Раньше Витька не думал, что тропинки могут так увлекать.
Он и вышел-то с кордона просто чтобы осмотреться. Пять дней они тут — и он толком никуда не высовывался — ну а суббота «законный выходной». Валька засел с книжкой, Михал Святославич — с какими-то отчётами, и Витька, плюнув на компанию, рванул один куда глаза глядят. Увидел ныряющую в какие-то колючие кусты узкую тропку — и просто от нечего делать пошёл по ней, ощущая великолепную беззаботность. Может быть, впервые за долгое-долгое время.
Он так и шагал, глядя по сторонам и почти ни о чём не думая. Шагал через лес, где над тропинкой наклонялись яркие от солнца или почти чёрные в тени тяжёлые ветви, а у корней деревьев журчали роднички. Шагал через лужки, где тропинку почти скрывала высокая сочная трава, а солнце сверху палило с беспощадной силой, рождая дремотные, уже совсем летние запахи. Шагал по горбатым чёрным мосткам, под которыми текла медленная непроглядная вода, дышавшая прохладой. И шагалось ему легко, как будто дорога вела домой… или из дома, в который можно вернуться в любую минуту.
Странно, неспешно всплывали в голове мысли. Я раньше не замечал, что всё это красиво. Я бы просто посмеялся, скажи мне кто-нибудь об этом, решил бы, что с жиру человек бесится. Не замечал я тогда всей этой красоты…
И вдруг он вспомнил парк — парк рядом с домом, где жил когда-то. Как они там гуляли с отцом (с мамой ему было уже стыдно, дураку), пинали мячик, иногда ели мороженое… И отчётливо вспомнилось: зима. Дуб, на который он лазил летом (а отец говорил: «Да осторожней ты, Витек, ведь грохнешься, мать нас с тобой тогда…») стоит весь в снегу, снег на ветках пушистыми сугробами, и в вечернем свете дуб кажется затканным серебром, как на картинке в книжке… И он, восьмилетний, вдруг останавливается на бегу по тропинке, замирает. Стоит, приоткрыв рот, потом сходит в снег и пробирается, проваливаясь, к самому дубу. Задирает голову — и видит над собой серебряные своды, то искрящиеся мягко, то сияющие нестерпимым блеском. И — жутковато, но в то же время так красиво, что дух захватывает. Он оборачивается и шепчет отцу, стоящему на тропинке: «Па-па-а… смотри, как…» — он не договаривает — «как», у восьмилетнего мальчика нет таких слов в запасе. Только снова поднимает голову и смотрит, смотрит, смотрит… И отец не торопится его уводить.
Он так мечтал увидеть этот дуб следующей зимой — опять. И всё лето с ним здоровался шёпотом, когда проходил мимо, приостанавливался, если пробегал…Но следующей зимой он уже научился ненавидеть снег — за то, что тот холодный и беспощадный. И уже не замечал никакой красоты…Ни тогда, ни летом, ни весной, ни осенью.
А сейчас вдруг увидел опять, что вокруг — красиво. И спокойно.
Мальчишка присел на поваленный ствол, возле которого был сложен хворост. Он уже знал, что такие кучки собирают специально, чтобы потом легче вывозить из леса, но сейчас Витьке просто хотелось поесть. Он развернул на дереве бутерброд, отвинтил колпачок с фляжки с холодным компотом, расстегнул до середины куртку и ещё раз огляделся.
Красиво. Может быть, потому, подумал Витька, жуя, что тут нет людей. Большинство людей — сволочи. Не специально, но всё равно сволочи. Думают, как бы побольше под себя подгрести и подальше запихнуть свой мусор. Разный. Как Леший говорил.
Хотя… и хороших людей вообще-то много, признал Витька. Но такие, как Егор, как Леший, как Михал Святославич или Валька — они редкость. Большинство хороших трусливые и беспомощные, даже себя защитить не могут, что уж о других говорить. Если бы все они были, как тот же Михал Святославич, то, наверное, никакого зла не осталось бы. Разговор-то с ним был бы коротким…
Он подумал ещё и про Вальку и, жуя, покачал головой. Валька ему очень нравился. Очень-очень, Витька был рад, что у него такой друг. Даже глядеть на Вальку было приятно, хотя Витька опасливо стыдился этого, боялся — а что если он заразился всё-таки ТЕМ САМЫМ, о чём и вспоминать не хотелось? Ведь раньше он никогда так не думал ни о ком из мальчишек. Или просто раньше не было у него таких друзей? Как-то там ребята в Петербурге, убрались бы они оттуда, что ли, обратно за Урал…
…Около полудня Витька вышел к реке — не речушке, которых он пересёк с полдесятка, а настоящей реке. Конечно, она ни в какое сравнение не шла с сибирскими реками, виденными Витькой, с Волгой, с Невой — но всё-таки была это река. На том берегу лес продолжался, но видны были огороды, а за ними — крыши домов; наверное, это и была Гирловка. На глазок — километрах в двух. Ближе — мост, по которому ехала легковушка. А почти рядом с Витькой — на этом берегу — узкой ярко-жёлтой полосой выгибался пляж.
Только теперь Витька понял, что приустал. И сильно. Захотелось выкупаться и полежать на песке. Мальчишка продрался через кустарник и выбрался на пляж, на который немедленно побросало одежду и сложил снаряжение.
Песок оказался тёплым, хотя и не горячим, а вода — прохладной, но не слишком, в меру. Витька аж застонал от наслаждения, когда вошёл в неё, оттолкнулся ногами и поплыл. Течения тут почти не было, но пару раз по ногам Витьки скользили упругие, обжигавшие холодом струи, казавшиеся живыми, и мальчишка понял, что речка глубокая и с сюрпризами. Нырять — а он думал нырнуть — расхотелось, и Витька, поплавав ещё немного, повернул к пляжу.
Опа. Туда как раз вытаскивал лодку какой-то пацан. Лодка была большая, плоскодонка. Пацан — худенький, и невысокий. Поэтому единоборство предстояло жестокое. Но каково же было удивление Витьки, когда этот парень ловким рывком выдернул лодку на песок чуть ли не наполовину!
Витька был уже на полпути к берегу и видел, что пацан одет в выцветшую ковбойку, явно завязанную на животе узлом и подвёрнутые джинсы, белые, но не от природы, а от солнца и стирок. Довольно длинные волосы мотались при движениях. На реку — как и в сторону Витькиного барахла — он не смотрел, копался в лодке."Небось я его место занял, — добродушно подумал Витька, вставая на мелководье в рост. — Ладно, сейчас перетрём…»
— Оденься, я не смотрю, — сказал пацан, не поворачиваясь, и Витька почувствовал, как разом ослабели ноги, а всё тело бросило в жар.
Девчонка!!!
— Одевайся же, — по-прежнему стоя спиной, сказала девчонка. Витька, не сводя глаз с её спины, в два прыжка добрался до одежды и моментально натянул трусы. — Всё? Я поворачиваюсь.
В её речи проскальзывал акцент — лёгкий и даже приятный, как у Михала Святославича. И перепутать её с пацаном можно было только не присматриваясь, по тому, как она управлялась с лодкой и была одета. Витька подумал об этом как раз когда она повернулась.
У девчонки были светлые, светлее, чем у самого Витьки, волосы, серые серьёзные глаза с золотыми искорками и какое-то лисье лицо. Не неприятное от этого, а именно просто лисье. Скорей даже красивое, хотя и необычное. На вид ей было лет 13–14, шею под воротником ковбойки облегал красный галстук, как у старинных пионеров. На широком клёпаном поясе, продетом в потёртые петли джинсов, висел складной нож в чехле.
Витька почему-то почувствовал себя ужасно глупо. Из-за своего смущения (сколько раз его видели голым и девчонки-ровесницы, и взрослые женщины…), из-за того, что спутался (она об этом и не знала), из-за того, что на песке лежит карабин (а это вообще тут ни при чём…)
— Тут нельзя купаться, — серьёзно сказала девчонка, рассматривая Витьку искристыми глазами. — Вон там, — она махнула рукой, и Витька мотнулся в ту сторону, — два водоворота. И течения тут холодные. Прямо за ноги хватают. Я гляжу — кто-то купается, хотела уже плыть, да ты сам к берегу повернул. Тут многие, кто не знает, тонуть начинают, кое-кто и совсем тонет.
Она поясняла это обстоятельно-серьёзно, без насмешки или превосходства, не сводя глаз с лица Витьки. Это была привычка Вальки — он тоже в разговоре всё время смотрел в глаза. Иногда это бесило: Валька как бы говорил собеседнику, что ему нечего скрывать и он хочет в ответ такой же откровенности.
Но, глядя в глаза девчонки, Витька не собирался злиться. Он поймал себя на мысли, что хочется улыбнуться. Глупо, конечно. Но хотелось.
— Ты откуда? — с непринуждённым дружелюбием спросила она, ставя ногу на борт лодки. — В гостях, что ли, я тебя не видела раньше?
— Я с кордона, — сказал Витька прежде, чем успел сообразить, стоит ли это говорить, или нет. — Это. Племянник.
— Михала Святославича? — не удивилась девчонка. — А. Далеко забрался.
— Да вот, — Витька тоже поставил ногу на тёплую влажную доску. — Шёл и шёл. Я раньше такого леса и не видел никогда.
— Ты из России? — кивнула девчонка. — Говоришь не по-нашему.
— Да, из Перми, — назвал Витька город, который знал неплохо по своим беспризорным странствиям.
— Ого, — девчонка поиграла бровями. — Это в Сибири ведь? Далеко…В гости, что ли?
— Да нет, жить, наверное… — Витька осекся, но девчонка и не стала спрашивать ни о чём таком. Витька потолкал лодку ногой и спросил: — А тебя как зовут?
— Алька, хотя вообще-то я Алина, — девчонка улыбнулась. — Мама злится, когда меня так называют: «И так на мальчишку похожа, никакой женственности, комиссарша какая-то!» А мне правда с мальчишками интересней.
— А кто такая комиссарша? — поинтересовался Витька. Алька хлопнула глазами:
— Не знаешь, кто такие комиссары?!
— Ннннуу… — Витька припомнил что-то такое. — Это у «СВОИ» х начальники так называются.
— А кто такие «СВОИ»? — не поняла теперь девчонка. Витька махнул рукой:
— А, я и сам толком не знаю. Так. Видел пару раз митинги, всё такое… Отстой.
— А? — удивлённо подняла брови Алька.
— Ерунда, я говорю, — пояснил Витька. — А где же тут у вас купаются?
— А хочешь, садись, я покажу, — предложила девчонка, указав подбородком в сторону лодки. — Ты грести умеешь?
— Нет, — признался Витька.
— Ну я и научу заодно. Вали свои шмотки в лодку.
Валька закрыл киплинговский «Свет погас» и, отложив книжку, потянулся. Этот роман он раньше не читал. И сейчас в судьбе ослепшего художника Дика Хелдара ему вдруг почудилось что-то, схожее с собственной судьбой. Хотя — что там могло быть схожего…
Мальчишка вышел в гостиную. Михал Святославич стоял в дверях своего кабинета и потирал переносицу. Увидев Вальку, сообщил:
— Всё, больше не могу головой работать… Пошли кровать делать.
— Пойдёмте, — охотно согласился Валька. И тут же спросил: — Михал Святославич… Мне хотелось бы рисовать. Где можно достать для этого необходимое?
— В школе в местной, — тут же ответил лесник. — Могу я привезти, а хочешь — сам сходи, как выберешь время. Там хорошая изостудия.
— Хорошая? — недоверчиво спросил Валька. При словах «местаня школа» ему представились мрачные классы и засохшие акварельные краски в пластмассовых коробочках. — Ну спасибо… как-нибудь схожу.
Мастерская Михала Святославича находилась в небольшой пристройке, отапливаемой настоящей печью — сейчас, конечно, нерабочей по только наступившему тёплому времени. Стены были увешаны инстурментами в идеальном порядке, стояли горн и небольшая наковальня, лежали запасы самых разных материалов.
— Умеешь плотничать-столярничать? — осведомился Михал Святославич. Валька кивнул:
— Немного.
— Сейчас и проверим. В принципе, можно сколотить обычный топчан. Четыре подставки, две планки, две широких и достаточно толстых доски. А можно поставить перед собой другую задачу…
— А как называется река? — спросил Витька.
Он пытался грести так, как показала Алька — равномерно, опуская в воду одинаково оба весла. Но ничего не получалось: вёсла или уходили вглубь и выворачивались из рук, или ещё хуже — одно тонуло глубже, другое повисало в воздухе, после чего лодка делала лёгкий изящный разворот. Витька давно плюнул бы на всё и бросил это дело. Но не при девчонке же. Тем более — сидящей на корме лодки.
— Нарочь, — отозвалась Алька. — И река Нарочь, и озеро впереди — Нарочь. Да ты не беспокойся, всё у тебя получится. Мы тут с рождения живём, поэтому вроде бы специально и не учимся, а научиться-то легко…
— А село у вас большое? — Витька указал подбородком на берег. Алька кивнула:
— Почти тысяча человек… Колхоз, молочный цех, мясокомбинат, кирпичный завод… В школе полтораста учеников.
— А ты что — пионерка? — спросил Витька, кажется, приноравливаясь к гребле.
— Комиссаров не знаешь, а пионеров знаешь? — удивилась Алька. — Да, председатель совета дружины… Вот тут мы купаемся.
Ну, это она могла бы и не объяснять… На широком пляже, показавшемся за плавным речным поворотом, было довольно пустынно, но всё же ясно, что это именно пляж, а не что-то другое.
— Суббота, а нет никого, — Витька вывернул шею, глядя через плечо. — Или у вас суббота рабочий день?
— Так в колхозе выходных не бывает, — засмеялась Алька. — Все там. Это тут так — дачники, из Нарочей, из Мяделя, из Вилейки… Наши вечером поднапрут.
— А в школе что — занятия?
— Нет, у нас пятидневка… Тоже все на работах.
— А что, хорошо платят? — продолжал задавать вопросы Витька. Алька пожала удивлённо плечами:
— А наличными не платят. У нас все акционеры государственной компании. Дивиденды с акций получаем. И ещё колхоз нам — ну, школьникам, в смысле — летом путёвку обеспечит — на всех желающих на Чёрное море, в Крым… Где-нибудь в июле. Ну и там для школы — форма, то-сё, питание, отопление — тоже бесплатно, от колхоза… Деньги твой дядя платит. Не сам, конечно, а от своего начальства — за расчистку леса, например…
— Много?
— Не жалуемся, как поработаешь… Всё, хватит, стоп!
— Так ты, значит, через месяц уедешь? — спросил Витька, сам удивившись недовольству в своём голосе. Алька помотала головой:
— Не, я не поеду в этом году. Мы договорились в одном секторе поиск закончить.
— Какой поиск? — удивился Витька.
— Летом 44-го тут были бои, — пояснила Алька. — Про операцию «Багратион» слышал? Тут, вокруг озера, много наших лежит, из 5-й армии. Мы уже много лет ищем.
— Зачем? — не понял Витька. И увидел, что и Алька его не поняла:
— А как же? — изумилась она. — Вот у меня в семье. На войну ушли восемь человек, сперва все в партизаны, немцы нас очень быстро захватили. И там трое погибли. А потом — в армию. И ещё трое не вернулись… Но про них хоть всё известно про всех — как, когда… А много ведь без вести, как же не искать, ведь это же наши…В прошлом году мы семнадцать наших нашли. И восемь немцев.
— А немцев зачем? — Витька даже забыл, что надо вылезать из лодки, пытаясь уследить за ходом мысли этой девчонки. Алька пожала плечами:
— Ну… Они всё-таки тоже люди. Когда родня приезжает, многие плачут, благодарят, даже деньги предлагают! Мы не берём, конечно, а так что ж, нам тоже в них стрелять? Пусть…Мы даже латышей несколько раз откапывали и сообщали, а они в сто раз хуже немцев были… Правда, в прошлом году ни одного…Ой, а чего мы сидим? — спохватилась она. — Пошли на пляж, раз уж так.
— А ты что тут вообще делаешь, раз все на работах? — решил уточнить Витька. Алька показала на небольшую вышку на берегу:
— А вот же. Я тоже работаю, сегодня как раз моя очередь. Вот таких, как ты, предупреждать, а иной раз — вытаскивать… В выходной после полудня тут приезжих будет тьма, лезут, на предупреждения не глядят…
— И ты всех грести учишь? — улыбнулся Витька.
— Нет, только тебя, — ответила девчонка и предложила: — Хочешь на вышку?
— Хочу, — согласился Витька.
Войдя, Витька свалился на новую кровать и задрал ноги на спинку. Валька, ожидавший хоть какой-то реакции, удивлённо уставился на него. На губах Витьки бродила довольная улыбка, он жмурился и сейчас был похож на пригревшегося на солнышке котёнка.
В первую минуту Валька обиделся. В конце концов, кровать он мастерил именно для Витьки и даже вывел резные столбики для боковин, хотя и пришлось повозиться. И Михал Святославич остался доволен. А тут нате! Но уже через эту минуту Вальку охватило сильнейшее любопытство.
— С новой кроватью тебя, Виктор, — громко и вежливо сказал он. Витька, как будто только что заметив Вальку, удивлённо повернул голову, сел, попрыгал и снова улыбнулся, теперь — немного смущённо:
— Ой… Да, я… Спасибо, я сейчас! — он вскочил и выбежал в соседнюю комнату. Послышался неразборчивый разговор, Витька вошёл обратно и молча подал Вальке руку. Тряхнул и сказал:
— Я просто не думал… Спасибо огромное. Только я её под окно переставлю, ладно?
— Ну и давай перетащим, — с готовностью поднялся Валька. — А ты чего такой довольный? — счёл он уместным задать интересовавший его вопрос.
— Места, — Витька смотрел в кровать. — Места очень красивые.