- Прошу сейчас же мне сказать, - возбужденно воскликнул испанец, прошу сказать, о чем шел у вас разговор с индейцами! О чем шла речь?
- О вещах, для всех достаточно неприятных...
Звуки выстрелов, умноженные эхом, отраженным от деревьев леса, неслись грозно и властно, обрушиваясь на нас один за другим словно удары грома и тая в себе какую-то неведомую сокрушающую силу. Дон Эстебан, почитавший себя до сих пор со своими испанскими головорезами и воинами чаима хозяином положения, стал сознавать, что почва уходит у него из-под ног.
- Тринадцать выстрелов, - побледнев, доложил ему сержант, когда стрельба наконец прекратилась. - Тринадцать выстрелов.
- Нет! - покачал головой вождь-чаима. - Девять!
Ошибались оба: у Арасибо было только семь ружей.
И тут вдруг в другой части леса снова прогремели выстрелы. Это давал о себе знать Кокуй.
- Сто чертей! - скрипнул зубами сержант.
Он как ошпаренный бросился на площадь и стал созывать всех своих людей: как испанцев, так и индейцев. Мы смотрели на него как на помешанного.
- Отчего этот парень так всполошился? - обратился я к дону Эстебану, пожимая плечами, и добавил: - Без стражи все его пленники разбегутся.
Судя по всему, дон Эстебан готов был взорваться: глаза его метали молнии, пот выступил на лбу и обильно струился по лицу.
- Что все это значит? - снова выкрикнул он сдавленным голосом, и трудно было понять, то ли взбешенным, то ли испуганным.
- Сейчас я все объясню вашей милости! - ответил я я, обратившись к Манаури, добавил: - Все, что я скажу дону Эстебану, переведи присутствующим здесь на аравакский.
Затем, повернувшись к испанцу, громко отчеканил:
- Ты спрашиваешь, ваша милость, что означают эти выстрелы? Они означают, что вас, сеньоры, почтенных наших гостей, я честь имею покорнейше просить вести себя спокойней, без всяких лишних волнений. Означает это также, что ни теперь, ни позже я не дам вам ни одного обитателя этих берегов для работы в Ангостуре или где-либо еще.
- Что? Что, сударь? Ты что плетешь? - Жилы вздулись у него на висках и на шее, глаза вылезли из орбит. Судорожным движением он схватился за пистолет, торчавший у него из-за пояса.
- Бога ради! - Я был сама любезность. - Не надо так гневаться, ваша милость. Взгляни, будь добр, за мою спину.
Он взглянул - и это помогло. Там стоял Арнак с нацеленным на него ружьем.
- Я уже упоминал однажды в этом почтенном обществе, - сказал я, - что нам доводилось расправляться с вашей милости соплеменниками, ибо они недооценивали наших сил! Ужель и на этот раз предстоит событие столь печальное?
Моя уверенность и спокойствие умерили его пыл. Наконец-то он стал, кажется, прозревать и смотрел на меня так, будто хотел насквозь пронзить взглядом.
- Сержант вашей милости чрезмерно горяч и не слишком умен, продолжал я. - Не откажи, ваша милость, посоветовать ему не принуждать нас вопреки нашей воле оборвать раньше времени его ценную жизнь!
Дон Эстебан, скрипя зубами, последовал моему совету и отдал своим солдатам соответствующий приказ. После первых минут горячки испанец стал обретать равновесие духа и, прищурив глаза, присматриваться к окружающему внимательно и настороженно.
- К чему все же ваша милость клонит? - вдруг прямо спросил он.
- К миру и согласию.
Он вонзил в меня взгляд, словно стилет.
- Это издевка?
- Упаси бог!
- Ты, ваша милость, намерен прибегнуть к насилию?
- Только в случае необходимости.
- Но, надеюсь, ты не сомневаешься, что и мы умеем стрелять?
- Дон Эстебан, кто посмеет в этом усомниться? - Любезным поклоном я выразил свое согласие. - Но сопротивление ничего вам не даст - силы слишком неравны. Если дело дойдет до перестрелки, вы доставите нам крайнее огорчение печальной необходимостью лишить всех вас жизни, прежде чем вы успеете произнести <Отче наш>. А жаль!
Наступила минута тягостного молчания. Дон Эстебан понял - с моей стороны это не просто похвальба. Он окончательно подавил в себе гнев и усмирил злобу, которых не на ком было сорвать. С изменившимся, все еще покрытым бледностью лицом, он смотрел на меня озадаченным взглядом, словно только теперь впервые меня увидел и вдруг обнаружил нечто совершенно неожиданное. Он смотрел не только обескураженно, но с каким-то застывшим удивлением.
- Дон Хуан, ты сам дьявол! - пробормотал наконец он. - Но не думай, что убийство испанца на этот раз обойдется тебе безнаказанно! Не забывай, кого мы здесь представляем!
- Ну и что? Разве коррегидор в Ангостуре - господь бог? Вы, кажется, снова переоцениваете свои силы!
- Послушай! - выкрикнул испанец возмущенно. - Ты в Венесуэле, во владениях его королевского величества Филиппа Пятого.
- Я в бескрайних глухих лесах, где ни один белый пока не обрел еще власти! - воскликнул я, перекрывая его голос, но тут же взял себя в руки и уже тише добавил: - Ты говоришь, здесь владения испанского короля? Отчего же тогда ты ведешь себя так, словно находишься в чужой стране и грабишь врагов? Почему сам забываешь, что находишься в Венесуэле?
Я резко поднялся с табурета, подошел к испанцу и, в упор глядя ему в глаза, твердо проговорил:
- Дон Эстебан! Довольно изысканной болтовни и пустопорожних споров! Поговорим наконец как разумные люди, к которым мы себя пытаемся причислять. Я не случайно минуту назад говорил о мире и согласии. Больше здравого ума, сеньор, меньше самонадеянности! У нас общие враги и общие интересы, нужно только смотреть чуть дальше кончика собственного носа. И впрямь ли ваша милость печется о благе Венесуэлы? Если так, то хорошо! Прими тогда к сведению, что вместе с этими индейцами я намерен оказать вашей стране большие услуги и охранять ее границы, если только ваше неблагоразумие этому не помешает...
И тут я выложил ему все, что знал об акавоях, об их предполагаемом нашествии на берега нижнего Ориноко - нашествии, слухи о котором доходили уже до ушей дона Эстебана. Знал он и то, что акавои готовят нападение не по своему почину, а подстрекаемые голландскими плантаторами, обосновавшимися в бассейне реки Эссекибо. Во всяком случае, после того как я раскрыл дону Эстебану более широкий и глубокий смысл этих планов, состоявший, вероятнее всего, не просто в нападении на венесуэльских индейцев, а - кто знает? - не в территориальных ли притязаниях голландцев на устье Ориноко, а значит, на территорию Венесуэлы, глаза испанца вспыхнули новым блеском: он понял. Понял, что такая возможность действительно реально существует, ибо уроки истории прошлого доказывали, что голландцы, англичане и французы однажды уже сумели вторгнуться на испанские земли, в Южную Гвиану, и там силой кулака обосноваться.
Кто же мог поручиться сегодня, что голландцы не точат теперь зубы на Ориноко?
- А если явятся акавои, союзники голландцев, - излагал я испанцу свои соображения, - мы будем, следовательно, защищать и целостность Венесуэлы. Но как же нам устоять против них, если вы сами, испанцы, хотите ослабить наши силы на пятьдесят лучших воинов?
- Вы правы! Правы! - поспешно согласился дон Эстебан, расплывшись вдруг в дружелюбной улыбке. - Я полностью поддерживаю позицию вашей милости, она верна...
Так ли уж искренно он ее поддерживал, в глубине души у меня были основания сомневаться. Я сразу понял, отчего дон Эстебан столь охотно подхватил эту идею: зная, что, оказавшись в ловушке, он вынужден будет отступить, он предпочел теперь отступить с честью, по соображениям якобы высшего порядка, а не по принуждению. Испанец, довольный, что выберется из этой переделки без ущерба для собственной чести, стал горячо мне поддакивать, согласно кивая головой, сладко улыбаясь и похлопывая себя по колену.
- Таким образом, - продолжал я, - при этих обстоятельствах мы союзники испанцев и...
В этот момент истошные, отрывистые вопли прервали вдруг мои разглагольствования. Звуки неслись откуда-то издали, со стороны леса. В первый момент трудно было понять, кто кричит и отчего. Но в криках улавливались обрывки испанских фраз. Крики быстро приближались - кричавший явно бежал к нам. Мы все вскочили на ноги, прислушиваясь.
- Бежит какой-то испанец! - сообщил Арнак, отойдя в сторону, чтобы лучше видеть.
- Один? - спросил я.
- Один. И без оружия.
Успокоившись, я снова сел на табурет в ожидании дальнейших событий. Я с первой же минуты сообразил, кто так спешит к нам, а когда увидел бежавшего в изрядно изорванной одежде, с сумасшедшими от ужаса и бега глазами, и особенно после того, как дон Эстебан при виде его удивленно воскликнул: <Фернандо!> - я знал уже достоверно: это испанец, которого ночью я хватил палицей по голове на острове в устье реки.