Когда табурет принесли и Манаури сел, я громко обратился к нему, чтобы слышали все:
- Манаури, ты будешь предельно точно переводить на испанский язык дону Эстебану каждое слово, которое сейчас здесь будет произнесено по-аравакски, а вы, - посмотрел я на Конесо и его людей, - отвечайте мне ясно и честно, если хотите отвратить от племени грозящее ему несчастье.
Они мрачно молчали. С согласия дона Эстебана я приказал привести трех представителей от группы пленников для участия в переговорах. Подойдя, они встали за моей спиной, рядом с Арнаком, сторонясь людей Конесо.
- Кажется, тут еще не все собрались, - воскликнул я. - Конесо! Позови жителей всех ближайших хижин, пусть и они будут здесь.
- Разве это обязательно? - Верховный вождь посмотрел на меня подозрительно. - Там остались одни женщины и дети!
- Пусть придут женщины и дети! Я обещаю им полную безопасность.
Конесо, хотя и неохотно, отдал распоряжение, и вскоре жители с явной опаской стали собираться. Вместе с, женщинами отважились прийти и несколько мужчин. Когда собралась достаточно большая толпа, я потребовал тишины и громким голосом, не скрывая гнева, перешел в наступление.
- Где Карапана, убийца юного Канахоло? - обратился я с вопросом ко всем. - Почему его тут нет?
Молчание.
- Отвечайте! - настаивал я. - Ведь он шаман!
- Он ушел в лес, - буркнул Фуюди, - наверно, совершать обряды.
- Что? - возмутился я. - Совершать обряды сейчас, когда здесь, в Сериме, решается судьба племени? Так он печется о вашей судьбе? Трус он, а не шаман.
Люди внимали мне со страхом и трепетом. Карапана все еще оставался грозной силой. Конесо сопел рядом, пытаясь сдержать бешенство и бросая на меня злобные взгляды.
- Я хочу вам помочь, - продолжал я, обращаясь к аравакским старейшинам, - и помогу, но требую правды! Вот эти двадцать три человека, отобранные для испанцев, откуда взяты? Из каких родов?
- Из всех, - проворчал Конесо, - кроме твоего.
- Ах так! А почему вы не дали пятьдесят, как требует дон Эстебан?
- Остальные сбежали в лес.
- Вот как? А ведь еще и сейчас в хижинах Серимы много молодых мужчин, и их можно брать!
- Их не отобрали. Отобрали только тех.
- А что, те разве хуже?
Глаза Конесо сверкнули злым упрямством, и он ответил:
- Да, хуже.
- Говори прямо: вы хотите от них избавиться, отдать испанцам? Изгнать из своего племени?
- Да, изгнать из своих родов, - спесиво проговорил Пирокай, - по только на два года.
- А те, что сбежали в лес, тоже изгнаны из ваших родов?
- И те тоже. Они отобраны для испанцев.
- Отлично! - воскликнул я, повышая голос. - Если вы отказываетесь от власти над этими двадцатью тремя воинами и над теми, что сбежали в лес, я беру их под свою опеку и принимаю в наш род на два года. Вы согласны? обратился я теперь к трем пленникам.
- Согласны! - с радостью ответил старший из них. - Мы хотим быть с тобой... Спасибо тебе, Белый Ягуар!
Манаури должен был переводить мои слова на испанский язык для дона Эстебана, но я заметил - дело у него шло из рук вон плохо, а последние слова он вообще не перевел.
- Как только я вас освобожу, - продолжал я, обращаясь к пленникам, вы сообщите всем, кто ушел в лес, чтобы они вместе с семьями и всем имуществом перебрались из Серимы в наше селение...
- Не разрешаю! - вскипел Конесо, а Пирокай и Фуюди вслед за ним:
- Не допустим!
- Где ваш ум? Вы только что сами сказали, что отрекаетесь от этих людей, изгоняете их из своего рода. Или вы совсем пустые люди и отказываетесь от своих же слов, только что сказанных?
- Не разрешаем! - задыхался от злости Конесо.
Тогда я обратил к нему лицо, горевшее от возмущения, и со зловещим спокойствием, едва сдерживая себя, стал цедить сквозь зубы каждое слово:
- Замолчи, несчастный! Если ты не способен защитить своих людей от рабства, то хотя бы помолчи! Ты знаешь, как назвал тебя дон Эстебан? Паршивой собакой, бессовестным бездельником и подлым пройдохой! И теперь так назвать тебя имеет право любой честный человек. Какой же ты верховный вождь, если добровольно, без боя отдаешь своих людей в тяжкое рабство, на верную гибель? И какой же ты верховный вождь, если несправедлив и для одних вероломно готовишь смерть, а других оберегаешь?
- Это ложь! - вспыхнул Конесо.
- Чем хуже те, кого ты предаешь? Разве только тем, что не хотят жить под властью шамана-убийцы? В этом вся их вина?
Припертый к стене Конесо не мог отвести тяжких обвинений и сидел как побитая собака.
- Отчего, - продолжал обвинять я, - ты не отдаешь в рабство трех своих сыновей, стоящих сзади, почему оставляешь сына Пирокая и двух братьев Фуюди - чем они лучше других? Они не лучше, а вот ты действительно никчемный вождь и паршивая собака...
Но тут слова мои прервал грохот выстрела в соседнем лесу. Грозным эхом разнесся он по всему серимскому селению. Все вздрогнули и настороженно прислушались. Не прошло и минуты, как раздался второй выстрел, потом третий, еще и еще. Их трудно было сосчитать.
- Что это? - оторопело воскликнул дон Эстебан, вскочивший с места при первых же выстрелах.
- Ничего. Это мой отряд обучается в лесу стрельбе, - пояснил я по-испански. - Пусть эти выстрелы не тревожат вашу милость, там мои люди.
Испанец окинул пристальным взглядом площадь и, увидев отряд Вагуры, стоявший на прежнем месте, безмерно удивился.
- Но ведь отряд находится здесь.
- Этот здесь, - ответил я, - а в лесу другой... - Затем я продолжал прерванный разговор с аравакскими старейшинами: - Верховный вождь не оправдал вашего доверия и не хочет защищать своих людей. Поэтому я беру их под свою защиту и обещаю - эти двадцать три воина не пойдут с испанцами. Более того, клянусь, ни одного человека из Серимы мы не отдадим без боя. Воля моя тверда, и у меня достанет сил довести борьбу до победы...
В этот момент внимание наше привлекли новые выстрелы. Они доносились тоже с опушки леса, но теперь с другой стороны. Дон Эстебан опять вскочил с табурета, явно потрясенный.
- Ничего страшного! - насмешливо успокоил я его. - Это все мои люди. Пока я здесь, жизни вашей милости ничто не угрожает.
- Но теперь ведь стреляют совсем в другом месте, - широко раскрыл глаза дон Эстебан.