Нинины заплаканные глаза посмотрели на нее с ненавистью.
— Почем я знаю?.. Что вам от меня надо?
Нина вскочила со стула и побежала в сад.
Александра Ивановна шумно вздохнула.
— Как Нина разнервничалась. Уж простите ее. С женихом поссорилась. Пустяки — милые бранятся…
Нина потушила свет, сбросила туфли и в темноте в одних чулках, чтобы не мешать матери, не останавливаясь зашагала из угла в угол.
«Неужели он бросил ее? Неужели?..»
Она осторожно задела за стул.
— А, что? Что? — послышался из-за двери сонный голос Александры Ивановны. — Воры? Разбойники?..
— Спи, мама, это я.
«Не может быть… Ведь еще десять дней тому назад он был так влюблен. Ведь через месяц их свадьба. Зачем она не осталась в Париже?.. А теперь, теперь… И все эта Анна…»
— Анна, — с отвращением прошептала Нина. Она всегда ненавидела это имя. Даже Анны Карениной не любила из-за него. Как будто предчувствовала, что какая-то Анна разобьет ее жизнь…
Надо лечь, уснуть. Ах, как ей тяжело.
Она легла, прижалась к холодной подушке щекой. Слезы быстро потекли из глаз.
От усталости и от слез голова стала тяжелой и камнем пошла на самое дно сна.
«А вдруг он завтра придет, и все опять будет хорошо», — подумала она, засыпая…
— Нина, Нина, да Нина же!
У кровати стояла Александра Ивановна. Красные пятна горели на ее щеках, лицо было злое и взволнованное.
— Вот. Дождалась. На, читай, — сунула она Нине письмо в руку. — Да читай же.
Нина наклонилась над листком, исписанным знакомым почерком. Что это значит? Что?..
«…К моему большому сожалению… Несходство характеров… Ошибка… Было бы преступление сделать Вашу дочь несчастной…»
А, вот оно что. Листок упал на красное одеяло. Нина снова положила голову на подушку и закрыла глаза. Стало совсем тихо на душе… Так лучше, гораздо лучше. Теперь, по крайней мере, все ясно. Ни страха, ни надежд…
— Что же ты молчишь, Нина?..
— Оставь, мама. — Нина прижала руку к груди. — Оставь, мама, мне больно.
— Больно? Сердце болит? А у меня сердце не болит, думаешь? Впрочем, хорошо, что умер отец. Как бы ему такой поворот перенести…
Нина заткнула уши.
— Мама, прошу тебя…
— Я говорила, <ты> меня не слушала. Все сама лучше знала. Бегала к нему. Вот и добегалась. Биарриц тебе нужен был, вот тебе теперь и Биарриц. Радуйся!
Нина лежала, уткнувшись головой в подушку. Только бы не слышать этого злого крика, только бы мать ушла. Как болит сердце…
— Да ты слышишь или нет? Вставай скорей, поезд отходит в два. Надо еще уложиться. Завтра же пойдешь к Жан в мастерскую проситься обратно на место…
Нина встала, умылась и подошла к туалету.
Она не чувствовала ни горя, ни тоски и ни о чем не думала. Все стало безразличным. И беспокоила только мать. Зачем она так грубо кричит?
Надо торопиться. Уложить чемодан…
Она расчесала короткие волосы. В зеркале как-то немного скошенно отразилось бледное, грустное, опухшее от слез лицо.
Все кончено… Недолго оно продолжалось, ее счастье…
Она представила себе Мишину квартиру. Столовую с большой лампой над круглым столом, желтую солнечную спальню с огромной медной кроватью, почтительную горничную в кружевном переднике. И себя, Нину, входящую в переднюю в беличьей шубке, которую Миша обещал ей подарить в день свадьбы. Такую хорошенькую, нарядную и счастливую…
Она положила голову на туалет и заплакала. Потом встала, открыла шкаф, порылась в аптеке, нашла опиум. Его весной прописали матери. Хорошо, что остался. Понюхала, пахнет противно. Взглянула в зеркало.
«Я сейчас умру. Такая молодая. Жаль, что веки красные и губы опухли от слез. Лучше бы умереть красивой. Ах, все равно…»
Она поднесла стакан ко рту. Нет, нет, она не может… И все— таки выпила все до дна.
«Вот и конец. Вот и конец всему…»
Она медленно подошла к постели и легла на спину. И сразу стало легко и тихо. Она закрыла глаза. Где-то совсем близко зазвенела музыка… Розовые гвоздики в вазе. Лакей поставил перед ней блюдечко с шоколадным мороженым. Ах да, это казино. Танцующие медленно кружатся. Миша сидит с ней рядом. Он, улыбаясь, целует ее руку. И все вокруг звенит, звенит и кружится. Как приятно. Как легко. Как спокойно…
«Надо сказать маме, — вдруг вспомнила она и с трудом села на постели. — Надо проститься с мамой».
Она тяжело встала и, шатаясь, подошла к двери. Дверная ручка скользкая и круглая. Как трудно отворить дверь.
Александра Ивановна стояла на коленях перед чемоданом. Она сердито взглянула на дочь.
— Наконец-то. А вещи твои готовы?.. Вот, полюбуйся, какой счет подали…
— Мама, — тихо сказала Нина, — мама, прощай, я отравилась…
Она села на стул у стены. Голова беспомощно свесилась на грудь.
— Прощай, мама…
Александра Ивановна быстро встала.