- Какой? Как всегда...
- А кадык у него прыгал вверх-вниз, вверх-вниз? ты не заметил?
- Прыгал, противно прыгал!
- Как крыса в клетке, прыгал? Вверх-вниз?
- 0-ей, как крыса в клетке, настоящая крыса...
- Ты не путаешь?
- Нет!
Арасибо медленно повернул к Манаури лицо, перекошенное злобой и презрением.
- Слышишь, что говорит Арнак?
- Слышу! - буркнул вождь. - Ну и что?
- А то, что шаман смеялся только губами, а в сердце у него таился страх! Я знаю эту погань! Если кадык у него прыгает вверх-вниз, значит, шаман встревожен...
Слова калеки произвели впечатление. И лишь Манаури продолжал стоять на своем.
- Все равно он смеялся, смеялся!..
- Он боялся! - крикнул Арасибо.
- Смеялся! - еще громче выкрикнул вождь.
- Нет, боялся, он испугался!
Они стояли друг против друга яростные, охваченные непостижимым, бессмысленным бешенством, пожирая один другого глазами, полными ожесточения.
Мне опять становилось дурно, по телу разливались слабость и брезгливое омерзение. Кровь отливала от головы, в глазах темнело.
- Хватит! - застонал я из последних сил.
Они посмотрели на меня смущенно и, устыдившись, смирили свой гнев, притихли, лица их разгладились.
- Пойдем отсюда, - шепнул Арнак, - пусть он уснет.
Они вышли. Осталась одна Ласана. Она подошла к моему ложу, стала на колени, склонилась. В добрых влажных глазах ее - тревога и бесконечная преданность. Сейчас глаза ее более чем прекрасны: в них материнство. Это человек добрый и верный. Но близкий ли? Понимает ли она, что именно вселяет в меня ужас? Понимает ли, как тяготит меня чуждый их мир, мир вражды и предрассудков?
- Меня душит... - простонал я.
Наклонившись ближе, она изучающе взглянула мне в глаза. Волосы ее падали мне на лицо. От них исходил двойственный аромат: теплый запах женщины и тяжкий дух диких джунглей. Ласана заметила, вероятно, мою гримасу и встревожилась.
- Что тебя душит? - спросила она мягко.
- Их ненависть.
- Чья? Карапаны?
- Не только Карапаны: Манаури, Арасибо...
С минуту она молчала, задумавшись, лотом решительно проговорила:
- Во мне ненависти нет!
- Меня убивает их злоба, их вражда! - не смог скрыть я печали.
- Ян, во мне нет вражды! Во мне нет злобы!
- Ах, Ласана, понимаешь ли ты меня? Меня удручает их темнота, их предрассудки ввергают во мрак...
- Во мне все светло, Ян! Солнечно... Я понимаю тебя!
- Ты вместе с ними!
- Нет, Ян, я с тобой!
Голос ее был полон нежности. Она не позволила себя оттолкнуть. Она боролась за свое место подле меня. Глаза ее расширились. Взгляды наши встретились. Кровь снова запульсировала в моих жилах. Я положил руку ей на плечо, и это было как прикосновение к самой жизни. Живительный поток тепла передавался от нее ко мне.
На следующий день, проспав более десяти часов кряду крепким сном, я пробудился, чувствуя себя окрепшим и почти здоровым. Встав с постели, я на несколько минут вышел во двор. От подавленного настроения предыдущего дня не осталось и следа, в меня вселился новый дух.
На шесте высотой в полтора человеческих роста, вбитом в землю шагах в двадцати от моей хижины, торчал череп ягуара. Муравьи в муравейнике очистили его до блеска, и он ярко белел, хищно сверкая грозными клыками. Левая, <моя>, глазница чернела пустой впадиной, зато правая, залепленная глиной и щепками, была слепой и на расстоянии почти невидимой. Можно было полагать, что это всего лишь наш родовой знак, а ведь мы наделили его силой магической западни, призванной изловить, сломать и уничтожить врага. Глядя на это творение рук Арасибо, я невольно содрогнулся.
Сам Арасибо притаился поблизости и, едва завидя меня, прихрамывая, вышел из укрытия навстречу. Безобразная физиономия его расплывалась в радостной улыбке.
- Видишь, как красиво висит? - оживленно приветствовал он меня. - Я хорошо его стерегу!
Череп левой своей глазницей был обращен в сторону Серимы и хижины Карапаны. Между самим селением и нами росли деревья не вырубленного здесь леса, узким языком доходившего до берега реки, и за этой преградой деревни, конечно, не было видно, но череп скалил клыки именно в ту сторону.
Арасибо был сегодня на редкость весел.
- Ты чему радуешься? - поинтересовался я.
- Радуюсь! - ответил он с таинственной миной и, не скрывая торжества, хвастливо указал большим пальцем руки на одноглазый череп. - Карапана бесится! Слышишь мараку?
Несколько соседей вышли из хижин и приблизились к нам. Все они были необычайно возбуждены и подтвердили: да, шаман бесится! Как только Арасибо выставил череп, Карапана сразу же об этом узнал от своих лазутчиков и немедля принялся изгонять злых духов, отводить от себя дурной глаз. Он впал в транс, стал как одержимый носиться в бешеной пляске вокруг своего обрядового шалаша и, не сомкнув глаз всю ночь, продолжал пляску и сейчас. При этом он выкрикивал страшные заклятья, дергался в судорогах, брызгал слюной.
Какой-то рокот и гул шаманского бубна действительно непрестанно разносились по всему селению. Людей в Сериме обуял ужас...
- Что такое марака?
- О, это самое главное оружие шамана!..