Спустя примерно час мы проехали мимо глен-армондского паба, свернули влево с асфальтированного шоссе, затряслись по грунтовой дороге, а через некоторое время остановились около бывшей скотобазы.
Поблизости, за тамарисками, служившими чем-то вроде заграждения, стояло старое некрашеное жестяное бунгало: серые стены кое-где рыжели ржавчиной, из середины торчала кирпичная труба. Это и был дом Хэнлона.
Во дворе перед входом была выставлена куча пустых бочек для нефтепродуктов и еще куча армейского хлама. Дальше, под скрипучим ветряным насосом, стоял издохший «шевроле», сквозь который росла серебряная трава. К входной двери был приклеен выцветший плакат с призывом: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
Дверь со скрипом приоткрылась сантиметров на пятнадцать. За ней стоял Хэнлон.
— В чем дело, а? — трескучим голосом проговорил он. — Никогда голого мужика не видели, что ли? Ну, входите, парни!
Для человека, которому перевалило за семьдесят, Хэнлон выглядел очень даже неплохо. Он был костляв, с подтянутыми мышцами. Короткая плоская голова росла на журавлиной шее. Он то и дело поглаживал свои седые волосы, остриженные ежиком. У него был перебитый нос, очки в стальной оправе и громкий гнусавый голос.
Мы сели, он остался стоять. Он серьезным взглядом уставился на свои гениталии, почесал в паху и похвастался нам, что недавно переспал с аптекаршей в Теннант-Крике.
— Неплохо для семидесяти трех лет! — он снова оглядел себя. — Причиндалы в рабочем состоянии! Полон рот зубов! Что еще нужно старику?
— Ничего, — сказал Аркадий.
— Верно, самодовольно ухмыльнулся Хэнлон.
Он обмотал себе пузо полотенцем и достал три бутылки пива. Я заметил, что правая рука у него сухая.
Внутри домика было жарко, как в печке. Зной беспрепятственно проникал через крышу, и скоро рубашки на нас взмокли от пота. Наружная комната представляла собой Г-образный коридор, в конце которого стояла старая эмалированная ванна. Была еще кухня и стол со стульями.
Он показал нам газетные вырезки, пришпиленные к стенам: забастовка в Калгурли, череп Ленина, усы дядюшки Джо, красотки из «Плейбоя». Он поселился здесь тридцать лет назад с женщиной, которая потом ушла от него. Он продал свою землю и жил теперь на пособие.
Стол был застелен красной клеенкой. Полосатая кошка облизывала тарелку.
— Брысь, дрянь такая! — Хэнлон занес кулак, и кошки след простыл. — Какими судьбами, ребята?
— Едем в земли кайтиш, — ответил Аркадий. — С людьми Алана Накумурры.
— Землемерный отчет, да?
— Да.
— Священные места, да?
— Да.
— Священная чушь собачья! Организация — вот что нужно этим ребятам!
Он подбросил вверх пробки от пивных бутылок, потом высморкался в руку и тщательно размазал сопли по низу своего стула. Заметил, что я смотрю на него. Тоже стал смотреть на меня.
Он ударился в воспоминания о Калгурли, о том, как он был официальным членом партии перед Второй мировой войной.
— У него спроси! — он ткнул в Аркадия. — Спроси у этого парня, и он тебе расскажет мою биографию!
Он прошлепал в дальнюю комнату, где стояла кровать, и, порывшись среди старых газет, откопал книгу в тускло-красном клеенчатом переплете. Он снова сел рядом с нами, поправил очки и прислонился спиной к спинке стула.
— А теперь, — возгласил он, делая вид, что раскрывает книгу наобум, — теперь почитаем Евангелие от Отца Нашего Маркса. Уж простите старику богохульства! На сегодня, что за день сегодня, черт побери? Четверг… Так я и думал! Число не имеет значения… Страница 256… Ну, и что же тут написано?
В чем же тогда состоит отчуждение труда? Во-первых, в том, что труд является внешним по отношению к работник, т. е. не принадлежит его жизни: своим трудом он не утверждает, а отрицает самого себя; чувствует себя не довольным, а несчастным; не развивает свои физические и умственные способности, а, напротив, разрушает свое тело и губит свой ум…
— Нет ничего лучше, чем несколько строчек из Маркса перед едой! — улыбнулся Хэнлон. — Подстегивает интеллект и улучшает пищеварение! Вы ели, ребята?
— Ели, — ответил Аркадий.
— Ну, тогда еще раз поедите вместе со мной.
— Нет, Джим, правда. Мы не можем.
— Еще как можете.
— Мы опоздаем.
— Опоздаете? А что такое «поздно» и что такое «рано»? Важный философский вопрос!
— Мы опоздаем на встречу с девушкой по имени Мэриан.
— Вот это уже не философский вопрос! — сказал он. А кто, черт возьми, эта Мэриан?
— Моя давняя приятельница, — ответил Аркадий. — Работает в Земельном совете. Она поехала за женщинами кайтиш. Мы договорились встретиться в Миддл-Боре.
— Мэриан! Девица Мэриан! — Хэнлон зачмокал губами.
Спускается в Миддл-Бор со свитой прекрасных дам. Знаешь что — они могут и подождать. Ступай-ка, неси мясо, парнишка!
— Только если быстро, Джим, — смягчился Аркадий. — У нас есть час, но не больше.
— Дай мне… дай мне… лишь час… лишь час… с тобою…
У Хэнлона сохранились остатки приличного баритона. Он взглянул на меня.
— Да не смотри на меня так! — огрызнулся Хэнлон. — Я в на стоящих хорах пел.
Аркадий пошел вынимать мясо из машины.
— Значит, ты писатель, да? — спросил меня Хэнлон.
— В некотором роде.
— Ты хоть один день в своей жизни честно вкалывал, а? — Его голубые глаза слезились. Глазные яблоки были опутаны сплошной красной сеткой.
— Стараюсь, — ответил я.
Он выбросил вперед свою сухую руку. Она казалась багровой и восковой одновременно. Мизинец отсутствовал. Он поднес эту руку к моему лицу, будто клешню.
— Знаешь, что это такое? — спросил он.
— Рука.
— Рука труженика!
— Мне приходилось работать в поле, — сказал я. — И рубить лес.
— Лес? Где же это?
— В Шотландии.
— Какой лес?
— Ель… Лиственницу…
— Очень убедительно! А какой пилой?
— Электрической.
— Какой марки, болван?
— Уже не помню.
— Совсем неубедительно, — заключил он. — Что-то я тебе не верю.
Аркадий протиснулся через дверь, он нес куски мяса. Белым полиэтиленовый пакет был закапан кровью. Хэнлон взял пакет открыл и понюхал.
— Ага! Вот так-то! — усмехнулся он. — Наконец-то настоящее красненькое мясцо!
Он встал, зажег газовую конфорку, вылил на сковороду немного масла из старой банки из-под краски и положил жариться три куска.
— Эй, ты! — обратился он ко мне. — Подойди сюда, потолкуй с поваром.
Жир уже зашкворчал, и он начал ворочать мясо лопаткой, чтобы не пригорало.
— Значит, книжку пишешь?
— Пытаюсь, — ответил я.
— А почему бы тебе не писать твою книжку прямо здесь? Мы бы с тобой вели поучительные беседы, а?
— Почему бы нет, — неуверенно произнес я.
— Арк! — крикнул Хэнлон. — Последи-ка минутку за мясом, а, малыш? Я покажу этому книжнику квартиру. Эй! Пойдем-ка со мной!
Он сбросил полотенце на пол, натянул шорты и всунул ноги и шлепанцы. Я вышел вслед за ним на солнечный свет. Ветер усилился, теперь он взметал вдоль дороги рыжие клубы пыли. Мы прошли сквозь заросли тамарисков и подошли к скрипучему эвкалипту, под которым стоял караван.
Он открыл дверь. Внутри пахло какой-то дохлятиной. Окна были опутаны паутиной. На постели лежало скомканное рваное и грязное белье. Кто-то пролил томатный соус на стол, и вокруг пятна роились муравьи.
— Уютное гнездышко! — защебетал Хэнлон. — Умеренная плата! А дерево можно смазать, если тебе скрип будет мешать.
— Очень мило, — сказал я.
— Но все-таки недостаточно мило, да?
— Я этого не говорил.
— Зато подумал! — прошипел он. — Конечно, здесь можно все обеззаразить. Можно и тебя заодно обеззаразить!
Он с шумом захлопнул дверь и поплелся обратно в свой дом.
Я некоторое время послонялся по двору, а когда снова вошел в дом, бифштекс был готов. Хэнлон вдобавок пожарил шесть яиц и уже собирался подавать все это на стол.
— Обслужи сначала Его Светлость! — сказал он Аркадию.
Он отрезал три ломтя хлеба и поставил на стол бутылку с соусом. Я ждал, когда он сядет. Стояла невыносимая жара. Я поглядел на кусок мяса и на яичные желтки.
Хэнлон, казалось, целую минуту буравил меня взглядом, а потом сказал:
— А ну-ка запускай свои паршивые клыки в этот бифштекс!
Мы ели молча.
Хэнлон придерживал свой бифштекс сухой рукой, а здоровой рукой нарезал его на кубики. У его ножа было зазубренное лезвие и пара загнутых зубцов на кончике.
— Да что он о себе воображает? — обратился он к Аркадию. — Кто просил его совать сюда свой сопливый аристократский нос?
— Ты и просил, — сказал Аркадий.
— Я? Ну, тогда я совершил ошибку.
— Никакой я не аристократ, — сказал я.
— Но все равно слишком аристократичен для моего маленького ленча! «Ленч»! Так это называют у вас в Померанглии! Ленч у королевы! А? Что?
— Джим, прекрати, — сказал Аркадий. Ему было явно не по себе.
— Ну, я же лично его не хотел обидеть, — сказал Хэнлон.
— Уже что-то, — заметил я.
— Да уж, — согласился он.
— Расскажи ему про Маралингу, — попросил Аркадий, чтобы сменить тему разговора. — Расскажи ему об Облаке.
Хэнлон поднял здоровую руку и щелкнул пальцами, как кастаньетами.
— Облако! Да-да, сэр! Облако! Облако ее Величества. Облако сэра Энтони-вознесшегося-в-Рай! Бедный сэр Энтони! Он так мечтал о своем облаке! Чтобы потом говорить русскому в Женеве: «Гляди, старина, у нас тоже есть Облако!» Забыв, разумеется, о том, что существуют такие вещи, как климатическая переменчивость…! Даже в Австралии! Забыв о том, что ветер может подуть не в том направлении! И вот он вызывает Боба Мензиса [7] и говорит ему: «Боб, мне нужно мое Облако прямо сейчас! Сегодня!» «Но ветер…» возражает ему сэр Боб. «Да что ты мне про ветер, — упирается сэр Энтони. — Я же сказал — сейча!» И вот они запускают это устройство — как мне нравится слово «устройство»! — и Облако, вместо того, чтобы улететь в море и отравить рыб, прилетело вглубь суши и отравило нас! А там они его потеряли! Потеряли эту хрень над Квинслендом! И все-таки сэр Энтони потолковал-таки потом с товарищем Никитой, мило так поболтал с ним об Облаке: «Да, товарищ, это правда. И у нас тоже есть, есть-таки Облако. Правда, мои люди там ненадолго потеряли его из виду! Ну, распылили притом горсточку аборигешек…»
— Хватит, — твердо сказал Аркадий.
Хэнлон понурил голову.
— А, черт! — сказал он, потом воткнул вилку в очередной кусочек мяса и отправил его в рот.
Все молчали до тех пор, пока Хэнлон не рыгнул и не сказал:
— Прошу прощения!
Он отпихнул от себя тарелку.
— Не могу доесть эту хрень, — сказал он.
Его лицо приобрело гипсовый оттенок. Рука затряслась.
— Тебе нехорошо? — спросил Аркадий.
— У меня загиб кишки, Арк.
— Тебе нужно ко врачу.
— Был я у врача. Меня хотят резать, Арк.
— Сочувствую, — сказал я.
— Я не дам себя резать. Верно, а?
— Нет, — сказал Аркадий. — Пожалуй, тебе лучше согласиться.
— Ну, может, я и соглашусь, — жалобно всхлипнул Хэнлон.
Прошло еще пять минут. Аркадий поднялся и бережно обнял старика за плечи.
— Джим, — сказал он с нежностью, — прости, но, боюсь, нам уже пора. Тебя никуда не надо подвезти?
— Нет, — ответил тот. — Я здесь остаюсь.
Мы уже двинулись к выходу.
— Останьтесь еще ненадолго, — попросил Хэнлон.
— Нет, нам правда пора ехать.
— Жаль, ребята, лучше бы вы еще остались. Мы бы хорошо время провели.
— Мы еще приедем, — сказал я.
— Приедете? — Хэнлон оживился. — Когда?
— Через пару дней, — сказал Аркадий. — Когда с делами управимся. А потом мы поедем в Каллен.
— Извини, что я на тебя так налетел, — сказал мне Хэнлон. У него дрожала губа. — Вечно на помов налетаю!
— Ничего страшного, — сказал я.
Снаружи зной только усилился, а ветер почти стих. В загоне перед домом парил орел с клиновидным хвостом, слегка касаясь колышков ограды. Увидев нас, эта красивая, блестящая птица с бронзовыми перьями улетела прочь.
Я сделал попытку пожать Хэнлону руку. Он не отнимал ее от живота. Мы сели в «лендкрузер».
Вы могли бы сказать мне спасибо за бифштексы, крикнул он нам вдогонку.
Он пытался вернуться к своему прежнему колкому тону, но видно было, что он напуган. По щекам у него текли слезы. Он отвернулся. Ему было невыносимо видеть, как мы отъезжаем.
премьер-министр Австралии в 1949–1966 г. — Прим. перев.