— Больше всего на свете?
Люка подумала немного. Надо честно.
— Почти… — больше всего на свете она любит Арсения.
— А ты, Вера?
— И я… почти…
Вера открыла сонные глаза и увидела перед собой лицо Арсения. Его черные глаза смотрели прямо на них. Но Вера не могла разобрать, на кого. На нее или на Люку.
— Больше всего на свете люблю тебя, — прошептала она ему засыпая.
Жить стало очень весело. Денег было много, а к весне Вера обещала велосипед. Люка и не думала, что бывает такая приятная, легкая жизнь. И Вера веселая, с каждым днем все веселее.
Так прошел месяц. Люка только не очень верила, неужели так может быть долго, всегда. И тревожно ждала чего-то, чего-то, что все сломает, исковеркает, от чего станет еще хуже, чем прежде. Но успокаивала себя: а вдруг я напрасно боюсь?..
Но оказалось, не напрасно. Это «что-то» все-таки началось, и началось оно так.
Люка возвращалась из лицея в февральский ветреный день. Было еще холодно, но ветер дул уже по-весеннему нежно. Люка медленно шла и улыбалась. Как хорошо. Небо легкое, весеннее. И земля легкая, и ноги легкие, и дышать легко. Все такое легкое-легкое. Только кажется тяжелым, только кажется неподвижным, а на самом деле все летит и звенит. Люка склоняет голову и слушает тихий звон трамваев, ветра, и голосов, и тихий звон сердца в груди. Как хорошо…
Вчера Люка водила Жанну за свой счет в цирк. Теперь она богатая, может. Жанна даже немного заискивает перед ней.
Люка входит в прихожую — «Мама!» Но ответа нет. В столовой на столе записка: «Я у Веры. Приходи туда». И отлично. Люка уже три дня не видела сестры. Вера все ездит куда-то, ее никогда не поймаешь. Отлично. И обедать у них вкусно, не то что дома.
Люка бросает портфель с книгами на пол и вприпрыжку сбегает по лестнице.
У Веры на звонок открывает горничная. И уже сразу в прихожей чувствуется что-то странное. Какая-то тревога.
— Что случилось?
У горничной испуганные глаза.
— Я не знаю. Кажется, мадам нездорова.
Владимир сидит на диване в кабинете.
— Здравствуйте, Люка. Посидите со мной. Нет, к Вере нельзя.
— Почему?..
Но Владимир смотрит на ковер и, должно быть, даже не слышит Люкиного вопроса.
Люка садится на диван, вытягивает ноги в желтых туфлях. Нечего сказать, весело. И почему нельзя к Вере? У Владимира расстроенное, бледное лицо.
— Ну, как в лицее, Люка, вызывали?
— Да, по алгебре…
Из-за закрытой двери слышен голос Екатерины Львовны:
— Успокойся, успокойся, еще ничего не известно.
И всхлипыванье.
— Почему Вера плачет?
Владимир Иванович поднимает голову.
— Ну так как, вызывали?
— По алгебре…
И за дверью:
— Ты хину принимала?
— Да, да. Не помогает.
Всхлипывание сильнее.
Люка вытягивает шею.
— Вера больна?
— Простудилась должно быть, — деланно-равнодушно отвечает он.
И снова за дверью:
— Я не хочу, не хочу. Я лучше умру.
— Но Верочка. Если даже… Ведь это совсем не опасно.
— Нет, я не хочу, не хочу. Это отвратительно, безобразно. Я лучше умру.
С минуту тихо, и вдруг Верин голос, жалобный и высокий:
— Господи, за что?..
Люка чувствует, как слезы щекочут в носу. Почему ее не пускают к Вере? Она бы утешила, развлекла, рассказала бы про вчерашних моржей.
— Разве она заразная?
Владимир Иванович смотрит на нее.
— Кто заразная?