— Ну и артист! Как всё натурально представляет! — шепчет кто-то в тишине.
— Смотрите, даже не шелохнется! — говорит другой уже громче.
— Что там случилось? Почему молчат? — спрашивает кто-то, кому не удаётся пробиться к окну.
— Держись, Ваня! Спи! Не то худо будет! — ободряюще кричит со двора какой-то парень.
Смех на улице.
Свет из первой комнаты освещает стену возле кровати, на которой висит портрет солдата с орденом Славы и множеством медалей на груди. Это фотография отца Вани.
Коротеев хмуро глядит на портрет, потом поворачивается к Бровкиной:
— Жаль мне, Евдокия, что у такого отца такой сын уродился…
Ваня, незаметно скосив глаза на портрет отца, тяжело вздыхает.
— Ничего не поделаешь, Тимофей Кондратьевич, гримасы природы! — ехидно добавляет Самохвалов.
Хохот за окном.
Коротеев поморщился.
— Ну вот что, Иван, — говорит он вставая. — Это моё последнее предупреждение. Иначе поставим вопрос на правлении колхоза и вышвырнем тебя, как сорную траву. Понял? — грозно спрашивает он.
Ваня, слегка открыв глаза, наивно отвечает:
— Понял, Тимофей Кондратьевич.
Громкий хохот собравшихся за окном.
Коротеев быстро выходит из дома Бровкиных, за ним — Самохвалов.
За Самохваловым устремляется встревоженная Евдокия Макаровна.
— Что же это такое получается, Тимофей Кондратьевич? — сердито говорит Самохвалов. — В ваших руках вещественные доказательства. Забор сломан.
— Да он же мальчик, — старается оправдать сына Евдокия Макаровна.
— Хорош мальчик! — нарочито громко кричит Самохвалов. — Эдак он и до амбаров доберётся.
Бровкина, вдруг рассвирепев, набрасывается на Самохвалова:
— А ты кто такой? Кто ты такой, я тебя опрашиваю? Кто дал тебе право так говорить о моём сыне?
— Успокойся, Макаровна, — обращается к ней Коротеев. — Я ведь только хотел узнать, зачем он у меня забор свалил…
— Не затем, чтобы гусей у тебя воровать, Тимофей Кондратьевич, не затем, ты это хорошо знаешь, — уже не без ехидства говорит Бровкина.
— А зачем, я вас спрашиваю? — снова вмешивается Самохвалов.
— А какое твоё дело? — опять набрасывается на него Евдокия Макаровна. — Прощалыга ты этакий! Кто ты такой? Кто тебя звал в мой дом?
Коротеев удерживает разбушевавшуюся Бровкину. Поворачивается к присутствующим:
— Да помогите же вы!
Женщины обступают Евдокию Макаровну, всячески стараясь успокоить её.
Полдень. На пригорке у края большого колхозного огорода лежит Ваня с пастушечьим кнутом в руке и насвистывает свою любимую мелодию.
Внизу, у реки, стадо колхозных свиней. Некоторые из них вошли в воду, спасаясь от жары, другие роют рылом землю на берегу.
Ваня поднимает голову, садится и, окинув взглядом своё стадо, продолжает насвистывать мелодию.
Вдруг до него доносятся звонкие девичьи голоса и стук колёс.
Ваня поворачивает голову и видит несколько приближающихся к нему телег, на которых сидят колхозные девушки с мотыгами и граблями.
На одной из телег — Любаша. Она слышит, как девушки издеваются над Ваней.
Они говорят нарочито громко, чтобы Любаша всё слышала.
— Слыхали, до чего Ваня докатился?
— А что с ним случилось? — громко спрашивает девушка с капризными губами, подталкивая в бок подругу.
— Его «выдвинули»… свиней пасти.
— Не может быть! — хохочет третья девушка, показывая глазами подруге на молчаливо сидящую Любашу.
— Я утром сама видела, как он свиней выгонял. От меня хотел спрятаться, а не вышло, — ехидно говорит веснушчатая девушка.
Отворачивается и по-прежнему молчит Любаша.
Ваня быстро срывается с места и бежит вниз, к ложбине, боясь, как бы девушки не увидели его пасущим свиней.
Он скрывается в кустах за обрывом.
Девушки останавливают лошадей и бегут вниз к речке. С шумом и гамом они начинают умываться, брызгая водой друг на друга и смеясь.
Ваня сидит, притаившись, в кустах, боясь выдать своё присутствие. Вдруг, к своему ужасу, он замечает, что свиньи вылезли из воды и пошли вверх, в сторону огородов.
— Машка! Машка! — шёпотом зовёт Ваня идущую впереди громадную свинью.
Но свиньи, не обращая на него ни малейшего внимания, скрываются за пригорком.