В половине восьмого Михновский сидел уже в такси. Кажется, надо привезти цветы? А может быть, не надо? Нет, с цветами как-то удобнее.
Кокетливая продавщица грациозно вынимала из хрустальной вазы свежие красные розы. Глядя на розы, Михновский вдруг почему-то ясно вспомнил тот вечер, когда он бросил перевод, и то, как он думал о смерти и как почувствовал, что умирать еще рано, что что-то еще будет в его жизни. Это «что-то» и есть то, что произойдет сейчас. Да, только для этого он жил все эти годы.
…Открыла горничная.
— Мадам уехала.
— Как?.. Куда?..
Горничная чуть-чуть улыбнулась.
— Я не знаю. Мадам никогда не говорит мне, куда едет.
В автомобиле он вспомнил, что надо было оставить розы. Оставить? Зачем? Не все ли равно.
Автомобиль остановился. Михновский долго смотрел на счетчик, не понимая, сколько платить. Он все еще держал розы в руках. Они мешали ему, и он бросил их на мостовую.
Орлов удивленно поднял глаза от газеты.
— Что так скоро? Видно, и смокинг не помог…
Михновский только молча махнул рукой.
Девять часов утра… Половина десятого… Десять… Михновский доходит до угла и поворачивает обратно. Еще рано, она еще спит. Половина одиннадцатого… Одиннадцать. Теперь можно. Наверно, встала.
Он стучит в знакомую полированную дверь.
— Войдите.
Она сидит у окна перед зеркалом.
— Ах, это вы. А я думала, маникюрша.
Лицо ее желто и устало. Стриженые волосы топорщатся во все стороны.
Михновский молча смотрит на нее. Господи, да ведь она некрасива. Сколько ей лет? Сорок?..
В открытую дверь белеет широкая неприбранная кровать.
— Вы вчера приезжали за мной? Я забыла сказать, что не надо. Я думала, вы сами поймете…
Она поднимает брови.
— Я должна вас поблагодарить. Вы мне очень помогли. Да. Вы пришли так кстати. У меня дело, — она хмурится, — очень важное. И все устроилось, благодаря вам.
Она встает.
— Кто вы? Зачем вы приходили?
— Я…
— Вы влюблены в меня? Влюблены, да?
Он кивает головой.
— Ну конечно. Всегда одно и то же, — она коротко и зло смеется. — Вы русский? Бывший офицер? И нищий, конечно? Ах, я знаю, знаю.
Она подходит совсем близко и нежно кладет ему руку на плечо.
— Простите меня, но ведь это глупо. Бросьте думать обо мне, бросьте. Женитесь на какой-нибудь русской, здесь их так много. Женитесь, непременно женитесь.
Она гладит его волосы. Ее широкий душистый рукав закрывает ему глаза.
— Мне вас очень жаль, но что же я могу? Не приходите ко мне больше, пожалуйста. Не надо. И главное, не вздумайте стреляться. Ведь все это такие глупости, такие глупости… Вы забудете…
В дверь снова стучат. Входит маникюрша.
— Как досадно, что я занята. Я бы еще поболтала с вами…
Она садится за маленький стол, кладет руки в чашку с водой.
От воды идет пар.
Он смотрит на ее голые ноги в красных туфлях.
Завод Рено. «Мадам Бовари»… Как он был счастлив тогда и не понимал.
Она протягивает ему мокрую, пахнущую мылом руку.
— Прощайте, мой друг. Помните, вы обещали мне…
Он идет к двери.
— Постойте!
Она порывисто вскакивает, чашка опрокидывается, вода течет на ковер.
— Я забыла. Вот, я приготовила для вас, — она протягивает ему серый конверт…
…Только перейдя площадь Этуаль[63], Михновский вспомнил о конверте.
В нем лежала ее фотография в профиль. Непохожая, должно быть, давно снятая. Внизу надпись угловатым почерком: «Ненавистному другу с благодарностью».
Пять тысячефранковых билетов веером упали на тротуар.
В дешевом русском ресторане за круглым столом сидел грузный бородатый человек и, чавкая, ел борщ с кашей. Окончив, он отодвинул тарелку, запахнул енотовую шубу и, поставив локти на стол, стал ждать второго блюда.