А в обширном дворе суетились люди. В отличие от того людоедского заведения, которое Григорий посещал на перевале, в этом трудилось много работников. Они прямо на глазах ремонтировали навес и коновязь, что-то заколачивали и пилили. Кто-то даже подметал двор самой обыкновенной метлой из прутьев.
Гостей в заведении оказалось предостаточно. У коновязи место для лошадей даже нашли с трудом. Тут сновали и конюхи, желая заработать с приезжих по звонкой монете. В торбы для лошадей насыпали свежий овес. Имелась и хорошая поилка. Новоприбывшие спешились и отдали животных на попечение толстому конюху за плату в одну серебряную монетку с иерусалимскими крестиками на одной стороне и королем Лузиньяном на другой. Изображение на монетке оказалось отчеканенным криво и нечетко, но у Григория в трофейных кошельках денег теперь было предостаточно. И он мог себе позволить оплачивать множество подобных услуг в ближайшее время. Что, конечно, радовало его.
А еще внушало оптимизм то, что они, наконец-то добрались до каких-то обжитых мест, где жизнь, может, и замирала на время вражеского нашествия, но теперь уже чувствовалась снова. Вокруг Родимцева бурлил своей жизнью пестрый средневековый левантийский мир. Он все еще казался Григорию непривычным, но уже не вызывал у него отторжения, уже не действовал так угнетающе. Родимцев поймал себя на мысли, что все больше и больше начинает свыкаться с собственным новым положением, с каждым прожитым часом растворяясь в этой реальности своим восприятием и уже не замечая многих непривычных вещей.
Он уже не обращал внимания, что люди вокруг не то что не используют гаджеты, но даже не читают. Что у многих неопрятный вид и неподстриженные ногти. Что вокруг грязь и антисанитария. Что на дорогах пыль и конский помет. Что запахи нечистот в этом мире преобладают, и вонь стоит чуть ли не везде, где люди ведут какую-либо хозяйственную деятельность, а жаркая погода только усугубляет весь этот смрад. Григорий не замечал уже и солидный вес кольчуги, сжившись с ним. А то, что тело потело и чесалось под гамбезоном, его сознание тоже научилось игнорировать.
Этот мир, который поначалу показался ему ужасным и враждебным, больше для Григория таковым не являлся, потому что он уже знал, что на опасности может ответить достойно, умея постоять за себя. Получив опыт нескольких стычек, он понял, что с мечом в руке не пропадет, что пешим или конным он представляет из себя угрозу для любого здешнего противника.
Знал уже Григорий и то, что вполне вжился в местное общество, и что не растеряется теперь в беседе хоть с самим бароном Монфором. Родимцев с радостью отметил, что и люди потянулись к нему. Об этом свидетельствовало то обстоятельство, что, выехав с сиротой из Тарбурона, он в пути встретил тех, кто доверился ему. Ему были вполне понятны и странный монах, и пьющий рыцарь, и даже пленный сарацин. А еще он привязался за время пути к немецкой девочке, словно бы Адельгейда на самом деле была его дочкой.
Насчет монаха, конечно, имелись некоторые сомнения. Ведь он, получается, совсем не простой монах, а тайный инквизитор, да еще и волшебник к тому же. Тем не менее, он почему-то тоже поехал с Гришей в одном направлении, а не последовал за войском барона Монфора. Правда, о чем это говорило, Родимцев пока не знал.