153702.fb2
Когда отец и мать Витьки Палеева погибли, ему только-только исполнилось девять лет. Всё произошло просто и быстро. Люди были — людей нет. Витька как раз шёл домой из школы, когда в подъезде их окраинной хрущовки взорвался газ. Витька слышал взрыв, увидел впереди дым, услышал унылое завывание сирен, но ни на секунду не подумал, что это произошло в их доме и продолжал спокойно шагать по тротуару сибирского городка. Городок умирал — умирал трудно и мучительно, в алкоголизме и наркомании, в гепатите и туберкулёзе, в засилье кавказцев, в каких-то нелепых митингах и забастовках, голодовках и протестах, умирал на развалинах когда-то могучего приборостроительного завода, но Витька по молодости лет не думал об этом. У него был дом, были мама и отец, и так должно было быть всегда…
…Возле тех дымящихся развалин он просидел до вечера, пока не пошёл снег — первый в том году снег. Временами поднимал голову и видел — это было странно и даже смешно — какой-то распахнутый угол своей квартиры на втором этаже. Ветерок трепал там занавеску, сшитую мамой.
Вокруг было много людей, но до самого вечера никто так и не подошёл к нему. Не потому, что люди были злыми или равнодушными. Просто в развалинах осталось почти двадцать человек, среди них могли быть и живые, вокруг кричали и плакали ещё почти сорок. А мальчишка сидел спокойно, ничего не требовал, ни к кому не приставал…
Когда пошёл снег, около развалин, всё ещё исходивших дымом, осталось оцепление из нескольких ментов. Один из них и обратил внимание на сидящего мальчика, у ног которого стоял яркий рюкзачок…
Потом Витька много раз думал, что было бы лучше, не обрати на него внимания вообще. К ночи температура упала до минус пятнадцати и он бы просто замёрз. В такие минуты он ненавидел мента, который приволок его в больницу.
Дальше Витька помнил плохо. Только то, что ему говорили, что родители умерли, а он не верил и даже смеялся. Потом его отвели в помещение, в котором стоял страшный запах — и показали два тела. Они были похожи на папу и маму, но не были ими. Витька знал это точно. Просто смешно было думать иначе.
За последующие два месяца Витька убегал одиннадцать раз. Убегал искать родителей, которых от него зачем-то прятали. Убежал из больницы. Убегал из приёмника-распределителя, куда его сбагрили после короткой шумихи в местных газетах о «судьбе ребёнка» и о том, что «власти окружили маленького человека заботой и вниманием». Убегал из детского дома — как сейчас понимал, не самого плохого. И через два месяца — уже непохожий на себя, молчаливый, в сущности, не нужный никому — ни государству, ни школе, ни каким-то дальним родственникам, делившим жалкие остатки имущества (хотя все клялись, что пожизненно озабочены судьбой «несчастного сироты») — убежал в последний раз. Прямо из рук работника милиции, вёзшего его в краевой детский дом для детей «с отклонениями», как про него обтекаемо говорили.
И — пропал где-то на нищих, стремительно спивающихся и разваливающихся просторах Сибири, которыми, как надеялся когда-то наивный Ломоносов[8], «будет прирастать могущество России».
Его и не искали…
…Новый, 2001-й, год Витька встречал на ступеньках сверкающего универмага. Шёл снег пополам с холодным дождём, скрыться от него было негде. Хотелось есть — мучительно, дико, мальчишка не ел почти два дня и не понимал, где можно взять еду. Несколько раз ему приходило в голову попросить, но пока что возникавший от одной этой мысли горячий стыд был сильнее голода. И он просто сидел на цоколе крыльца, тоскливо смотрел перед собой и время от времени поводил лопатками под навылет мокрой курточкой.
Ещё хотелось плакать, но Витька крепился, вспоминая слова папы, что мужчины не плачут. И всё-таки этих сил — крепиться — оставалось всё меньше у девятилетнего мальчишки, который старался оставаться мужчиной.
До Нового Года было три часа.
Напротив остановилась машина — большая, сверкающая. Из неё вышел мужчина, за ним — девочка, ровесница Витьки. Они были нарядные, красивые, а из салона потянуло экзотическими запахами и теплом. Так потянуло, что мальчишка ощутил это, сидя почти в десяти метрах.
Мужчина что-то сказал в салон, взял девочку за руку и они пошли мимо Витьки в сторону всё ещё открытой подсобки магазина. Витька не посмотрел им вслед — его взгляд окончательно притянул салон. Там было тепло и светло. Туда хотелось влезть. И мальчишка уже сделал бессознательное движение… на как раз в это время мужчина и девочка вернулись. Мужчина нёс несколько больших кульков. Девчонка — пакет с шоколадными батончиками.
Глаза Витьки и девчонки встретились. И девчонка с улыбкой достала один батончик и бросила к ногам Витьки — в мокрую снеговую кашу.
Если бы она дала его в руку — Витька бы взял. Но она бросила шоколадку в снег.
И Витька наподдал шоколадку ногой — так, что мокрая слякоть залепила и визгливо заоравшую девчонку, и уронившего пакеты мужика, и роскошное нутро машины. А потом бросился бежать…
…Когда через полчаса он вернулся к этому же месту, машины, конечно, уже не было, а подсобку закрыли. Но яркий шоколадный батончик всё ещё лежал в луже — там, куда Витька его отфутболил. Не сводя глаз с шоколадки, Витька устало уселся обратно на цоколь и притих.
Шоколада хотелось ужасно, до судорог в животе, а рот при одной мысли о батончике наполнялся кислой слюной. Витька сглатывал и думал, что никого тут нет, никто не увидит, как он поднимет шоколадку…
Только он сам. Но что же ему теперь — умирать с голоду, не найдя папу и маму?!
Он соскочил с цоколя и пошёл к шоколадке, как к ловушке. И — почти в ту же секунду — к батончику посунулся с другой стороны пёс.
Точнее, это был щенок — мокрый, большелапый и несчастный. Едва увидев человека, щенок тут же шарахнулся в сторону, поджимая облипший прутик хвоста. Оглянулся через плечо — тоскливо и безнадёжно, в глазах отразились фонари… И Витька, уже возвращавшийся с шоколадкой на крыльцо, замер, поймав этот взгляд.
Не сводя глаз со щенка, мальчик сел на мокрый камень. Развернул шоколадку. Посмотрел на коричневую морщинистую поверхность. Вздохнул.
И, переломив батончик пополам, слез на асфальт, присел на корточки и протянул руку с половинкой батончика щенку. Не бросил, а протянул…
…Он съел свою половинку, не поднимаясь с корточек, рядом со щенком. Тот лопал, давясь и крутя хвостиком, поглядывая на человека — и от этого взгляда Витьке стало теплее на душе. Может быть, потому что по сравнению со щенком он был сильным и большим?
Витька погладил щенка по мокрой шкурке. И увидел, как возле них остановились в снежной каше высокие грязные ботинки. Мальчишка поднял голову.
Возле него стоял парень — лет 14, неплохо одетый, но… какой-то потёртый, что ли? Стоял и смотрел сверху вниз на сидящего на корточках мальчишку. И Витька молчал — что было говорить? Отбирать у него было нечего, он боялся только, что парень обидит щенка и взял его на руки, закрыл предплечьями и ладонями.
— С Новым годом, — сказал парень. Без насмешки. — Я видел, как ты тут крутишься… Ну что, час остался. Будешь тут праздновать или пойдём к нам встречать?
— Я… вот с ним, — хрипло сказал Витька и качнул прижавшегося щенка. Парень дёрнул плечами:
— Да ради бога. Вставай, пошли скорее, а то я устал, как собака.
И, наклонившись, потрепал щенка за ушки.
Щенок не ужился на «Вилле П…ц», как называли своё убежище в подвале старого газораспределительного комплекса жившие там мальчишки и девчонки. Через два месяца, когда стало теплеть, он ушёл со взрослыми собаками. Витька всплакнул, но не очень.
Компания, к которой прибился Витька, не была ни бескорыстным коллективом «один за всех и все за одного», ни «беззаконной стаей» — именно два этих образа бесконечно муссируют дубоподобные журналисты, пишущие о беспризорных. Просто полтора десятка тех, кому государство отказало в праве на жизнь, не пожелали умирать и невольно сбились потеснее. Так было легче. Всё легче — выживать, болеть и даже умирать. Случалось и такое. Через две недели после первого знакомства на глазах Витьки умер одиннадцатилетний мальчишка, избитый на рынке за то, что украл колбасу с прилавка. Он дополз до «Виллы П…ц» весь в крови и умирал почти три часа, а девчонки сидели возле него и утешали, чтобы ему было легче. Все знали, что он умрёт, а так ему и правда было легче. И всё-таки перед смертью он тихонько позвал маму.
Четырнадцатилетний Федька, лидер компании, против новенького ничего не имел, лишь бы тот зарабатывал. Просить Витька отказался. Федька поколотил его — без злобы, просто чтобы слушался. Витька отказался просить опять. Федька удивился и поколотил снова. Витька отказался и в этот раз. Федька снова собирался пустить в ход кулаки, но старшая из девчонок, Натка, бросила ему: «Хоре х…й страдать. Видишь ведь, что он не попрошайка. Бери его с собой.» «Да мне-то,» — пожал плечами Федька. И стал брать Витьку с собой — бомбить машины, пьяных, «лёгкие» конторы, ларьки и прочее.
Нельзя сказать, что Витька хотел красть. Но уже понял, что не делать этого будет нечестно. Ведь он же ест, что и все, спит в тепле… Воровать казалось честнее, чем просить. Ведь давали, как правило, те, у кого и у самих было немного, и Витька чувствовал себя так, словно обманывает их. А крали у тех, кто имел много и никогда не давал. Всё было честно. При своём росте, внешности и ловкости воришка из Витьки вышел отличный. Федька это сам признал.
Он был неглупый и справедливый, любил почитать книжку и поговорить с младшими. А с Витькой, естественно, говорил больше, чем с остальными. И охотней. И «за жизнь», и вообще про отвлечённые вещи типа космоса или книжек. Именно Федька заставил Витьку затвердить главные правила беспризорного:
1. хоть раз в день есть горячее;
2. никогда не связываться с наркотиками;
3. никогда не браться за непонятную работу, сколько бы не предлагали;
4. не верить ни единому слову «власти»;
5. никогда не обманывать тех, кто к тебе правда отнёсся по-хорошему.
— А такие бывают? — спросил Витька.
Они сидели тогда на ограждении крыши, над двенадцатиэтажной пропастью. Была тёплая летняя ночь, они удачно поработали, и у Федьки было хорошее настроение. Он нагнулся назад, плюнул на улицу, пожал плечами и сказал:
— Ты знаешь, по-разному случается, Вить. Сказок много базарят, но и по правде бывает. Я такие истории знаю. Кого-то взяли в семью, кого-то там куда-то ещё в хорошее место. Кого-то родаки или ещё какая родня вдруг отыскали. Но это редко бывает. Нашего брата по стране знаешь сколько? При Борьке Беспалом было три лимона, а при нынешнем Вовке Бледном стало пять… Дохнем.
— Кто дохнет? — не понял Витька. Федька криво улыбнулся:
— Да кто… Мы, русские. Ты что, не заметил, что наш брат только русский?
Витька об этом не задумывался. Он помолчал и спросил:
— Федь… А вот родители… они правда находятся?
Федька вдруг обнял Витьку за плечи:
— Слушай, Вить, — ласково сказал он. — Ты не надо про это. Ты же сам видел… ну, ты рассказывал. Тогда ты маленький был, но сейчас-то…
Витька не стал спорить. Но что-то такое в нём осталось. И вырвалось через год, когда ему было уже одиннадцать.
Родители снились ему всё это время. Но это были сны из прошлого — как будто всё по-прежнему. А тут… тут ему приснился новый сон. Как будто где-то — дом, совсем новый, в каком-то селе. И там живут мама и папа. И ждут Витьку. Его ждут.
Утром он стал собираться. И, когда кто-то спросил: «Куда? — он бросил: — Искать.» «Рехнулся, — сказала отдыхавшая после «трассы» Натка. — Федьке скажу, он тебя убьёт.» Витька презрительно шевельнул плечом.
Федька его не тронул. Он только повторил:
— Рехнулся ты, Вить.
— Вдруг найду? — сказал Витька.
— Пошли, провожу, — сказал Федька. Собирались и остальные, но он разогнал их «по местам»: — Нечего.
Они долго шли вдоль железнодорожных путей. Федька молчал. Потом сказал:
— Зря ты. Пропадёшь ещё.
— Не пропаду, — упрямо ответил Витька.
— Ну ладно, — согласился Федька. — Я дальше не пойду… — они остановились. Федька помялся: — Вить… тут я вот что скажу… у тебя сейчас возраст такой… в общем, ты смотри, помни, что я тебе говорил. Мне Натка давно говорила, да я как-то… у нас такого тут нет почти… — Витька удивлённо глядел, как смешно мнётся Федька, не понимая, о чём он. — Там, — он махнул рукой на запад, — до мальчишек охотников полно. А ты красивый… то есть, — он спешно поправился, — девчонки так говорят. Ты осторожней. Это дело такое, хуже наркоты. И не умрёшь, и жизни не будет.
Витька засмеялся. Он никогда не рассматривал себя с точки зрения красоты. Тогда Федька засмеялся тоже — и протянул Витьке руку. А потом сказал, сжимая его пальцы:
— Если бы у меня была семья… настоящая…Я бы хотел младшего брата, как ты.
— Я, может, вернусь ещё, — пообещал Витька. Но знал: не вернётся. Он найдёт родителей. Обязательно.
ЛОМОНОСОВ Михаил Васильевич (1711-65), первый русский ученый-естествоиспытатель мирового значения, поэт, заложивший основы современного русского литературного языка, художник, историк, поборник развития отечественного просвещения, науки и экономики.