Но дама остается стоять.
— Простите, я не знаю, с чего начать…
Она стоит у окна. Солнце падает прямо на ее лицо, усталое, красивое со складками у рта и заплаканными глазами.
— Я не знаю, поймете ли вы меня… Владимир Иванович…
Вера быстро поднимает голову.
— Ах, вот оно что. Владимир Иванович…
— Да. Он в вас влюблен. Он мне сам сказал. И я… Я пришла просить, умолять вас отказать ему. Ради Бога. Вы так красивы, так молоды… У меня ничего нет кроме него… — она протягивает к Вере дрожащие руки в белых перчатках. — Ради Бога. Я старая. Пожалейте меня…
Вера пожимает плечами.
— При чем тут я. Это его вам надо было просить… Если он предпочитает вас…
— Ах, нет. Он влюблен в вас. Ему кажется, что он тяготится мной. Но если вы ему откажете — он вернется ко мне… Ведь мы уже десять лет…
Вера трясет головой.
— Нет, я не откажу ему. Я ничем не могу вам помочь.
Ресницы быстро моргают под темной вуалькой. По бледной щеке катится слеза.
— Какая вы черствая. У вас вместо сердца камень…
— Всего хорошего, — говорит Вера.
— Прощайте. Я хотела вас еще попросить… Но это тоже напрасно. И все-таки, постарайтесь не делать его слишком несчастным.
Вера смеется и снова устраивается на диване.
— Ну, это уже касается только его и меня…
Екатерина Львовна молча провожает гостью. Вера поднимает шубу с пола.
— Какая наглость. Нет, какая наглость, мама. Врываться к чужим людям…
— Но, Верочка, мне ее очень жаль.
— Ах, оставь, пожалуйста. Смешная. Такая старая и еще любить хочет…
— Но, Верочка, она несчастна…
— Мало ли несчастных?.. Какое мне дело. Мне так приятно сегодня. Сыграй еще что-нибудь, мамочка.
Вера снова прижимается щекой к меху и закрывает глаза, слушая музыку.
— Я тебе говорила, Вера, что надо было розовое одеяло купить. А то лиловое совсем как гроб.
— Оставь, мама. Мне нравится. И почему непременно розовое. Я ведь не немка, чтобы сентиментальничать.
— Как хочешь, — соглашается Екатерина Львовна. — А обои какие? Тоже лиловые?
— Обои в хризантемы, — вмешивается Люка. — В лиловые и белые. И в птицы. Птицы желтые с большими хвостами. Ужасно красиво. Я знаю, где такие купить можно.
— Ах нет, я птиц терпеть не могу. Мне ночью будет сниться, что они меня клюют. Уже девять часов. Сейчас Володя придет.
Вера причесывается в спальне.
— Нет. Лиловое одеяло очень красиво… Надо купить лиловый бобрик.
Звонок. Паркет тихо скрипит под мужскими шагами. Вера прислушивается, улыбаясь.
«Я гадаю, кто — там? Не жених ли. Не жених ли это мой?..» Ах, какой бы он, Владимир, ни был. Пусть в очках, пусть некрасивый.
Но он все-таки ее жених. Разве можно хоть чуточку не быть влюбленной в своего жениха?
Голоса в столовой звучат громко. О чем они так? Что случилось?
— Вера, Вера, — зовет Екатерина Львовна. — Иди скорей.
Вера не спеша поправляет складки платья и, стараясь ступать особенно легко и грациозно, выходит в столовую.
— Здравствуй, Володя. Что у вас такое?
У Екатерины Львовны испуганное, взволнованное лицо.
— Вера, эта дама, эта дама, которая утром приходила, отравилась, — почти кричит она.
Вера садится в кресло, расправляет широкое платье и, склонив голову на бок, спрашивает, все еще улыбаясь.
— Умерла?..
— Вера, Господи! Как ты можешь?.. — вскрикивает Екатерина Львовна.
— Нет, нет, — торопится Владимир Иванович, — она жива. Ее удалось спасти. Она отравилась вероналом… Слишком много приняла…
Вера слушает с любопытством.
— Ну конечно. Все они так. Или слишком мало, или слишком много, чтобы не умереть.
Но она чуть не умерла… Доктор говорил…
Вера перебивает его.