За грехи это. За грехи. Вот наша, приехала сюда, бросила Россию, забыла. Треплет хвосты по театрам и ресторанам и ждет, чтобы ей Россию отдали. Нет, шалишь, за Россию пострадать надо. Пострадать.
Лиза вздрагивает, холодок, точно стеклянный шарик, катится между ее лопаток вниз по спине.
— Пострадать надо, — гудит нянькин голос.
Коля трясет Лизу за руку,
— Что же ты не отвечаешь, Круксочка, хочешь ты ложечку сапожного крема или нет?
Лиза встает с пола беседки, отряхивает платье. Да, да, пострадать. Для этого она и едет в Россию. Пострадать. За всех. И за веселую красивую Наташу, которая не помнит даже, как пройти с Тверской к Кремлю. И главное — за Россию.
Лиза высоко поднимает голову, скрещивает руки на груди, как христианские мученицы на картинках, и медленно, торжественно проходит по саду.
В Наташиной комнате закрыты ставни, горит электричество.
Наташа в розовом блестящем платье озабоченно пудрит голые плечи перед зеркалом.
Дядя Саша в смокинге, стоя за ее спиной, поправляет черный галстук.
Лиза останавливается. Вот она, ее мама. Такая нарядная, такая прелестная. И она видит ее в последний раз.
— Наташа, — бросается она к матери. — Наташа.
Наташа отстраняет ее.
— Тише, тише, убери руки.
Она отступает на шаг. Лиза смотрит на ее стройные ноги в розовых шелковых чулках, в золотых туфлях с сверкающими пряжками.
— Поцелуй меня, Наташа.
Наташа наклоняется и осторожно, чтобы не стереть краски с губ, целует ее в щеку.
Лиза вдыхает душный, знакомый запах духов.
— Еще… Еще…
— Перестань, Лизочка, — говорит Наташа недовольно. — Опять разнервничалась. Ложись сейчас же спать.
Лиза подходит к дяде Саше.
— Спокойной ночи.
Он рассеянно гладит ее по голове.
— Какая ты бледная, худая. Одни глаза остались. Стоило тебя к морю возить? Ты, кажется, еще похудела?
Дверь за ними закрывается. Она больше никогда не увидит их. Они еще будут спать, когда она уйдет завтра.
Лизе обидно и грустно. Она достает из шкафа желтые туфли на толстой подошве, чистое белье, непромокаемое пальто. Все. Можно ложиться.
Она тушит свет, вытягивается под одеялом. Надо скорей уснуть. Завтра чуть свет вставать. Но так грустно, так обидно. Мама даже не взглянула на нее, все в зеркало.
В открытое окно светит луна. Узкая серебряная полоса дрожит на полу. Полированный шкаф тускло блестит, на темном кресле белеет платье. Тонкие ветки качаются перед окном, черные тучи плывут по небу. Как грустно. Как тихо.
Лиза поворачивается к стене, зажмуривает веки. «Мама. Нет, не надо думать о маме, а то не уснешь. Лучше еще раз повторить: она в порту. Смешивается с грузчиками. Веревочная лестница. Трюм».
Как тихо. Как грустно.
«Трюм, — вздыхает Лиза сонно. — А что дальше? Ах, да, канаты». — «Ты славная девочка, — гремит голос капитана. — Бери швабру, мой палубу».
Лиза испуганно открывает глаза. Уже светло. Из окна тянет свежестью. Часы бьют пять.
Трава блестит от росы. Небо светло-серое, почти белое. Лиза идет по широкой дороге. Все удалось. Никто не заметил. Как легко идти, как легко дышать. Не надо только торопиться, а то устанешь. Она размеренно шагает длинными ногами в желтых туфлях, размахивает в такт руками. Так ходят настоящие пешеходы.
Становится жарко. Она снимает шляпу, вытирает вспотевший лоб, смотрит на солнце. Теперь, должно быть, уже час.
В пансионе завтракают. Мама уже заметила, что ее нет. Ищет, волнуется. Мама. Нет, о маме думать нельзя.
По дороге пролетают автомобили. Лиза глотает пыль, протирает глаза. Она устала. Пальто оттягивает руки. Голова болит. Лечь бы в тень под деревья и заснуть. Но тогда совсем разморишься.
Солдаты всегда поют, отправляясь в поход. С пением идти легче. Но она не знает ни одной солдатской песни, она вообще не знает ни одной песни. Разве ту, про зверька. Глупая. Ну, все равно.
Она поет, стараясь бодрее шагать:
Пыльный ветер дует в лицо, мешая петь, желтые туфли натерли ноги.
«Не лягушка, не хорек, кто бы это думать мог». Дребезжа, проезжает крестьянская двуколка. На высоком сидении седой загорелый старик, рядом с ним старуха в красном шерстяном платье. Господи, да ведь это их молочница. Лиза быстро отворачивается. Дорога прямая. Кругом поля. Спрятаться некуда.
— Посмотри, — слышит она голос молочницы. — Это не русская девочка из Эксельсиора? Там говорили, что она пропала.
— Глупости, — отвечает мужской голос. — Как ей так далеко забраться.
От страха колени становятся мягкими, в глазах темнеет.
— А я тебе говорю, что это она.
Лиза старается обогнать тележку.
— Девочка, эй, девочка, — кричит молочница.
Лиза почти бежит.
— Подержи вожжи, надо посмотреть.
Молочница грузно спрыгивает на землю.