Тобиас и Грегор с обнаженными мечами подходили все ближе к темному углу. Что находилось там, им видно не было. Мешали мельничные жернова и большие полуобгоревшие деревянные валы, а также дубовые шестерни механизма. К тому же, поверх остатков примитивного оборудования лежали обломки обугленных кровельных балок и куски обвалившейся верхней части стены, упавшие сверху во время пожара. Да и закатные тени ложились так, что заваленный угол плохо просматривался. Но, кто-то там определенно затаился.
Оба молодых рыцаря явственно слышали какой-то шорох. Они были готовы к тому, что враг может выскочить в любой момент, но такого увидеть не ожидали. За кучей обломков они обнаружили наполовину заваленный вход в погреб, и в нем явно прятался живой человек, потому что оттуда пахло не трупным разложением, а мочой. Причем, человек этот имел очень щуплую комплекцию. Ни Грегор, ни Тобиан, ни даже сержанты, которые не отличались высоким ростом и широкими торсами, не смогли бы пролезть в полузаваленный люк. Чтобы проникнуть внутрь, нужно было разбирать завал вчетвером половину дня. Времени на это сейчас не имелось. Вглядевшись в темноту, Григорий уловил внутри темного лаза какое-то быстрое движение и мелькнувшее лицо, успев заметить светлые волосы.
— Надо бросить туда зажженный факел, — предложил Тоби.
— Мне кажется, что там прячется кто-то из уцелевших погорельцев, похоже, что это ребенок, взрослый не пролезет в эту дыру, — проговорил Грегор.
— Эй, кто там спрятался! Вылезай, а то я точно принесу факел и выжгу твою нору, — пригрозил Тобиас.
В тишине отчетливо слышались возня и дыхание. Наконец, в незаваленной части проема подвального люка сначала показалась копна золотистых волос, грязных и спутанных, а потом оба рыцаря увидели круглое детское личико. Наверное, раньше это была хорошенькая девочка, но теперь от виска и до подбородка ее левую щеку пересекала глубокая рана с запекшейся кровью и сочащейся сукровицей, очень похожая на след от удара клинком. Правый голубой глаз малышки смотрел затравленно, напоминая взгляд волчонка, загнанного в угол, а левый заплыл отеком, который расплылся вокруг раны по всей половине лица.
— Давай, быстро выбирайся оттуда! — прикрикнул Тоби.
— Не кричи. Она же боится нас, — сказал другу Грегор. И добавил тихо, обращаясь к ребенку:
— Тебе нечего бояться, девочка. Мы рыцари храма Соломонова служим Господу и защищаем слабых. С нами ты будешь в безопасности. Так что вылезай скорее.
Девочка провозилась еще немного, но все же вылезла. Она выглядела тощей и изможденной, ее руки и босые ноги покрывали многочисленные ссадины и синяки, а тело прикрывали какие-то грязные лохмотья. За собой она тащила из погреба небольшой дырявый мешочек муки, за которым по каменным плитам пола стелился белый след. Ее разбитые губы, залепленные белым, указывали на то, что она этой мукой питалась.
— Клянусь святым престолом, это же настоящий шелк! Только благородные одевают своих детей в такое, — воскликнул Тоби, намереваясь потрогать серую порванную материю одеяния девочки.
Когда Тобиас протянул к ней руку, она отскочила, словно ужаленная.
— Ты кто, малышка? Как тебя зовут? — спросил Грегор, спрятав меч в ножны и опустившись перед ребенком на колено, чтобы не давить своим высоким ростом и получше рассмотреть девочку. Он заметил, что детское платье когда-то, действительно, выглядело дорого: на груди имелась вышивка, выполненная серебряными нитями в виде какого-то герба.
— Ты не знаешь, у кого такой герб? — спросил он Тобиаса, но тот только отрицательно покачал головой.
Девочка по-прежнему молчала, разглядывая рыцарей. Она как будто решала, можно ли им доверять. Взгляд ее единственного здорового глаза смягчился. Тем временем солнце садилось, и темнота в углу полуразрушенного здания мельницы сгущалась.
— Надо идти обратно, — сказал Тобиас.
Грегор поднялся, а девочка неожиданно выпустила мешок с мукой, бросилась к рыцарю, обняла и заплакала, прижавшись здоровой стороной лица к его белому орденскому сюрко там, где находился живот. Выше она не доставала. Утешая малышку, гладя ее своей новой огромной ладонью по голове, Григорий Родимцев сразу вспомнил свою дочку Леночку. Когда ей было одиннадцать или двенадцать, она казалась такой же маленькой и худенькой. Впрочем, дочка давно уже выросла и осталась где-то там, в невообразимой дали будущего. В этот момент он подумал, что здесь, в этом суровом времени его новой жизни, забота о сироте могла бы наполнить существование смыслом.
— Где твои родители? — спросил Грегор.
Но, девочка снова ничего не ответила, лишь сильнее заплакала. Родимцев понимал, что, судя по виду ребенка, ей пришлось пройти сквозь череду не только опасных приключений, но и издевательств. А ужасная рана на левой стороне лица явно указывала на то, что ее и вовсе пытались убить. И лишь каким-то чудом она осталась в живых. Но, в тех условиях, в которых они сейчас находились, было неизвестно, как такая рана заживет. И заживет ли? Что, если уже пошло заражение? Чем лечить, если нет ни только антибиотиков, но и почти никаких иных лекарственных средств? Чтобы отвлечь девочку, Григорий представился:
— Я Грегор Рокбюрн, брат-рыцарь ордена.
— А я Тобиан Жуанвиль, тоже брат-рыцарь. А еще меня называют Тобиас, потому что это греческое имя. Оно означает милость Божью. Так меня назвала мама, она происходит из империи ромеев, — представился и напарник. И Григорий наконец-то услышал его фамилию и понял, что мама его из Византии.
Выждав, когда раненая малышка проплачется, рыцарь взял ребенка за тощую ручку и потянул за собой. Впрочем, девочка не сопротивлялась и вполне способна была идти.
— Сейчас поднимемся в замок, где тебя накормят и подлечат, — подбодрил ее Григорий.
Но, она молчала по-прежнему, хотя бежать не пыталась и покорно семенила босыми ногами за рыцарем. Когда они вышли из развалин мельницы, солнце уже скрылось за горным отрогом, но пока еще вечернее небо оставалось светлым. Вскоре они поравнялись с двумя сержантами, как раз закончившими выкладывать кучу камней над телом несчастного тевтонца.
Сержант по имени Поль доложил, что, сняв покойника с креста и уже заворачивая его останки в орденский плащ, они обнаружили в подкладке небольшой отрезок пергамента с надписью и красной печатью. Сержанты читать не умели, но все же придали значение находке. Тобиас взял помятый документ из рук бойца и прочитал вслух: «Предъявитель сего, Вильгельм фон Гетцендорф является посланником Великого комтура Дома Святой Марии Тевтонской».
— Значит, люди Бейбарса почему-то распяли орденского посла, — произнес Тобиас задумчиво.
Пока они шли обратно к замку, Родимцев вспоминал, что немцы пытались вести в Святой земле свою собственную политику. И она приносила плоды. В 1225 году королем Леванта стал Фридрих II Штауфен, и ему с помощью дипломатических ходов даже удалось вернуть Иерусалим христианам. Немцы тогда хитро воспользовались противоречиями между мусульманскими правителями. Но султан Египта, которым тогда был Ас-Салих из династии Айюбидов, организовал новый захват Иерусалима в 1244 году войсками хорезмийцев. После чего столицу королевства христиане вернуть себе так и не смогли. А политическое влияние немцев в Святой земле оказалось подорванным. И, несмотря на то, что королем Иерусалима в тот момент был Конрад II Гогенштауфен, власть оказалась в руках династии Лузиньянов, резиденция которых находилась на Кипре. Гогенштауфены вынужденно довольствовались властью над Сицилией. Хотя сын Конрада II, Конрадин, все еще номинально сохранял за собой корону Иерусалима.
А тевтонский орден, хоть и давно уже перебросил свои основные силы в Восточную Европу, все еще сохранял официальную резиденцию своего ордена в Святой земле. В 1220 году тевтонцы выкупили часть земель в Верхней Галилее и построили там замок Монфор, где располагался архив, орденская казна и реликвии. И теперь выяснилось, что тевтонцы, оказывается, отправляли послов в ту часть Святой земли, которая уже находилась под контролем мусульман, а значит, пытались вести какие-то переговоры с врагами за спиной у других христиан. Ничего удивительного, что немцы доигрались до того, что их посла враги казнили. Ведь реальной власти и силы ни у тевтонского ордена, ни у немецких королей в Леванте больше не было. Остатками христианского Леванта руководили Лузиньяны с Кипра, носящие титул «сеньоры королевства». Но, и они сами не управляли. От их имени правил назначенный управляющий «бальи».
И все же, над всей политикой королевских династий, конечно, стояла власть денег пизанцев, венецианцев и генуэзцев, которые имели серьезные торговые интересы на Святой земле и, в то же время, беспощадно конкурировали между собой, иногда доводя дела до прямых военных столкновений с конкурентами. Причем, между венецианцами и пизанцами взаимная ненависть была меньше, чем между генуэзцами и пизанцами. Тем не менее, им приходилось сосуществовать нос к носу в той же Акре, где пизанские торговцы занимали квартал рядом с портом на юго-западе, поблизости от церкви Святого Андрея. И их квартал отделялся с востока от района венецианцев только одной улицей, на которой жили провансальцы, и церковью Богородицы. А с севера примыкал квартал генуэзцев, нависая своими высокими башнями прямо над пизанскими домами.
Зимой 1248-го между пизанцами и генуэзцами на улицах Акры даже велась целый месяц самая настоящая война. Враждующие стороны тогда удалось развести и успокоить только с помощью тамплиеров и госпитальеров. Как не было согласия на Святой земле между христианами, так и мусульмане никак не могли договориться между собой. И только жесткая власть Бейбарса снова, как и во времена Саладина, сплотила их на какое-то время идеей уничтожения крестоносцев.
Между тем, небо уже потемнело, когда двое рыцарей и арбалетчики возвратились к подножью крутого склона, на котором стоял замок Тарбурон. Девочка уже шла с трудом, и Григорию пришлось взять ее на руки, чтобы отнести наверх по узкой дороге. Южная ночь наступила резко в тот момент, когда они входили в ворота, и на небе вспыхнули первые звезды.
Похоже, арбалетчики с башни заметили их на склоне еще в сумерках и сразу доложили начальству, потому что встречать их вышел сам командир. Вообще-то, насколько Григорий помнил, убийство врагов на расстоянии из арбалетов не одобрялось старыми рыцарскими обычаями и святой церковью. Это оружие много раз запрещали. Но, поскольку сарацины всегда полагались больше на действенность стрел и катапульт, чем на своих бронированных витязей, то не было ничего особенно удивительного в том, что и христиане Святой Земли, наплевав на все церковные запреты, научились действовать точно также.
Тобиас сразу же доложил о том, что достаточно выставить караулы только на дороге и у козьей тропы, а других путей в замок обнаружить не удалось.
— Грегор и Тобиан, вы опоздали, не явились до темноты, как было приказано. И наказание ожидает вас, — обрадовал их Рене Дюрфор, выслушав донесение. И добавил:
— Да еще и раненого ребенка какого-то притащили. Разве вы не знаете устав? Мы должны помогать несчастным и сиротам, но держать их в расположении братьев не разрешается, тем более, девочек. К тому же, ночью.
— Но, эта девочка из благородного рода, мессир Дюрфор, — вступился Тобиас.
— Откуда ты знаешь? — не поверил Рене.
— Взгляните сами, на ее одежде вышит герб, а платье сделано из шелка.
Григорий поставил молчаливую девочку, сильно пахнущую мочой, перед командиром, и тот приказал пройти в отдельно стоящий шатер, спрятанный за входной башней, которого еще не было, когда они отправлялись в разведку. Внутри этой палатки имелось какое-то подобие стола, сделанное из большого камня, оставшегося после обрушения стен врагами. А рядом стоял маленький раскладной стул, похожий на рыбацкий из будущего. Только этот был сделан из двух деревянных рамок, скрепленных между собой куском парусины, который при разведении рамок в стороны образовывал походное сидение. Посередине камня-стола горела свечка, при ее свете командир разглядел вышивку на платье ребенка и произнес:
— Да, это герб одного из немецких баронских домов. Только я не помню, кому точно он принадлежит.
И тут же Рене спросил девочку:
— Ты из какого рода, детка?
Но, та по-прежнему упорно молчала.
— Вероятно, она немая от рождения, или же онемела от перенесенного горя. Такое бывает. А еще она просто может не знать наш язык, — проговорил командир.
— Мы нашли в долине не только ее, а и мертвого тевтонского посла. Его там распяли. При нем обнаружили вот это, — доложил Тобиас и протянул Дюрфору найденный документ.
— Что ж, это говорит только о том, что немцы снова плетут какие-то опасные интриги в Святой земле. Общаются с нашими врагами за спиной всех остальных христиан, никого не ставя в известность о своих целях. Значит, намерения у них не слишком добрые. Наверняка, немцы хотят уладить собственные дела за счет других, как уже бывало, например, когда они выторговали Иерусалим. На этот раз они чем-то сильно разозлили Бейбарса, раз их посла так жестоко и демонстративно убили, — сказал командир. Немного подумав и еще раз внимательно взглянув на ребенка, он вынес решение:
— Девочка будет спать здесь. Я приказал расставить палатку для себя и капеллана, но, раз так вышло, то разместим сюда на ночлег сиротку. Вы двое в наказание остаетесь без вечерней трапезы и будете сами ее всю ночь охранять по очереди, раз приволокли в наш лагерь. Сейчас я позову капеллана, он накормит бедняжку и осмотрит рану на ее лице. А вы пока определитесь, кто первый заступит на пост возле этой палатки. Пока будете стоять, читайте молитвы.
Они с Тоби сразу решили, что первым охранять палатку будет Грегор. Друг пошел отдыхать, а Григорий остался и стоял возле маленького шатра, глядя в темноту ночи, разбавляемую бледным светом половинки луны, которая уже показалась на небе. Есть, конечно, очень хотелось, тем более, что над лагерем до сих пор витал аромат свежеиспеченного хлеба и мясного жаркого. Но Родимцев, как человек военный, прекрасно понимал, что командир действует правильно, укрепляя дисциплину этим наказанием. В общем-то совсем не суровым. И, если бы не усталость после нелегкого дня, то стоять в карауле ночью в этом климате было даже предпочтительнее, чем в светлое время, потому что наконец-то удушливая жара ушла, и наступила долгожданная, пусть и относительная, прохлада. А еще Григорий испытывал большое облегчение от того, что его голова перестала болеть.
Сержант принес глиняную миску с едой, накрытую парой круглых арабских лепешек и кружку с чем-то вроде компота. И кушанье поставили перед девочкой. Но, она просто сидела на камне и не торопилась есть. Вскоре к палатке подошел капеллан. Следом за ним сержант тащил постельные принадлежности, да и у самого капеллана была сумка с какими-то вещами. Когда полог палатки осторожно приподняли, девочка по-прежнему сидела на камне и смотрела на горящую свечу правым глазом. К пище она не притронулась. На приветствие, которое капеллан произнес на немецком и повторил на греческом, итальянском и на арабском, она никак не отреагировала, не меняя позы, продолжая сидеть и смотреть на свечу. Она выглядела настолько отрешенной, что казалось, что душа ее летает где-то далеко. Капеллан только вздохнул и, первым делом, внимательно осмотрел рану на лице ребенка. Потом сказал:
— Мне нужно почистить края раны, чтобы зашить. Грегор, поможешь мне. Крепко держи девочку, потому что придется сделать ей больно. Но, это ради ее же блага. И принесите мне сюда таз с водой и черпак.
Последние слова предназначались сержанту, который тут же побежал выполнять поручение. А капеллан достал из своей сумки настоящие медицинские инструменты, пусть и довольно примитивные, и, подстелив белую тряпицу, аккуратно разложил их на камне, заменяющем стол.