Она вздыхает. Ей так хотелось сказать: «Вы знаете, у меня будет ребенок». Впервые кому-то сказать про своего ребенка и этим как бы приблизить срок его рождения, утвердить его жизнь. Но так, может быть, еще лучше, она впервые скажет Тьери. Тьери первый узнает. Хоть и трудно, она будет молчать пока. Только с собой она будет говорить о своем сыне. Теперь ей больше не скучно одной. Да она уже и не одна теперь. Их уже двое, она и ее сын. Он тут, с ней, в ней.
Телефон звонит. Это, должно быть, Герэн. Но это не Герэн. Это Давиэ. Люка не забыла, что они завтра едут в Венецию? Конечно, нет. А не хочет ли Люка присоединиться к ним? Они все, путешественники, решили провести сегодняшний вечер вместе. Но Люка благодарит, Люка отказывается. Она ляжет пораньше, чтобы хорошенько выспаться перед дорогой. Тогда до завтра. Спокойной ночи.
Люка вешает трубку. Если бы Давиэ позвонил днем, когда она была несчастна и одинока. Так всегда бывает — богатым дают, от бедных отнимают. Все, даже лысого Герэна. Теперь Люка сама богатая, оттого ее и приглашают. Но ей не нужны теперь эти чужие лица и чужие голоса. Ей хочется побыть одной, чтобы хорошенько понять, свыкнуться, сродниться с радостью и ожиданием.
Она сидит в кресле, сложив руки на коленях, сосредоточенная, серьезная, улыбающаяся, переполненная ощущением чужой жизни в себе. Она долго сидит, глядя на зеленые складки оконной занавески, на полуувядшие розы, подаренные Герэном. Она думает о Тьери, о встрече с ним. Она раскачивается из стороны в сторону, убаюкивая себя и своего сына, прижимает руки к груди и вдруг тихо, нежно и жалобно начинает напевать детскую песню:
Когда Люка на следующий день приезжает на вокзал, Давиэ уже ждет ее на перроне.
Я беспокоился, что вы опоздаете, что вам трудно будет уложиться. Я хотел заехать за вами.
Они входят в вагон. Все уже в сборе. Люка знает их всех. Они вместе с нею играют в фильме. Арлетт Арвиль, ее соперница и предательница. Клод Гар, ее любовник. Жермена Жиль, ее сестра по фильму. Они все такие молодые, веселые. И как они много смеются — по всякому пустяку, без всякого пустяка смеются. Они как школьники, отправляющиеся в экскурсию. Без взрослых. Взрослый — Тьери. И Арлетт говорит:
— Хорошо, что Ривуар уехал вперед.
— Почему хорошо? — недоумевает Люка.
Арлетт краснеет и не отвечает. Да, они очень веселы. И Люке тоже становится весело. Она смеется вместе с ними. Они очень нравятся ей. Она работала с ними целую зиму и совсем не знала их. Они казались ей шумными, вульгарными, а они просто веселые, милые, молодые. И совсем не злые, не завистливые, как говорил Тьери.
Давиэ смотрит на нее.
— Вот вы какая. Вы казались мне такой сдержанной и гордой.
— И противной, — быстро добавляет Арлетт. — Да, Дэль, не сердитесь. Мы все вас терпеть не могли. А вы премилая. Хотите, будем друзьями?
Наивное «хотите, будем друзьями», протянутая рука, совсем как когда-то в школе. И Люка, пожимая протянутую руку, говорит совсем как когда-то в школе:
— Ужасно хочу. Со всеми вами хочу.
На ночь переходят в спальный вагон. Место Люки в одном купе с Арлетт, и это очень приятно. Так хорошо, что не надо расставаться с этим новым милым другом.
Арлетт долго возится возле умывальника, потом поворачивается к Люке.
— Как эта штука открывается?
Но Люка тоже не знает.
— Я никогда не путешествовала так роскошно, — сознается она. — Надо спросить у проводника.
— Нет, только не у проводника. Он сейчас же поймет, что мы за птицы и в каком классе привыкли ездить. Я позову Жермену.
Жермена, уже успевшая надеть китайский, расшитый драконами халат, открывает умывальник, гордясь своей опытностью.
— Вот, дети, учитесь жить. Видите, как просто. Я была еще гораздо наивнее вас три года тому назад. Даже войти в вертящуюся дверь не умела — совершенный увалень, — и она, смеясь, уходит к себе.
Люка уже лежит, но Арлетт еще вертится перед зеркалом, ощупывает все, проводит рукой по полированному дереву.
— Как красиво. Я так ждала этой поездки. А вы?
Люка кивает.
— И я…
Конечно, она ждала не этого. Нет — вдвоем с Тьери. Горы, солнце, коровы, снег, шоколад и Тьери, Тьери, Тьери сквозь солнце, горы, шоколад, Тьери плечом к плечу, молчаливый, веселый, усталый. Днем и ночью вдвоем, в Венецию, к крылатому льву[155].
Но стоить ли объяснять Арлетт? Арлетт довольна всем: «Восхитительное путешествие». Она садится на диван к Люке и, хотя Люка ни о чем не расспрашивает ее, рассказывает сразу всю свою жизнь. Все. С самого начала, откровенно, доверчиво, бесстыдно. Как она прежде была манекеном, и с каким трудом стала статисткой, и как наконец ей дали «хвостик роли». Все. И все свои любовные ошибки. «Оттого что любовь всегда ошибка, когда пройдет». Теперь она влюблена в Давиэ. Но она не обманывается — и Давиэ станет ошибкою когда-нибудь. Но сейчас с ним очень хорошо. Она наклоняется и целует Люку.
— А вы, маленькая Дэль, вы счастливы?
— Да, — отвечает Люка серьезно, — я счастлива, — и закрывает глаза. — Спокойной ночи, Арлетт.
Свет гаснет. Спать спокойно, лежать удобно. И какие прелестные сны снятся в путешествии пассажирам спального вагона. Утром, выспавшиеся, в новых дорожных костюмах, они снова перебираются в свое купе. Жермена, Клод и Давиэ стоят у окна. Клод уже бывал в Швейцарии, он дает объяснения и как дирижер управляет восторгами остальных: «Вот сейчас изумительный вид…» Но Люка не хочет смотреть на Швейцарию одна, без Тьери. С Тьери, когда поедут домой.
— Отчего вы не смотрите в окно? — спрашивает Давиэ.
— У меня кружится голова от мельканья, — объясняет она и поворачивается к стене.
— Хотите, — предлагает Клод, — я, как спикер в радио, буду вам рассказывать все, что вижу?
Нет, Люка не хочет.
— Спасибо, но я боюсь, что меня даже от этого укачает.
Она закрывает глаза. Швейцарию она увидит с Тьери. После того, как она встретится с Тьери, после того, как она скажет ему. Ей вдруг становится страшно. А что, если доктор ошибся и у нее не будет сына? Но в эту же минуту, как успокоение, как обещание, ее начинает мутить, и она выбегает в коридор с побледневшим от тошноты и радости лицом.
Когда она возвращается к купе — полутьма, все шторы опущены.
— Ничего, мы лучше постоим в коридоре, — говорит Давиэ, — только бы вам не было дурно.
— Нет, нет, откройте, — просит Люка, — мне совсем не мешает. Я лягу, я усну.
Ее покрывают теплым пледом, ей подкладывают подушку под голову.
— Спите, спите, вы такая слабенькая. Вас замучил этот Ривуар.
«Конечно, замучил. Но все теперь в прошлом. Теперь он будет нежным и добрым».
Она улыбается.
— Вы не любите Ривуара?
— Терпеть не могу, — отвечает Арлетт. — Как и все.
Люка краснеет.
— Исключая меня.