Стивен кивнул, и Бартоломью задался вопросом, убьют ли его здесь и сейчас, в конюшне. Стивен явно намеревался поступить именно так: он сделал шаг по направлению к Бартоломью, стискивая рукоять кинжала.
— Не здесь! — рявкнул Суинфорд. — Что скажет твой брат, если обнаружит в своей конюшне кровь и узнает, что родственничек пропал? Веди его вниз.
— Вниз? — переспросил Стивен, замахиваясь на Бартоломью, который сделал слабую попытку уклониться. — Ты серьезно?
— Там есть комнаты с крепкими дверями, — сказал Суинфорд. — Надо тщательно обдумать, как его прикончить, а не то епископ может найти в своей трусливой душонке остатки мужества и затеять расследование.
Бартоломью растерялся. Суинфорд — убийца? Он бросил отчаянный взгляд на дверь конюшни, но Стивен догадался, что у него на уме, и больно ткнул его кинжалом.
— Зря ты не пошел к Эдит, — сказал он, тесня Бартоломью в конец конюшни. — Освальд с Ричардом уехали и не будут путаться под ногами до конца нашего свидания.
Стивен толкнул свояка к стенке, а Суинфорд раздвинул солому на полу и знаком велел пленнику открыть люк, который обнаружился под ней. Бартоломью не сдвинулся с места. Стивен пошел на него, угрожающе размахивая ножом, но Бартоломью не шелохнулся.
— Открывай, — нетерпеливо сказал Суинфорд.
— Сами открывайте, — ответил Бартоломью.
Если они не хотят, чтобы Освальд Стэнмор обнаружил кровь на земле у себя в конюшне, что ему бояться кинжала Стивена?
— Я не хочу убивать тебя здесь, — сказал Суинфорд, и его холодные безжалостные глаза сверкнули, — но сделаю это, если будет необходимо. Кровь можно затереть, а рану от удара ножом — скрыть среди других ран, как это, если ты догадался, было с сэром Джоном. А теперь, коли не хочешь, чтобы твоя смерть была долгой и мучительной, открывай люк.
Бартоломью медленно наклонился и поднял крышку люка. В детстве Стэнмор показывал ему небольшие кладовые и подземные ходы под конюшней. Их соорудил бывший хозяин, чтобы прятать добро от королевских сборщиков податей. Насколько было известно Мэттью, Стэнмор никогда не пользовался подполом, и помещение долгие годы пустовало.
Крышка была каменная, тяжелая. Бартоломью дернул за нее и отступил; крышка упала с грохотом, который разнесся по всему двору. Стивен с Суинфордом переглянулись.
— Это ты напрасно, — сказал Суинфорд. — Еще одна подобная выходка, и я убью тебя собственными руками.
Он взял с полки фонарь и зажег его. Потом жестом велел Бартоломью первым спускаться по деревянным ступеням, тонущим в темноте внизу. Мэттью осторожно полез в подпол, спрашивая себя, станет ли это путешествие его последним. Суинфорд спускался следом, а Стивен замыкал шествие.
Бартоломью втолкнули в один из пахнущих плесенью ходов и велели открыть дверь в самую большую камеру. К его удивлению, там горели свечи и находились люди. Резкий тычок в спину вытолкнул его в середину комнаты.
— У нас тут в некотором роде затруднение, господа, — сообщил Суинфорд спокойно.
— Зачем вы привели его сюда?
Бартоломью не удивился, увидев Барвелла и Яксли рядом с Невиллом Стейном из пансиона Марии. Присутствовал и Джослин Рипонский с его неизменно хмурым выражением лица.
— А что нам, по-вашему, было делать? — огрызнулся Стивен. — Отправить его домой? Мы сделали все, что могли, чтобы избавиться от него. Не наша вина, что он не отозвался на призыв о помощи для своей родной сестры!
— И как нам теперь с ним быть? — спросил Барвелл.
— Будем держать здесь, пока я не придумаю способ избавиться от него так, чтобы следы не привели к нам, — ответил Суинфорд. — Мы проделывали это прежде и еще раз сможем.
— Значит, это вы убили сэра Джона и отравили Элфрита! — воскликнул Бартоломью.
— Нет. Это сделал я.
Тот самый голос, который Мэттью слышал в пансионе Бенета, но не смог узнать. Бартоломью стремительно обернулся и очутился лицом к лицу с Грегори Колетом.
Лишившись дара речи, он мог лишь стоять и глупо смотреть, как Колет неторопливо прошелся по комнате и присел на краешек стола. Ошарашенный вид Бартоломью заставил его рассмеяться.
— Что, убедительно я пускал слюни, да? — сказал он, скрестив ноги и глядя на коллегу. — Впрочем, ты вымотал мне всю душу. Тебе непременно нужно было являться, когда у меня было полно других дел. И я вынужден был ходить в этом отрепье. — Он с отвращением оттянул свой грязный балахон. — Я рассчитывал, что ты оставишь безумца в покое.
— Зачем? — прошептал Бартоломью, глядя на друга. — Что довело тебя до такого?
Суинфорд нетерпеливо щелкнул пальцами.
— Довольно! У нас есть другие дела, кроме как удовлетворять любопытство этого настырного дурака.
Яксли, Джослин и еще один человек, которого Бартоломью видел в пансионе Гаррета, торопливо вытолкнули его из комнаты и запихнули в длинную камеру дальше по коридору. Они заставили его сесть на пол в самом конце и попятились к выходу, после чего захлопнули за собой дверь. До Бартоломью донесся скрежет засовов. Он остался сидеть в темноте, пытаясь осмыслить все, что с ним произошло. Стивен и Колет, которых он считал своими друзьями, оказались так глубоко замешаны в гнусные дела, творившиеся в университете, что готовы были убить его ради них. А Колет убил сэра Джона и Элфрита!
Он прижался затылком к стене и попытался мыслить логически. Но пустые размышления сейчас ничем не могли ему помочь. Следовало придумать какой-то способ выбраться. В комнате без единого окна было темно, хоть глаз выколи. Бартоломью ощупал стены, пытаясь найти возможные выходы или хоть какое-нибудь оружие. Ничего. Он обнаружил несколько больших ящиков, но, за этим исключением, комната была пуста. Бартоломью изо всех сил налег на дверь, но она была крепкая, дубовая и обита железом. По своим детским вылазкам в подпол он помнил, что снаружи она запирается на два здоровенных засова и накрепко заложена брусом.
Пленник удрученно вздохнул. Перед глазами появился непрошеный образ Филиппы. Неужели она тоже причастна? Неужели это она предложила сделать так, чтобы его смерть выглядела как несчастный случай? Он снова уткнулся затылком в стену и закрыл глаза. Из комнаты дальше по коридору доносились сердитые голоса. Он радовался, что они спорят друг с другом: столь гнусному союзу не обойтись без разногласий и раздоров. Собрание не слишком затянулось — не прошло и получаса, как все было кончено и заговорщики начали расходиться.
Тяжелую каменную крышку с глухим стуком водворили на место, и в тюрьме Бартоломью стало темно и тихо, как в могиле. Сначала ему было непривычно, потом стало не по себе. Днем в Майкл-хаузе обычно стоял шум, профессора и студенты сновали туда-сюда, и даже по ночам колледж никогда до конца не затихал — студенты вполголоса вели дискуссии, сквозь открытые ставни доносился чей-то храп или шаги по вымощенным дорожкам, ведущим в кухню или в уборные. Бартоломью остро ощущал, что не слышит даже звона колоколов, сзывавших прихожан в церковь, а универсантов на лекцию или трапезу. Охваченный внезапным приступом паники, он бросился на дверь и с криком замолотил по ней, пока не разбил кулаки и не сорвал себе голос.
Тогда он заставил себя ходить по комнате в попытке успокоиться, считал шаги и исследовал малейшие неровности в земляных стенах. В одном из ящиков обнаружились какие-то тюки с материей, и Бартоломью завернулся в нее, чтобы не замерзнуть. Когда ему показалось, что он победил панику, он пристроился на сундуке, поджал под себя ноги и принялся перебирать в уме все известные факты. По крайней мере, он не встретит смерть в неведении.
Ему были известны действующие лица: Колет, Барвелл, Яксли, Стейн, Джослин, еще один человек из пансиона Гаррета, Стивен и Суинфорд. Последний явно заправлял делами: даже Колет повиновался его приказаниям. Джослин определенно не имел намерения основать в Рипоне грамматическую школу, а был внедрен в Майкл-хауз своим родственником, чтобы помочь строить козни. Роль Стивена, вероятно, заключалась в том, чтобы убеждать Стэнмора и других торговцев не прекращать поддержку созданной для отвода глаз группы представителей пансионов, а денежки их тем временем прикарманивал Суинфорд. Бартоломью вздрогнул, вспомнив о том, как Барвелл рассказал ему, что слышал о бегстве Филиппы от Стивена, хотя этим двоим не с чего было общаться друг с другом настолько близко, чтобы обмениваться сплетнями. А Колет? Именно он, по собственному признанию, убил сэра Джона и Элфрита. Но он ли убил Пола с Августом и опоил коммонеров? И какое отношение ко всему этому имела настоятельница монастыря Святой Радегунды? Рассказ Абиньи не был лишен правдоподобия, но кузнецу, который должен был предостеречь Бартоломью, заплатили кошельком с монограммой пансиона Бенета.
Бартоломью крепче обхватил себя, спасаясь от холода, и продолжал рассуждать. Пожалуй, убить сэра Джона было несложно. Кинрик видел, как тот выходил из колледжа после обеда с Элфритом и Бартоломью; предположительно он направлялся на встречу, связанную с мнимым оксфордским заговором. Бартоломью и Стэнмор получили подложные записки от Суинфорда и его шайки; вероятно, Колет послал подобную записку и сэру Джону. Покойный мастер, однако, заподозрил подвох и на всякий случай оставил печать в колледже. Он отправился на встречу у мельницы, куда не многие отваживались ходить после наступления темноты, и там его убил Колет. Суинфорд обмолвился, что смертельную рану скрыли повреждения, которые тело сэра Джона получило в мельничном колесе. Колету не удалось найти печать, и ему пришлось переодеть сэра Джона в другой наряд — возможно, тот, который для маскировки надел он сам, отправляясь на встречу с сэром Джоном с намерением убить его.
Но если оксфордский заговор выдуман для отвода глаз, к чему Колету печать? Бартоломью с силой потер ладони одна о другую, пытаясь отогреть их. Наверное, для того, чтобы придать мнимому заговору правдоподобие — будто дело настолько серьезное, что ради него могут убить. Интересно, что думают обо всем этом оксфордцы? Бартоломью не сомневался: слухи дошли и до Оксфорда, и тамошние ученые, должно быть, пребывают в том же недоумении, что и кембриджцы. Быть может, они даже затеяли собственное расследование. Рассказы о нем просочатся обратно в Кембридж, и Суинфорд воспользуется ими, чтобы еще настойчивее подчеркнуть: происходит что-то недоброе.
И когда же это все началось? Бартоломью вспомнил, как Элфрит рассказал ему о том, как пугающе много профессоров погибло в колледжах за прошедший год: друг Элфрита, который утонул в пруду Питер-хауза якобы спьяну; мастер Кингз-холла, который, как говорили, свалился с лестницы; те двое, которые отравились насмерть, и еще четыре случая летней лихорадки. Выходит, предположения Элфрита были верны и профессора погибли от рук Суинфорда со товарищи, которые хотели распустить слухи, порочащие колледжи, и обвинить в смертях оксфордцев. Друга Элфрита утопили, мастера Кингз-холла повесили, а других, вероятно, отравили. Он вспомнил, как пытался помочь двоим умирающим, которые отравились несвежими устрицами. И закрыл глаза, припомнив, кто был тогда с ним. Колет. В тот вечер он обедал в Клер и сам послал за Бартоломью, чтобы казалось, будто он сделал все возможное для спасения жизней больных. Хитрый Колет воспользовался Бартоломью как прикрытием, чтобы никто не мог обвинить в этих смертях его. И конечно же, кому, как не врачу, иметь доступ к коварным ядам и уметь их применять?
Тех смертей, похоже, оказалось достаточно, чтобы заставить торговцев действовать. Стэнмор сказал, что, когда была образована так называемая «группа представителей пансионов», смерти прекратились. Должно быть, торговцы решили, что их финансовая поддержка идет на пользу. Но зачем убивать сэра Джона и всех остальных, если торговцы поверили в заговор и исправно отстегивали деньги? Бартоломью перебирал в уме все возможности. Торговцы, должно быть, стали слишком самонадеянными в своей уверенности, что они много сделали для города. Возможно, весть о чуме заставила их позабыть об университете. Смерти в Майкл-хаузе должны были показать им, что дело еще далеко от завершения.
Но при чем здесь Август? Кто убил его? Причина была ясна: Уилсон упомянул, что сэр Джон заглянул к Августу перед тем, как отправиться на роковую встречу, которую — теперь Бартоломью это знал — назначил Колет, и почти все подозревали, что мастер спрятал печать в комнате старика. Первое покушение на жизнь Августа провалилось, и убийца вернулся тремя ночами позже. Бартоломью полагал, что обыскать комнату Августа в присутствии хозяина едва ли представлялось возможным, поэтому его пришлось убить, чтобы не поднимал шуму. Бедняга дал убийце повод думать, будто он проглотил печать. Злодей, должно быть, скрывался на чердаке, когда Александр принес Августу с Полом вино. Убийца наблюдал за Бартоломью из своего укрытия, пока тот осматривал тело Августа и шарил под кроватью.
Когда Элфрит пришел читать молитвы, несложно было оглушить его ударом по голове и затащить мертвого Августа на чердак. Потом появился Уилсон и начал свои поиски, а когда его застукали, тоже скрылся на чердаке, предварительно спустив Бартоломью с лестницы. Да, там им должно было быть тесновато: убийца, Уилсон и тело Августа.
Но кто же на самом деле убил старика? И как? Бартоломью не обнаружил никаких признаков отравления или насилия, но выражение полного ужаса на мертвом лице подтверждало, что несчастный умер не своей смертью. У всех профессоров и коммонеров были алиби — значит, Августа убил чужак. Тот, кто искромсал тело на куски, чтобы исследовать внутренности, обладал навыками хирурга. Разрез был сделан грубо и безжалостно, но для того, чтобы копаться в потрохах трупа, требовались медицинские познания и, пожалуй, выдержка и крепкий желудок врача.
Выходит, Колет решил при помощи Суинфорда и, возможно, Джослина поискать в комнате Августа неуловимую печать, пока все обитатели Майкл-хауза пировали у Уилсона. Несчастный брат Пол был слишком болен, чтобы присутствовать на обеде, — этого убийца, возможно, не предусмотрел. Беднягу прикончили, чтобы не поднял крика. Бартоломью задумчиво прищурился. Когда он заходил взглянуть на Августа, то слышал резкий стариковский кашель Пола, но теперь он не был в этом уверен — возможно, Колет изобразил его, чтобы Бартоломью не пошел проведать и Пола тоже. Но даже если бы он заглянул к старику, он нашел бы в точности то, что увидел на следующее утро, — Пол, плотно укутанный в одеяло, которое скрывало его лицо, пятна крови и нож под ребрами.
Вино с подсыпанным снадобьем оставили в спальне коммонеров на случай, если бы они вернулись с пира слишком рано. Джослин сказал Бартоломью, что это ему пришла в голову мысль выпить за здоровье Уилсона вина, которое он нашел на столике. Должно быть, он знал, что зелье отравлено, а все остальные были слишком пьяны и не удивились, каким образом кувшин так удачно оказался у них в комнате. Наверное, Джослин радовался той легкости, с которой исполнил свою часть плана. Монфише не хотел пить, ему нездоровилось, но, к счастью для Джослина, отец Джером уговорил приятеля, став невольным виновником его гибели. Д'Эвена, который плохо переносил вино, тоже убедили выпить.
Бартоломью поднялся и начал прыгать на месте, пытаясь согреть окоченевшие ноги. Чем больше он размышлял над фактами, тем яснее становилась картина того, как действовал Колет. Должно быть, он затаился в комнате Суинфорда. Из всех профессоров тот единственный жил без соседей, так что никто не видел Колета после того, как он в предпраздничной суматохе прошмыгнул в колледж. Затем через вторую потайную дверцу в потолке коридора он мог пробраться на чердак, а оттуда — в комнату Августа.
Но откуда Колет узнал о потайных дверцах? Уилсон сказал, что этот секрет передавался от мастера к мастеру. Сам Уилсон не знал о них, пока не прочитал в бумагах из шкатулки канцлера.
Как ни ломал Бартоломью голову, он не смог придумать ни одной причины, по которой Суинфорд или Колет могли знать об этом, и у него появилось ощущение, что его тщательно построенная теория начинает рушиться. Он не мог представить себе, чтобы сэр Джон нарушил клятву и рассказал о потайных дверцах Суинфорду, а предыдущего мастера тот еще не застал. Утомленный размышлениями и всеми событиями дня, Бартоломью в конце концов впал в тревожное забытье, свернувшись калачиком в углу.
Бартоломью уже утратил счет времени, которое провел в подземном склепе. Один раз дверь чуть приоткрылась, и в его темницу впихнули хлеб, солонину и разбавленный эль; но все произошло так быстро, что не успел Бартоломью сообразить, в чем дело, как дверь уже захлопнулась, и он снова остался в одиночестве. Он подозрительно обнюхал еду, опасаясь, не хочет ли Колет отравить и его, но голод и жажда одержали верх над осторожностью.