Едва он подошел ближе, как понял, что все его попытки обуздать мор тщетны. Из дома неслись вопли и причитания, внутри толпился народ. Бартоломью проложил себе дорогу сквозь скопище людей и приблизился к мужчине, лежавшему на постели. Хватило одного взгляда, чтобы понять — конец несчастного уже близок. Он едва дышал, руки его были раздвинуты в стороны из-за огромных нарывов под мышками. Один нарыв лопнул, и оттуда исходило такое зловоние, что кое-кто из набившихся в комнату зевак зажимал нос.
— Давно он болен? — спросил Бартоломью старуху, которая плакала в уголке. Та даже не взглянула на него и продолжала причитать, раскачиваясь назад и вперед.
— Гнев Божий обрушился на нас! — выла она. — Он поразит всех, у кого черные грешные души!
И еще много кого, подумал Бартоломью. Они с Колетом внимательнейшим образом выслушивали все россказни о чуме, ходившие по Кембриджу, в надежде разузнать о болезни как можно больше. Многие месяцы люди не говорили почти ни о чем ином. Сначала думали, что мор не дойдет до Англии — ведь губительные ветры, которые разносят заразу, не могут преодолеть воды Ла-Манша. Но они все-таки его преодолели, и в августе в дорсетширском порту от чумы умер матрос, а через несколько дней мертвых уже исчисляли сотнями.
Когда мор добрался до Бристоля, чиновники попытались отгородить порт от прилегающей округи, чтобы помешать распространению заболевания. Но волна смертей не улеглась. Вскоре она докатилась до Оксфорда, а там и до Лондона. Бартоломью и его коллеги тогда проспорили полночи. Разносит ли заразу ветер? Правда ли, что сильнейшее землетрясение вскрыло древние захоронения и чума распространилась от обнажившихся трупов? Действительно ли это кара свыше? Что делать, если она доберется до Кембриджа? Колет утверждал, что тех, кто имел сношения с зачумленными, следует держать отдельно от тех, кто таких сношений не имел. Но в ту же секунду, как эти слова Колета зазвучали у Бартоломью в ушах, врач понял, что подобная мера совершенно бесполезна. В толпе он заметил слугу из Майкл-хауза. Даже если Бартоломью постарается держаться подальше от коллег, слуга все равно будет крутиться среди них. А те, кто уже сбежал?
Томас Экстон, главный городской врач, объявил, что никто не умрет, если все соберутся в церквях и будут молиться. Колет предположил, что если приставить пиявок к черным нарывам, которые, как говорили, выскакивали под мышками и в паху, они смогут высосать яд изнутри. Он сказал, что намерен применять пиявок, пока его коллеги-врачи не обнаружат какое-то другое средство. Бартоломью возразил, что сами пиявки будут разносить заразу, однако согласился попробовать, если Колет сумеет доказать, что они помогают.
Бартоломью очнулся от размышлений и громко ударил по двери, разом заглушив и причитания, и шепот.
— Давно он болеет? — повторил он свой вопрос.
В ответ раздался нестройный хор голосов, и Бартоломью склонился к женщине в сером платье.
— Он пришел домой позапрошлой ночью уже больной, — сказала та. — Пил в таверне «Королевская голова», и друзья привели его, когда он был уже в лихорадке.
Бартоломью закрыл глаза в отчаянии. «Королевская голова» — одна из самых людных таверн в городе. Если слухи были верны и заразу разносит ветер, то всем тем, кто контактировал с тремя молодыми людьми, уже грозит опасность. Грохот в дверь заставил гомон улечься, и сквозь толпу протолкнулся коренастый мужчина в засаленном фартуке.
— Уилл и его мать больны! — крикнул он. — И один из малышей мистрис Барнет почернел!
Немедленно вспыхнула паника. Люди принялись креститься, распахивать ставни, кое-кто выскакивал наружу с криками: «Чума!» Очень скоро в доме остались лишь больной, Бартоломью и женщина в сером платье. Бартоломью пристально присмотрелся к ней и заметил блестящее от испарины лицо. Он подвел ее к свету и ощупал под челюстью. Как он и ожидал, на шее у нее обнаружились небольшие припухлости; она успела заразиться.
Он помог женщине подняться по лесенке в комнату с большой кроватью, укрыл одеялами и оставил рядом кувшин с водой — она жаловалась на сильную жажду. По пути он заглянул к больному мужчине внизу и увидел, что тот уже мертв; лицо у него было фиолетовое, глаза слепо смотрели вверх. Белая рубаха под мышками была испачкана кровью и черно-желтым гноем. Стояло невыносимое зловоние.
Бартоломью вышел из дома. На улице было необычайно тихо, когда он шел к Круглой церкви Гроба Господня, где его с тревогой ожидал Грегори Колет.
— Мэтт? — шагнул он навстречу коллеге; глаза его были полны страха.
Бартоломью вскинул руку, не давая подойти ближе.
— Она пришла, Грегори, — сказал он негромко. — Чума пришла в Кембридж.
Последующие несколько недель промчались для Бартоломью словно вихрь. Сначала больных было совсем немного, а один из них даже выздоровел. Через пять дней Бартоломью стал надеяться, что мор обошел их стороной, что обитателям Кембриджа посчастливилось избежать наихудших тягот болезни или же она выдохлась. Потом неожиданно в один день слегли четыре человека, на следующий день — еще семь, через день — тринадцать. Люди начали умирать, и Бартоломью обнаружил, что получает больше просьб о помощи, чем он в силах удовлетворить.
Колет созвал срочное собрание врачей и хирургов, и Бартоломью описал симптомы, которые видел собственными глазами, стоя на галерее церкви Святой Марии, как можно дальше от собравшихся. Сделать предстояло немало. Необходимо было найти могильщиков и тех, кто станет собирать умерших. Желающих нашлось не много, и между медиками и шерифом возник спор, кто должен отстегивать кругленькие суммы, за которые люди могли бы соблазниться этой работой.
Число заболевших катастрофически возрастало. Некоторые умирали через несколько часов после того, как почувствовали недомогание, другие мучились несколько дней. Третьи, казалось, шли на поправку, но умирали, стоило родным отпраздновать их выздоровление. Бартоломью не мог уловить никакой закономерности в том, кто выживал, а кто погибал, и уже начал сомневаться в своем основополагающем убеждении, что все болезни обусловлены физическими причинами, которые можно установить и устранить. Они с Колетом спорили об этом до хрипоты, и Колет утверждал, что куда больше преуспел со своими пиявками, чем Бартоломью с его настойчивыми утверждениями о необходимости чистой воды и постели и с применением различных трав. В некоторой степени это соответствовало действительности, но пациенты Колета были богаче пациентов Бартоломью, болели и умирали в теплых жилищах, не страдали от недоедания. Сравнение не казалось Бартоломью справедливым. Он обнаружил, что в некоторых случаях может облегчить причиняемую бубонами боль, вскрывая их и выпуская гной, и что приблизительно один из четырех его пациентов выживает.
Занятия в университете были немедленно прекращены, и школяры, которые обыкновенно оставались в Кембридже на рождественские каникулы, запрудили дороги, ведущие на север; некоторые уносили с собой чуму. Бартоломью хватался за голову: многие врачи тоже покидали город, оставляя десятки больных на попечение горстки докторов.
Колет рассказал Бартоломью, что лейб-медик мастер Гаддесден также покинул Лондон и вместе с королевским семейством отправился в замок Элтем. Чума не относилась к разряду болезней, способствующих обогащению врачевателей: лекарства от нее, по всей видимости, не существовало, а риск был очень велик. В Кембридже она уже унесла троих врачей, включая преподавателя медицины из Питер-хауза и Томаса Экстона — того самого, который заявлял, что молебны избавят народ от чумы.
Мор, похоже, принес с собой нескончаемые дожди. Бартоломью бродил по грязным улочкам вечно промокший, голова его была словно в тумане от усталости, он переходил от дома к дому и глядел, как умирают люди. Филиппе он послал записку с настоятельной просьбой оставаться в стенах монастыря. По всей видимости, этому совету последовали и монахини: у ложа больных не было замечено ни одной из них. Монахи Барнуэлльского аббатства и монастыря Святого Эдмунда исполняли свои обязанности, соборуя умирающих, и вскоре они тоже начали заболевать.
Жизнь колледжа круто переменилась. Оставшиеся студенты и преподаватели собирались вместе в церкви, чтобы служить заупокойные мессы и молиться об избавлении, но в каждом взгляде была подозрительность. Кто контактировал с больными? Кто свалится следующим? Регулярные собрания за общим столом прекратились, и еду оставляли в зале, откуда все уносили ее к себе, чтобы съесть в одиночестве. Бартоломью задавался вопросом, не гнилой ли тростник на полу и разбросанные объедки в комнатах виноваты в появлении расплодившихся полчищ крыс, которые он замечал вокруг колледжа. Мастер Уилсон полностью устранился от дел и проводил дни в своей комнате, время от времени высовываясь из окна, чтобы отдать очередной приказ.
Суинфорд уехал к какому-то родственнику в деревню, а Элкот последовал примеру Уилсона, хотя Бартоломью время от времени видел, как глухой ночью, когда остальные уже спали, тот шныряет по колледжу. Три монаха не увиливали от своих религиозных обязанностей и без устали соборовали умирающих и отпевали мертвых.
Абиньи вынудил Бартоломью перебраться из их общей комнаты в кладовку, где он теперь спал на тюфячке.
— Извини, Мэтт, — заявил он, прикрывая лицо краем мантии, — но с тобой нынче водить дружбу опасно, ты ведь не вылезаешь от больных. И потом, ты же не хочешь, чтобы я навещал Филиппу после того, как побывал рядом с черной смертью.
Бартоломью слишком вымотался, чтобы возражать. Мастер Уилсон попытался изолировать колледж так, чтобы никто извне не мог войти туда. Кладовые ломятся от припасов, сообщил он из окна собравшимся во дворе членам коллегии, вода в колодце чистая. Им ничто не грозит.
Словно опровергая его слова, один из студентов внезапно рухнул на землю. Подбежавший Бартоломью с отчаянием отметил знакомые симптомы. Ставни Уилсона резко захлопнулись, и о его плане больше не вспоминали.
Члены коллегии начали умирать один за другим. Как ни странно, дряхлые коммонеры, которые, по предположению Бартоломью, должны были слечь первыми, заразились последними. Француз Анри д'Эвен скончался накануне своего отъезда во Францию. Он старался не дотрагиваться ни до чего, к чему могли прикоснуться зачумленные, воду из колодца набирал сам и почти не ел приготовленного на кухне. С помощью подкупа он убедил Александра позволить ему занять комнату Суинфорда, пока тот находился в отлучке: окна ее выходили на север, а по слухам, обитатели таких комнат могли не опасаться чумы.
Однако когда колокол зазвонил к вечерне, Бартоломью услышал жуткий вопль француза. Он взбежал по лестнице и забарабанил в дверь.
Д'Эвен открыл ему; лицо его было белее мела. Он стоял без рубахи, и Бартоломью увидел у него под мышками нарывы, уже наливающиеся смертоносной чернотой. Врач подхватил юношу, чуть не упавшего ему на руки, и уложил в постель. Два дня д'Эвен метался в жестокой лихорадке, и Бартоломью проводил у него каждую свободную минуту. На заре третьего дня француз испустил дух после мучительной агонии.
Бартоломью подметил, что нарывы под мышками имели два вида. Когда они были твердые и сухие, гноя после вскрытия вытекало не много, и больной мог остаться в живых, если у него хватало сил перенести лихорадку и боль. Когда же нарывы были мягкими и содержали много жидкости, пациент неизменно умирал, вне зависимости от того, вскрывали их или нет.
Бартоломью с Колетом приходилось не только ходить за больными, но и надзирать за вывозом тел из домов и с улиц. Оба понимали — если трупы не убрать как можно быстрее, улицы превратятся в рассадники заразы и люди начнут умирать от других заболеваний. Первые немногочисленные добровольцы, которые брались за вредную для здоровья, но хорошо оплачиваемую работу по уборке трупов, очень быстро заражались чумой и умирали. Становилось все трудней искать людей, готовых пойти на такой риск. Однажды ночью Бартоломью, который брел вдоль пристани после обхода больных в рыбацких хижинах, услышал на одном из маленьких пирсов звуки какой-то возни и бормотание. Он отправился посмотреть, в чем дело, и обнаружил двух сборщиков трупов, которые сбрасывали свой улов в реку — им не хотелось в темноте ехать на кладбище.
Бартоломью смотрел, как мертвые тела, подхваченные течением, покачиваются на волнах.
— Вы опустили их в неосвященную могилу, — прошептал он. Сборщики мертвых неловко заерзали. — Теперь их тела могут занести черную смерть в деревни ниже по течению.
— Она уже там, — принялся оправдываться один из сборщиков, — уже в Или. Там пятнадцать монахов умерли.
Когда они ушли, он отправился на церковный двор и заглянул в чумную яму. Скоро она будет полна доверху. Бартоломью и Колет просили выкопать другую, побольше, за Трампингтонскими воротами, потому что кладбища приходских церквей были слишком малы и не могли вместить всех мертвых, к тому же не хватало рук, чтобы рыть отдельные могилы. Поскольку никто не знал, каким образом распространяется чума, Бартоломью не хотел, чтобы зараза проникла из тел в реку, откуда некоторые люди, вопреки его предостережениям, брали питьевую воду. За воротами простирались поля, достаточно далеко от реки и рвов, равно как и от домов.
Когда Бартоломью подошел к воротам Майкл-хауза, привратник с опаской приветствовал его, прижав ко рту гигантских размеров ароматический мешочек, набитый травами.[25]
— Брат Майкл просит вас зайти к нему, если можете, — сказал он, стараясь держаться от Бартоломью как можно дальше.
Врач кивнул. Он не обижался на этого человека. Вполне вероятно, сам Бартоломью приносил больше вреда, чем пользы, навещая больных в их домах. Быть может, он помогал распространению смерти, разнося ее на одежде и в частицах воздуха, окружавших его.
Он медленно поднялся по лестнице в комнату Майкла и толкнул дверь. Бенедиктинец стоял на коленях перед ложем отца Элфрита — для того явно настал последний час.
— Ох, нет! — Бартоломью упал на скамеечку и подождал, пока Майкл закончит молиться. — Когда?
— Еще сегодня утром он был совершенно здоров, но свалился во дворе, как раз когда я вернулся, — сказал Майкл вполголоса.
Бартоломью подошел к постели и положил руку Элфриту на лоб. Францисканец едва дышал, но, похоже, избежал мучительной агонии, которая выпадала на долю некоторых несчастных. Посещать больных и соборовать умирающих было рискованно, и врачи и священники прекрасно понимали, что могут пасть жертвами болезни. Вид Элфрита, конец которого был совсем близок, снова напомнил Бартоломью о том, что и сам он смертен. Мысли его перескочили на Филиппу, которой, как он надеялся, в монастыре ничего не грозило, и на воспоминания об их недолгом призрачном счастье на исходе лета.
— Схожу еще разок, посмотрю, не появился ли Уильям, — сказал Майкл, украдкой утирая глаза руками.
Бартоломью попытался устроить умирающего поудобнее. Он обнаружил, что если развести руки, это помогает уменьшить давление на бубоны, и они причиняют больному меньше боли. Однако, к его изумлению, у Элфрита под мышками нарывов не оказалось. Он пригляделся пристальнее, проверил шею и пах. Нигде не было ни малейшей припухлости и ни намека на черные пятна, покрывавшие тела некоторых жертв, хотя все свидетельствовало о том, что Элфрит серьезно болен. Бартоломью понадеялся, что это не новая разновидность чумы.
Ресницы Элфрита затрепетали. Он увидел врача и попытался что-то сказать. Бартоломью склонился над ним, силясь расслышать голос, походивший на еле слышный шелест.