Дверь снова отворяется.
— Я прошу вас, — губы Екатерины Львовны дрожат и дергаются. — Уходите сейчас. И никогда… никогда, — она ловит воздух ртом, как рыба на песке, и не может кончить.
Слушаюсь, — Арсений низко кланяется ей и выходит на террасу.
— Мама…
Но Екатерина Львовна даже не поворачивает головы, как будто Люки вовсе нет.
— Будьте вы прокляты, прокляты! — несется надрывающий хриплый шепот. — Прокляты, прокляты!..
Автомобиль останавливается перед калиткой. Из Парижа приехал доктор. Снова открывают и закрывают дверь, снова горничная пробегает мимо Люки с бельем и горячей водой.
Стоны совсем стихли, и Вериного голоса больше не слышно. Из-под двери тянет неприятный сладковатый запах. От него во рту медный вкус, язык как-то странно распухает, и небо, ставшее тоже медным, уходит далеко верх. «Хлороформ», — догадывается Люка и с отвращением закрывает рот и нос платком.
И снова автомобиль. Это Володя. Он бежит, спотыкаясь, по саду.
Екатерина Львовна выходит к нему навстречу.
— Вера… — он задыхается. — Вера… жива?
И дверь за ними закрывается.
Люка сидит на диване. Ноги затекли, и голова болит от хлороформа. Но она боится встать, боится двинуться. Она смотрит, не отрываясь, на белую дверь. Это необходимо. Она должна. И нельзя ни на минуту закрыть глаза. Который теперь час? Наверное, уже поздно. Хочется есть, но разве можно думать о еде?
Там, у Веры, зажгли свет, из-под двери желтеет узкая полоска. Люка сидит в темноте на диване. Направо чуть светлеет окно. И за ним, прижавшись к стеклу, чье-то лицо. Люка вздрагивает. Ей страшно. И успокаивает себя — это только кажется. Нет. Черные блестящие глаза смотрят прямо в комнату, прямо на нее, и губы Шевелятся, словно зовут: «Люка». Это Арсений. Но Люка делает вид, Что не замечает его. Он поднимает руку, тихо стучит в стекло. Какое у него бледное страшное лицо. Люка отворачивается, чтобы не видеть.
Входит Владимир.
— Люка, Люка, вы здесь…
Люка встает, затекшие ноги плохо слушаются, и спина ноет.
— Володя, я здесь. Дайте мне руку.
— Люка, — шепчет он в темноте, сжимая ее пальцы. — Люка, надо молиться. Будем молиться. Вы еще ребенок, у вас чистая душа. Бог вас услышит. Будем молиться, Люка, и она не умрет.
Люка становится рядом с ним на колени.
— Читайте молитвы, Люка. Все, что знаете. Я не умею.
— Отче наш… — читает Люка и, кончив, останавливается.
— Еще, еще. Не так. От всего сердца, Люка. Вы еще ребенок. Бог вас услышит, молитесь.
Богородица Дева, радуйся, — Люкин голос дрожит. Темно. Владимир плачет, прижимая голову к полу, а если повернуться, за стеклом страшные, блестящие глаза. — Благодатная Мария, Господь с Тобой.
— Господь с Тобой, — тихо повторяет Владимир.
— Я больше не знаю молитв…
— Читайте еще раз. Еще раз. Вас услышит Бог. Только от всего сердца, Люка. От всего сердца, и она не умрет.
— Володя, — зовет Екатерина Львовна, — Вера пришла в себя.
Владимир быстро встает. Люка опять одна в темноте, и только бледное страшное лицо за окном. И вдруг Верин голос, слабый и звенящий:
— Дайте мне ее. Дайте. Ведь это девочка? Да? Я знала, что девочка. Дайте мне ее.
— Сейчас, Верочка. Ее только запеленают, сейчас.
— А глаза у нее светлые? Светлые, как у тебя, Володя? Моя дочка. Где же она? Ах, дайте ее мне, — жалобно просит Вера.
Сейчас, сейчас. Подожди, Верочка. Ее сейчас принесут.
— Володя, мы уедем втроем к морю. Хорошо? — быстро говорит Вера. — Ты, я и она. Мы с тобой будем плавать. Ты знаешь, я чудно плаваю. А она будет лежат на солнце, на песке. Мама, отчего ты плачешь? Ведь ты теперь бабушка. Как смешно — ты бабушка. Ах, дайте же мне ее. Пусть ее здесь пеленают. Это моя дочка. Мама, мама, какая ты злая. Принеси ее, принеси.
— Сейчас, Верочка, сейчас.
— Куда вы спрятали ее? Ах, дайте ее мне, дайте, — всхлипывает Вера, и опять ее голос, но слов уже нельзя разобрать. Только шепот быстрый и хриплый.
Люка прислоняется к спинке дивана, закрывает глаза. Тихо. Совсем тихо. Даже шепота не слышно. Люка спит…
…Люстра над головой ярко горит. Люка испуганно трет глаза кулаками. Высокий седой старик снимает белый балахон.
— Votre soeur est morte[117], — говорит он.
Люка смотрит на него. Это сон… Это сон. Надо проснуться.
Входит Владимир. Из-под очков струйками бегут слезы, и он не вытирает их.
— Люка… идите проститься.
Люка встает. Значит, правда. Это не сон. В дверях стоит Екатерина Львовна.
— Люке нельзя туда. Потом. Завтра.
Люка боится взглянуть на мать. Ведь Вера сказала: «Не пускай ее прощаться ко мне. Она мне мертвой глаза выткнет».
— Да, нельзя, надо раньше убрать, — соглашается Владимир, и вдруг садится на диван, и плечи его дергаются.
Люка идет к себе наверх, входит в свою комнату. Уже совсем светло. Окно открыто: холодно. Надо закрыть. Она подходит к окну, высовывается в него. Арсений все еще стоит внизу.
— Слушайте, вы, — кричит ему Люка. Он поднимает голову. — Вера умерла.
— Умерла? — растерянно повторяет он. Но она уже закрывает окно. — А ребенок? Ребенок?..