— Ну, ну, не раскисай. Все устроится. Выпей воды. Да не плачь ты, ради Бога, не могу видеть слез. Сейчас сама зареву, и нос распухнет, как твой. А я хочу быть хорошенькой. Посмотри лучше…
Люся поднимает заплаканные глаза.
— Посмотри, какие на мне чулки, — Аня вытягивает ногу, — вчера купила. Сто франков — сумасшедшие деньги, зато какой шик! На тебе тоже шелковые? Жених подарил? Напрасно каждый день таскаешь — штопаные уже не то… А когда еще такие получишь? И шляпу тоже — голубая, выгорит. Тебе надо учиться беречь вещи…
Люся не слушает.
— Если Андрей меня бросит, я отравлюсь. И на твоей совести грех.
— Перестань, Люська, ломаться. Не отравишься. И какие там грехи? Каждый сам за себя. И зачем Андрею бросать тебя, ты же говорила, что он тебя обожает. Хочешь посмотреть мои новые рубашки? Я себе тоже приданое закупаю, не ты одна.
Люся встает.
— Прощай, Аня. Может быть, мы больше не увидимся.
— Уже уходишь? Позавтракала бы с нами.
— Прощай, Аня.
— У нас как раз котлеты, ведь ты любишь. Ну, иди, если хочешь. Может, тебя дома Андрей ждет, — Аня лукаво подмигивает, — или письмо от Андрея. У меня предчувствие. Только нос припудри — блестит.
Люся быстро, не оборачиваясь, идет в прихожую.
— Прощай.
— До свиданья, Люся, веселись!
Дверь хлопает, Аня бежит на кухню.
— Тетя, тетя, что же вы к Люське не вышли? Она такая смешная, вся важность сошла. Невеста, ходит по гостям, а дома письмо от жениха ждет. С отказом. Утром вместе в ящик бросили…
Тетя Катя раздраженно трясет головой.
— Делай как знаешь. Я не мешаю. Только меня, пожалуйста, от этого безобразия избавь.
Снова звонок. Валя открывает. Голос Андрея. Сейчас он войдет. Но Андрей громко говорит в передней с тетей Катей. О чем это они?
— Аня, Аня, иди сюда…
Аня не спеша оправляет белое пышное платье: невеста должна носить только белое.
Она делает перед зеркалом реверанс:
— Пожалуйте, mademoiselle, жених вас ждет…
В столовой стоит Андрей, как-то странно втянув голову в плечи. У тети испуганное, бледное лицо.
— Здравствуй, Андрей.
Андрей быстро оборачивается к ней.
— Люся отравилась. Только что. Опиумом. Я прямо оттуда. Аня, шурша шелком, садится на диван и грациозно нагибает голову.
— Умерла?.. — спрашивает она.
Они выходят из магазина.
— Кажется, ничего не забыли?
Андрей вынимает список.
— Нет. Все.
Они идут по rue Royale на Конкорд[81]. Аня внимательно оглядывает встречных женщин.
— Послушай. Только отвечай правду. Ты счастлив?
— Ну конечно. А разве ты нет?
— Ах, я не о себе говорю. Совсем, совсем счастлив?
Андрей смеется.
— Совсем.
— И тебе не кажется, что это слишком мало, слишком просто? Ну вот, любим, женимся. Не хочется тебе чего-нибудь невозможного, страшного?
— Что за фантазии, Аинька! А тебе разве?..
— Ах, я не о себе. Я о тебе говорю.
— Ты нервничаешь. Должно быть, о Люсе думаешь.
— О Люське?.. Ну вот еще! Какое мне до нее дело? Если бы она хоть умерла. Я бы ей тогда цветы на могилу носила — так романтично. Любовь, смерть… А то и отравиться не сумела. Впрочем, Бог с ней. Пусть себе живет на здоровье. Нет, я не Люське думала, я о нас.
— Ты не устала?
— Ни чуточки. Я стала теперь такой легкой-легкой, точно не иду, а лечу, — она смотрит на Андрея сбоку. — Это потому, что я влюблена. Да. У влюбленных крылья за плечами, как у ангелов. Я теперь ангел, — она берет его за руку. — Подумай, еще месяц тому назад мне было так скучно, так безнадежно. Я целые дни шила в мастерской, ночью плакала. А теперь… Теперь я ангел и лечу по елисейским полям. И ты со мной. И тоже ангел.
Та, кого любишь ты много,
Уведет рукой блаженной
В елисейские поля… —
это про нас сказано.