Насчёт болота указатель не обманывал. Ловко крутя баранку «лендровера-90» левой рукой (по лобовому били и били ветки), Михал объяснял:
— Это не от безденежья, ты не думай… Тут раньше дорога была во, — он показал большой палец, — разные шишки охотиться ездили. Лука это дело прикрыл, дорога так и рассыпалась, лес сожрал — ну и слава богу, моим подопечным спокойней. А я где надо и пешком пройду.
Мальчишек кидало на заднем сиденье, как горошины в коробке. Они цеплялись за всё подряд и стукались всем на свете. Я посмеивался, упершись ногами в пол и вцепившись в поручень:
— Что, так никто и не охотится?
— Ну как никто? — Михал лукаво посмотрел на меня снова повеселевшими глазами. — Контрольный отстрел, санитарный отстрел… Для хорошего человека всегда отыщем. И паляунычники из Гирловки тоже стреляют. Да что они настреляют-то? Это их земля, они её ошкурять не станут…
На лобовом стекле джипа пласталась свастиковидная эмблема, окантованная чёрно-желтобелыми флагами и надписью:
ИМПЕРСКАЯ ПЕХОТА
Я кивнул на неё:
— А?..
— Да ну, — со смешком ответил Михал. Джип зачавкал, выше крыши брызнула вода с грязью. — Здесь вам не тут.
— А это свастика? — спросил до сих пор вообще молчавший Витька. Михал посмотрел на него в заднее зеркало:
— Ратиборец, — ответил лесник. И подмигнул мальчишке: — В фашисты меня записал?
— Нет, — вдруг ответил Витька. — Я знаю, что это старинный знак, а Гитлер его просто использовал.
— Надо же, — Михал поднял брови. — Верно. А фашистов у нас тут не любят. Знаешь песню: «Каждый четвёртый из белорусов, Каждый четвёртый пал на войне…»? На самом деле даже больше, чем каждый четвёртый.
— А вы же поляк? — спросил Валька. — Или нет?
— Поляк, белорус… — Михал крутанул баранку. — Русский, украинец… Поляк. Ну и что?
Джип кидало, под ним зыбко покачивалась глубина.
— Гать, — коротко пояснил Михал. Подумал и продолжал: — Я её подновляю с мужичками. А вообще тут топь.
Мальчишки примолкли. Очевидно, прикидывали, какая тут глубина. Я искренне наслаждался происходящим: побывать в Пуще было моей давней мечтой, как у какого-нибудь имбецила из буржуинов — в Куршавеле.
В какой-то момент зелёная глушь стала просто-напросто окончательной, совершенно непроходимой — а через секунду «лендровер» выскочил на просеку почти совсем рядом с домом…
…Кордон Свясьцы почти не отгораживался от леса, окружавшего его со всех сторон — только лёгкий плетень с воротами охватывал со всех сторон большой полутора-этажный дом. Полутораэтажный — потому что высокий чердак немногим уступал настоящему этажу. По верхнему венцу дом опоясывала двухрядная резьба — витая, в славянском стиле, похожая на застывший солнечный свет. Выпуклые гладкие наличники венчала другая резьба. И на коньке крыши поднималась тоже резная фигура. Из-за этого дом чем-то напоминал изящную резную шкатулку. Ни проводов, ни кабелей к дому не вело — я видел, что мальчишки рассматривают жилище слегка ошарашено.
— Приехали, — Ельжевский небрежно тормознул. — Выгружаемся. Только осторожней, парни, — окликнул он мальчишек, — там Белок мой около крыльца, он вообще не трогает, но во двор без меня лучше не входить.
Мальчишки вылезли слегка неуверенно. Я, выбираясь, подмигнул им: сперва одним глазом, потом другим, потом сразу обеими. А из ворот, небрежно отвалив их в сторону, вышел Белок.
Пёс заслужил это имя — совершенно точно. Он был белым. Как сгущенное молоко. Ещё он был лохматым… нет, не лохматым — просто коротая шерсть даже на глаз была настолько густой, что возникало ощущение невероятной мощи этого зверя. Хотя — если даже его постричь наголо, это ощущение не пропало бы. Пёс весил килограмм семьдесят и в холке имел сантиметров восемьдесят, не меньше. Я застыл в уважительном трансе. Витька попятился к машине. Ельжевский приветственно махнул рукой. А Валька…
— Ух, какой! — экстатически выдохнул Валька. И пошёл навстречу псу.
Белый сел на хвост и озадаченно склонил голову на плечо. Он ничего не понимал.
— Пся крев… — выдохнул потрясённо Ельжевский. — Вот это да…
Мальчишка совершенно спокойно опустился на колено рядом со слегка даже подавшимся назад псом. Протянул руку. Я почувствовал, что рука сама собой нащупала пистолет — достаточно псу сделать короткое движение…
— Тебя зовут Белок? — послышался восторженный голос Вальки. — Какой ты красивый… какой хороший…
Тонкие по сравнению с общей мощью пса мальчишеские пальцы перебирали шерсть, потом потрепали уши, погладили мокрый чёрный нос… Пёс, с лёгкой растерянностью косясь на хозяина, принимал эти ласки. Мы молчали.
Валька поднялся с колена. Сожалеющее вздохнул. И обернулся к нам:
— Вы извините, Михал Святославич, — сказал он. — Я всегда мечтал, чтобы у меня была собака.
Белок приподнялся. Сделал короткий полушаг. И сел возле ног мальчишки, обвив их своим хвостом.
— Пся крев… — повторил Ельжевский. — Проше до хаты…
«Хата» Ельжевского состояла из прихожей, в которой спокойно мигал зелёным огоньком хорошо знакомый мне вихревой генератор, сделанный в Озерках-Никольских, а рядом с ним стояла электрическая плита, мойка, и тут же две дверцы вели скорее всего в туалет и ванную, небольшого зальчика, служившего явно и столовой, и гостиной, спальни-кабинета самого хозяина, где на трёх стенах до потолка громоздились книжные полки и стоял компьютер, а так же ещё одной комнаты — с кроватью, телевизором и вторым компьютером. Мальчишки озирались с интересом, и Валька недоумённо спросил:
— А как же… А электричество и отопление?
— А вот, — Ельжевский хлопнул по боку генератора. — Вот и электричество, и отопление, и освещение.
Он снова коснулся бока с эмблемой — чёрно-желто-белый круг с надписью по радиусу:
РКХ «Флагманъ»
— Это что — печь? — недоверчиво спросил Витька, чуть нагибаясь.
— Это АВГЭ, — пояснил я. — Автономный вихревой генератор энергии. Практически вечный… ну, элементов питания лет на 150 хватит точно. Позволяет поддерживать в доме площадью примерно 70 квадратных метров — при надлежащей изоляции — желаемый микроклимат в диапазоне наружных температур от -80 до +80 градусов Цельсия. Обеспечивает одновременную работу… ну, в общем, к нему можно подключить штуки три современных квартир со всеми включёнными электроприборами, от бритв до лампочек в каждой комнате. Излучений не производит. Отходов не даёт. Вернее — даёт, в виде нагрева воды.
— Так не бывает, — возразил Валька. — Вечный двигатель создать невозможно.
— Вот он, — указал я рукой.
Мальчишки спорить не стали, косясь недоверчиво, пошли за хозяином. Я, внутренне забавляясь ситуацией (стыдно, конечно — не мне с ними возиться, но что ж…), двинулся следом.
— Ну… — Ельжевский пропустил их впереди себя в гостевую комнату. — Вот. Жить будете здесь. Кровать вторую сделаете, я научу. Всё тут в вашем распоряжении. Компьютер к Интернету подключён, но сразу говорю: на нём — коннент-фильтр. Попсовую музыку или порнографию вы на нём не увидите, как ни старайтесь. Да. Ещё… — Он помолчал, глядя на Витьку. — Твои деньги, Виктор. Они твои, — выделил это слово Ельжевский. Мальчишка смотрел упрямо и тревожно. — И это обсуждению не подлежит. У меня в кабинете есть сейф. Можешь хранить всё это там. По первому твоему слову я открываю сейф и отдаю тебе всё, что попросишь.
Витька поднял с пола сумку, которую туда только что поставил:
— Вот, — сказал он, — положите туда.
Ельжевский кивнул, принимая сумку:
— Ну а теперь — давайте пообедаем, что ли? — предложил он.
— Спят, — Михал прикрыл за собой дверь, но я успел увидеть на подушке по-братски лежащие две головы: коротко стриженую и длинноволосую. — Ддаа… — Михал сел на против, налил себе коньяку, задумчиво посмотрел в рюмку. — Что мне с деньгами делать? Они бы нам очень пригодились. Деньги-то огромные… Да не отнимать же у парня.
— Сам отдаст, — лениво сказал я, вытягивая ноги и отваливаясь к стене. Нацелился на очередной ломоть окорока, но потом вздохнул и решил отказаться. — Не сегодня, так завтра… Ты его не гони.
— Что я, не человек, что ли? — Михал выпил. — Для Серого я в лепёшку разобьюсь. А где один, там и двое. А документы я им мигом соображу, чистые. Если кто спросит — племянники, сироты. С юга откуда-нибудь. Да и не спросит никто…Со школой вот проблемы будут, школа-то ого где, а зимой и вообще… ну да придумается что-нибудь. Как же так Серый, Каховский-то?
— Все под этим ходим, — философски ответил я. Михал не стал возражать, спросил:
— Только вот как я с ними? Не умею я детей воспитывать, сам знаешь.
— Как со своими новобранцами, так и с ними, — ответил я. Михал покачал головой:
— Сравнил.
— Я серьёзно. Воспитывай парней, как бойцов. Самому, небось, будет приятно молодость вспомнить? Как ты зелёным беретам головы откручивал?
— Щенок, — беззлобно сказал лесник. Я рассмеялся, похлопал, привстав, его по руке:
— Ладно, извини. А их и правда так воспитывай. Загружай посильней, чтобы ни скучать, ни дурить времени не оставалось. А так они ребята правильные, хорошие ребята. Я бы сам таких взял.
— Ты долго останешься-то? — Михал хотел налить себе ещё, но передумал. Я почесал щёку:
— Недельку поохочусь. Разрешишь?
— Да пшепрашем. От тебя подранков не бывает, я помню.
— Это точно… Жить тут будешь?
— Да нет, утром в Гирловку переберусь, ты уж извини.
Михал посмотрел на меня. Неожиданно спросил:
— Что ж у вас в России с детьми так паскудно?
— Не трави душу, — буркнул я. — А то сам не знаешь, чего. План «Ост» в действии.
— Новости какие расскажешь?
— Ну слушай, — я всё-таки взял кусок копчёного мяса…
…Посреди ночи Витька проснулся от страшного сна.
В комнате было темно. Валька еле слышно дышал рядом. Из-за двери слышались еле различимые голоса.
Мальчишка сел и перевёл дыхание. Сон куда-то уплывал, стал уже неразличимым. Витька поднялся, постоял, переводя взгляд с одного окна на другое. захотелось пить, но как-то неловко было идти, как у себя дома, через комнату с людьми.
Но ведь он и правда у себя дома? Очень хотелось на это надеяться, хотя Витька пока не знал, стоит ли. Лишние надежды рушатся очень быстро и болезненно.
Витька подошёл к двери. Помедлил и решительно открыл её.
— Я попить… — начал он и осекся.
Леший и Ельжевский стояли возле расчищенного стола. На нём громоздился полу-разобранный пулемёт (немецкий, Витька такие видел в кино) и лежали рядком пузатенькие бочоночки гранат. Оба мужчины смотрели на Витьку совершенно спокойно, без малейшего удивления или раздражения.
— В прихожей, — сказал лесник. И отвернулся к Лешему: — Вот так, смотри — через щель вынимаешь ствол…
…Витька вернулся через полминуты. И подошёл к столу. Мужчины опять посмотрели на него — на этот раз с лёгким нетерпением. Витька кашлянул. Потёр лоб. Кашлянул. Увидел, что Леший смеётся (одними глазами, они стали ироничными) — и, рассердившись на себя, начал, слыша, как хрипит голос:
— Я… у меня никого нет. У Вальки есть. Они, может, ещё выберутся. А у меня нет никого. Я не дурак. Я знаю, кто вы такие. Я и раньше знал, что такие есть. Просто так вот… ну, не пересекалось. Я тоже как вы думаю. И не верю, что про вас там говорят и пишут. Никто не верит, только кто продался. А просто люди ждут, чтобы только кто начал. Вот. Я тоже сам такой, я разные штуки делал…
— Клуб поджёг, например, — сказал Леший. Витька хотел огрызнуться, но увидел, что тот уже не улыбается, и сказал:
— Поджёг. Надо же было кому-то. Я вот о чём. Вальку не надо, ему жить ещё. А меня можно. К себе. К вам.
— А тебе, значит, не жить? — Леший сел на край стола. — Дурак ты, Виктор. Мы не духи, чтобы мальчишек в живые бомбы превращать. Даже ради самой красивой идеи и самой успешной операции… Нас, славян, и так мало, а врагов у нас много.
— Но я сам хочу! — взвился Витька. — Я сам! Чтобы за всё… за всех… И чтобы не сидеть, а чтобы тоже…
— А вот это другое дело, — подал голос Ельжевский. — Это совсем другое дело. И тут ты можешь не беспокоиться — без заботы не останешься. И без работы — тоже. А сейчас — иди спать, быстро.
Витька шагнул к двери. Остановился. Обернулся. И умоляюще спросил:
— Но я правильно догадался? Вы?..
— Все мы дети одной матери, — сказал Ельжевский. А Леший добавил:
— И руки у нас чисты.