Отпуска нет на войне! — нёсся над жарким вечерним просёлком мальчишеский голос. Две фигуры ходко двигались вдаль — прямо к виднеющимся у горизонта крышам.
Три — двенадцать — двадцать две — восемнадцать миль вчера… — распевал Валька. Витька, хорошо выучивший припев с первого раза, решительно подхватывал:
Мальчишки шагали босиком, приторочив кроссовки с засунутыми в них носками к низу своих походных ёмкостей. Настроение у обоих было бесшабашно-приподнятое, хотя уже наступал вечер.
И отпуска нет на войне! — горланили они вместе, сейчас ощущая, что в самом деле могут хоть гору свернуть, хоть ещё километров сто отшагать без привалов.
Как называется эта деревушка впереди — они не знали да и не стремились узнать, Валька даже поленился слазить в атлас, где это наверняка было обозначено. Не всё ли равно — как?
— Уффф! — выдохнул Витька. — Вот это гаркнули…
— Это, брат, Киплинг, — уважительно сказал Валька. — Не какой-нибудь Дельфин.
— Ну? — не поверил Витька. — Это который про Маугли писал?! Не может быть!
— Э… — Валька скривился. — Не писал он про Маугли. Это «Книга Джунглей» называется, и про Маугли там вовсе не главное. А вообще он для взрослых писал, и очень даже для взрослых… Про английскую армию, например. У меня отец его очень люби… любит, — твёрдо поправился Валька. — Вот. Послушай…
Витька слушал молча, шагал, лишь коротко вздохнул, когда Валька прочитал:
А потом, когда Валька замолчал, спросил:
— И это он написал? — Валька кивнул. — Здорово… То есть, — спохватился он, — не то, что холера, здорово. Написано здорово… Валь, а ты сам стихи не пишешь?
— Нет, — покачал головой Валька. И добавил: — Я рисую, играю на рояле хорошо. Вот музыку я пробовал писать, но бросил. Фигня получается… Смотри, почти пришли.
— А нас телега догоняет, — обернулся Витька.
Мальчишки сошли на обочину. К ним в самом деле приближалась телега, в которую был впряжён серый жеребец, имевший такой вид, как будто в этом мире он видел уже всё. На телеге боком сидел хозяин — невысокий немолодой мужик, одетый без претензий: в Рубаху, Штаны, Сапоги и Кепку. Эти предметы одежды так и хотелось поименовать с большой буквы. Поравнявшись с мальчишками, он притормозил и поинтересовался:
— Куда шагаем-то?
Никакого акцента в его речи не наблюдалось. Что, впрочем, было естественно — дикие искусственные границы, проведённые тремя мерзавцами в 91-м году, разделили по-живому единый русский народ. Впрочем, даже Валька об этом не думал — он просто весело ответил:
— Да вот. Идём с чуркестанской кампании, были барабанщиками в спецназе, а теперь списаны вчистую. Он контуженный, — Валька кивнул на Витьку, — я припадочный. Ходим по миру, песни поём, пляшем, фокусы с чужими кошельками показываем… Дядь, а у тебя попить нету, а то так есть хочется, что и переночевать негде…
… — Ты прирождённый бесик, — сказал Витька Вальке, когда они — уже в темноте, наевшиеся до отвала — устраивались в горе шуршащего прошлогоднего сена. Хозяева предлагали мальчишкам лечь дома, но оба выбрали сеновал — хотелось поговорить, а не станешь ведь трепаться в чужом доме, когда все уже спят…
— Бесик я или кто, — озабоченно сказал Валька, — а что нам с деньгами делать? Тут свои рубли. Станем менять — ещё пристанут: кто, да откуда, да почему…
— Можно евро поменять, — предложил Витька. — Одну пятисотенную если, то ведь ничего… Ты курс знаешь?
— Чёрт его… — неуверенно ответил Валька. — Кажется, там что-то порядка тысячи местных рублей за евро. Я не помню. Не знаю, вернее. Да и кто тебе поменяет?
— Да у любого банка… — начал Витька, но Валька перебил его:
— Да тут за это сразу сажают. А если официально — то… хотя — у меня паспорт есть, что это я? С ним и поменяю. Можно даже и мои оставшиеся рубли поменять. Даже лучше…
— Валь, — Витька лёг удобнее. — Ты вот как думаешь. Оружие тут купить можно?
— Оружие наверное везде можно купить, — ответил Валька и повернулся к приятелю. — А ты что хочешь?
— Ну, в общем… можно ведь и обратно в Россию время от времени наведываться, — Витька нехорошо усмехнулся. — Так. Для профилактики. Ну ты понимаешь.
— Я тоже про это думал, — сказал Валька. — Только немного не так. Я хочу с друзьями отца завязки установить. И тогда…
— Может, твоим предкам побег устроить удастся? — понизил голос Витька. — А что, я тебе точно говорю, бегают не только в кино. Сплошь и рядом бегают. Или вообще выкупить их. Я честное слово любые деньги дам. Вот сразу.
— Спасибо, Вить, — искренне поблагодарил Валька. Эта мысль увлекла его. — Может, и попробуем. Вот дойдём, определимся на месте… И с оружием и вообще.
— Можно и ещё людей найти, — совсем тихо сказал Витька. — Ты знаешь, сколько ребят согласятся? Вот прямо с места не сходя можно найти. А мы всё организуем. Терпеть без конца — тоже не вариант… А сколько отсюда до этого озера?
— До Нарочи, — напомнил Валька. — Если по прямой — километров двести шестьдесят. А так все триста. Если с попутками и прочим будет везти — дней за пять доберёмся, как считаешь?
— Должны, — уверенно ответил Витька. — Но тебе всё равно надо поосторожней, так что рисковать не будем, чего там… Слушай, — вдруг как будто опомнился Витька, — вот мы говорим, говорим… А если там тебя одного ждут? А тут я: привет, вам оно не надо?
— Я один не останусь, только с тобой, — неожиданно сказал Валька. И смутился. Витька, похоже, смутился тоже и грубо сказал:
— Ты что, влюбился?
— А иди ты… — дружелюбно ответил Валька. — Давай спать, а?
И они добирались.
Где пешком, где на попутках, где на местных автобусиках, ночуя то в лесу, то где-нибудь в селе, где их ещё и кормили, отказываясь брать за это деньги. Врали, если их спрашивали, что в турпоходе — им верили или делали вид, что верят. Люди тут были проще, чем в России и многие жили беднее, пожалуй, но… как-то равнее, что ли? В том смысле, что не было видно ни бомжей, ни роскошных особняков… В магазинах не было того изобилия, которым поражали прилавки в России, зато менты ходили по улицам без оружия и было чище, намного чище. Дальше к западу всё чаще слышалась белорусская речь, мелькала польская, а в русских словах скользил непривычный, но приятный акцент — и всё-таки русский понимали все и не отказывались говорить на нём. Как-то вечером Витька сказал Вальке, что тут у людей «хорошие глаза». И Валька понял его.
Точнее, пожалуй, и сказать было нельзя.