Петра стучится в дверь спальни и с бодрым и услужливым видом входит. Анна сидит перед зеркалом и расчесывает волосы. На плечах у нее накидка.
Анна. Будь добра, расчеши мне волосы большой щеткой. Это так приятно.
Петра. Слушаюсь, сударыня.
Анна закрывает глаза, отдаваясь наслаждению, а Петра долгими, сильными, ритмичными движениями расчесывает ее. Некоторое время обе молчат.
Анна. Петра, ты девственница?
Петра. Боже упаси, сударыня.
Анна. А я – да.
Петра. Я знаю, сударыня.
Анна (испуганно). Откуда, Петра?
Петра. Видно по вашей коже и по глазам, сударыня.
Анна (грустно). И это может увидеть каждый?
Петра. Не думаю.
Анна. А сколько тебе тогда было лет?
Петра. Шестнадцать, сударыня.
Анна. Это было отвратительно?
Петра. Скажете тоже – отвратительно! (Смеется.) Было так интересно и так весело, что я чуть не умерла.
Анна. А ты была влюблена в того парня?
Петра. Да, наверно.
Анна. А с тех пор ты часто влюблялась?
Петра. Я всегда влюблена, сударыня.
Анна. Но не в одного и того же?
Петра. Нет, с одним мне, само собой, надоедает, но потом, с другим парнем, опять очень интересно.
Анна. Почти все, что нам приятно, противоречит добродетели, ты ведь знаешь это, Петра?
Петра. Ну, тогда я – обеими руками за порок.
Анна. Пожалуй, сегодня я просто подхвачу волосы лентой.
Петра. Вам бы следовало носить высокую прическу, это так женственно.
Анна. Сегодня я не хочу зачесывать волосы наверх.
Петра. Как вам будет угодно, сударыня.
Анна. Какое платье мне надеть?
Петра. Думаю, то желтое, с кружевом.
Анна. Я надену голубое.
Петра приносит голубое платье и собирается помочь Анне надеть его, но останавливается. Анна стоит перед зеркалом, поворачивается вполоборота, чтобы видеть себя и спереди, и сзади.
Что ни говори, а фигура у меня неплохая. Ничуть не хуже, чем у тебя. (Она стоит с царственным видом, пока Петра набрасывает на нее платье и застегивает пуговицы на спине.) Ты думаешь, быть мужчиной было бы приятнее?
Петра. Ну нет, боже упаси! Надо же вообразить такое!
Анна. Я тоже не хотела бы быть мужчиной.
Вдруг она начинает хихикать, обнимает Петру за плечи и наклоняет голову. Тут ее смех становится безудержным и глупым. Он заразителен, Петра тоже начинает смеяться, и обе они похожи на девочек-школьниц, которым пришла в голову мысль такая непристойная, что ни одна не решится ее высказать, а уж хранить ее в себе и того страшнее. Единственное, что остается, это хихикать над ней. Анна приходит в себя, вытирает слезы и встает с кровати, на которую свалилась без сил в приступе смеха. Она старается держаться с достоинством.
Анна (серьезно). Теперь пойду займусь своими цветочками и покормлю птичек. Что бы там ни было, а у каждого есть свои домашние обязанности, не так ли, Петра? (Анна, напевая, бодро семенит на кухню, где под надзором кухарки выпекается хлеб и печенье на неделю.) Доброе утро, Беата. Я думаю, на обед сегодня надо приготовить хороший бифштекс. Кухарка. Сегодня на обед рыба.
Анна. Но я хочу бифштекс.
Кухарка. Конечно, сударыня, мы подадим вам бифштекс, но у обоих господ и у нас у всех на обед будет рыба.
Анна молча смиряется с поражением, берет зеленую лейку и деревянным ковшиком наливает в нее воду из бадьи.
Куда это вы собрались с лейкой, сударыня?
Анна. Полить цветы.
Кухарка. Их поливали в семь часов утра.
Анна. Но это же моя обязанность.
Кухарка. Оно, конечно, так, но сейчас-то они все
равно уже политы.
Анна отставляет лейку и молча выходит из кухни. Она в раздумье останавливается посреди гостиной, а потом решительно направляется в комнату Хенрика. Xенрик сидит над своими книгами. Он курит вонючую трубку, на ногах очень стоптанные шлепанцы, на плечи накинут халат неопределенного цвета.
Анна. Что ты читаешь?
Хенрик встает и учтиво стоит чуть ли не по стойке «смирно». Лицо у него замкнутое, почти враждебное.