- Говори толком! - рявкнул на него дон Эстебан.
- Пленники бежали! - выдавил из себя испанец.
- Бежали? Не может быть! Каким образом?
- Бежали! Им помогли их духи! О боже!
- Какие еще духи? Не болтай чушь, болван! Голову с тебя снять, растяпа! Все убежали?
- Все, сеньор.
- Куда?
- Неизвестно. И лодки забрали.
- Забрали лодки?! - Голос дона Эстебана звучал так, словно его оставляли последние силы. - Вы все спали, мерзавцы, вместо того чтобы караулить.
- Клянусь богом, я не спал!
- Сеньор коррегидор прикажет переломать вам кости, уж я об этом позабочусь! Как все случилось?
- Мы сами не знаем. Нас оглушили ударами по голове, и мы потеряли сознание, а когда пришли в себя, то лежали связанными в кустах. Потом нам удалось освободиться от пут... Лодки и варраулы исчезли... Это дело рук злых духов, сеньор, это темное дело...
- Идиот! - крикнул дон Эстебан, бросая на меня выразительный гневный взгляд. - Знаем мы этих духов!
Фернандо, задыхаясь, прерывающимся голосом рассказывал о случившемся, то и дело со страхом оглядываясь назад, и наконец заключил:
- В лесу полно вражеских индейцев! Они меня преследовали!.. У них ружья!
- Они в тебя стреляли?
- Не знаю. Но я видел - они с ружьями.
- Много их?
- Полный, лес!
Доя Эстебан побледнел еще больше и, прикусив губу, мрачно уставился перед собой. Вероятно, малоутешительные мысли бродили у него в голове.
- Таким образом, при этих обстоятельствах мы союзники испанцев, продолжал я прерванную фразу с тех слов, на которых остановился, не меняя ни тона голоса, ни выражения лица, словно и не было никакого эпизода с Фернандо, - и требую, чтобы ваша милость, как и коррегидор в Ангостуре, в ваших же интересах признали мою верховную власть над племенами северных араваков и варраулов...
- И варраулов? - переспросил дон Эстебан, нахмурив брови.
- И варраулов. С их верховным вождем Оронапи мы недавно заключили торжественный союз, и теперь мы как бы один народ. Враг варраула тем самым и наш враг независимо от того, акавой он, голландец или кто другой...
Два последних слова я произнес с особым ударением.
- А если коррегидор не захочет признать вашей самозваной власти? - не без раздражения, спросил дон Эстебан.
- Тогда я буду осуществлять власть без его согласия! - вызывающе повысил я голос. - И ставлю вашу милость в известность - отныне, хотите вы этого или не хотите, все селения варраулов и всех северных араваков находятся под моей защитой и под защитой моих мушкетов!
Стоявших вокруг индейцев слова мои взволновали. Люди знали меня уже давно и понимали - это не пустые слова, брошенные на ветер, ибо сами убедились, хотя бы на примере сегодняшних событий, что при необходимости я умею добиться превосходства над противником, навязать ему свою волю. Со всех сторон ловил я взгляды, исполненные благодарности и почтения, и даже старейшины одаривали меня более благосклонными взглядами, хотя в то же время с опаской поглядывали на дона Эстебана, полагая, что горячий испанец вот-вот разразится гневом и еще покажет мне свои зубы.
Но ничего, подобного не случилось. Дон Эстебан показал мне зубы, но... в широкой улыбке. Он встал и протянул мне руку. Мы обменялись рукопожатием.
- Что решит коррегидор, - произнес испанец живо, - дело его. Я же согласен с вашей милостью: правьте обоями племенами. Дон Хуан, ты дьявол, говорю я еще раз! Лучше не быть твоим врагом! Пусть между нами царят мир и согласие! Отбивайтесь от акавоев, бог с вами, я ничего от вас больше не требую!
Обнимая меня, он смотрел мне в глаза, расточая слова сердечной симпатии, но взгляд его снова, как и прежде, стал чужим и загадочным, леденившим кровь.
<Черт побери! - подумал я. - Неужели под покровом этих век и впрямь таится предательство? Разрази его гром с его двуличием в облике, возможно, и мнимым, случайным, но все же жутким!>
Когда Манаури перевел последние слова дона Эстебана, среди всех араваков поднялась буря ликования. Радостные клики неслись со всех сторон и эхом рассыпались среди хижин. Неустанно повторялось одно слово: <Ху-ан! Ху-ан!> - произносимое толпой то ритмично, то напевно. Это было мое имя в переводе на испанский. Повсюду вплоть до самого леса знали уже, что фортуна повернулась и в Ангостуру испанцы никого не уведут. Двадцать три пленника давно разбежались по своим хижинам и, собрав оружие и домашний скарб, спешили со своими семьями перебраться из Серимы в наш поселок.
Тем временем Конесо, несказанно довольный столь успешным оборотом дела, приготовил богатое пиршество для испанцев и нашего рода. Я едва пригублял кашири и друзей своих тоже призывал к воздержанности. Потом начались пляски и песни, средь которых то и дело громко и радостно звучало, словно лозунг, все то же слово: <Ху-ан!>
Пока на площади вовсю шло затянувшееся далеко за полночь гуляние, а пирующие веселились среди всеобщего возбуждения, в других частях Серимы шли лихорадочные сборы. Там осуществлялся переворот, в племени дотоле невиданный и возвещавший коренные перемены в родовом укладе жизни. Все семьи, подвергшиеся преследованиям мстительного шамана Карапаны и никчемного Конесо, собирали свои пожитки и уходили в наш поселок. Никто не смел им в этом помешать: в данный момент все признавали нашу силу.
Вскоре весь наш род покинул пиршество и вернулся к себе. День ознаменовался блестящей победой, добытой к тому же без кровопролития, сердца наши были исполнены радости. Я от всей души поочередно благодарил наших воинов, ибо все они проявили себя как нельзя лучше, но особенно сердечно обнимал я четырех метких стрелков, которым так редкостно повезло в стрельбе по целям. Тепло обнимал я и троицу стрелявших в лесу. Вдоволь насмеявшись над страхом, какого мы нагнали на испанцев, все принялись за ждавшие нас неотложные дела: Арнак, замещая все еще отсутствующего Манаури, размещал прибывших по хижинам. Вагуру и часть наших воинов я выслал в дозор, а всех остальных держал под ружьем - рассчитывать на мир, пока хоть один испанец оставался на берегу Итамаки, было нельзя.
Но, как бы там ни было, ничто пока не нарушало покоя. Пир в Сериме продолжался дотемна, а потом люди разошлись спать: испанцы и индейцы чаима - к лодкам на берегу реки, араваки - в хижины. Когда наступила тьма, лишь лес и прибрежные заросли оглашались обычными ночными звуками.
ПОДОЗРИТЕЛЬНАЯ ЩЕДРОСТЬ
Но покой ничто не нарушало лишь до полуночи. Внезапно нас разбудил грохот мушкетных выстрелов, раздававшихся на серимской площади с короткими неравными интервалами: там явно завязалась какая-то схватка. Мы выскочили из хижин и, вооружившись, группой в десяток человек что было духу бросились к месту событий.
Еще издали в испанском лагере заметно было необычайное движение. Несколько торопливо разведенных костров освещали берег реки, а в их отблесках, как в растревоженном муравейнике, метались люди. В десятке шагов от лагеря я приказал отряду укрыться в кустах, а сам с Арнаком двинулся дальше.
- На нас напали! - возмущенно крикнул мне дон Эстебан, едва мы вступили в круг света. - Измена! Позор!
Я никак не мог поверить услышанному.
- Кто мог на вас напасть?
- Кто, кто? - передразнил меня испанец, кипя от злости. - Ты, сеньор, не знаешь или притворяешься?
- Клянусь всеми святыми: не знаю!
- Кто? - с гневом повторил испанец. - Любимые краснокожие вашей милости, аравакские бандиты вашей милости.
- Но может быть. Вам просто показалось.
- Клянись, что не может быть, клянись, что нам показалось, а потом взгляни сюда.
Он указал на берег реки, где прямо у воды лежал труп индейца.
- Кто это? - спросил я растерянно.