По телевизору шла война.
Вообще-то мальчишки нечасто смотрели телик, предпочитая ему или видеотеку дяди Михала, или на худой конец сайт www.contr-tv.ru по Интернету. Но на этот раз не смотреть было невозможно. Новости касались Белоруссии.
На глазах мальчишек разворачивался очередной акт национального предательства. Отвратные буржуины, разграбившие богатства России и тянувшиеся к сырью и всё ещё работающим производствам соседних стран, при открытом попустительстве оккупационного правительства шантажировали Белоруссию отключением газа, требуя в обмен на его бесперебойные поставки оплаты по повышенной цене и передачи собственности белорусских газовых компаний из рук государства в их загребущие лапки. При этом раздавались лицемерные стоны о том, что «политика — это одно, а экономика — другое»,что «всё белорусское чудо делается на украденные у России деньги» и что «правительство Лукашенко занимается газовым шантажом». Естественно, что все эти заявления в лучших и поганейших советских традициях делались «от лица русского народа». Создавалось ощущение, что именно «клика Лукашенко» развалила Союз и ограбила русский народ на триста триллионов долларов с 1991 года. При этом даже краем не упоминалось, что Эрэфия послушно снабжает газом и нефтью — практически бесплатно! — фашистские Эстонию и Латвию, превратившие в рабов девятьсот тысяч русских на своих территориях, что Москва безропотно обогревает Грузию, руководство которой только что не мочится на голову Кремлю, что за счёт русского сырья греется паскудная и прогнившая Европа, на каждом шагу обхаркивающая Россию…
Нет. Виновный всех бед России был найден — Белоруссия. Единственная постсоветская страна (включая и саму Эрэфию!), в которой ни единого дурного слова и ни единого мерзкого жеста не было сделано в сторону русских людей, русского языка, русской культуры. Единственная страна бывшего СССР, где сумели не только сохранить, но и развить социальное и экономическое наследие уничтоженной страны — и вовсе не за счёт мифических «русских вливаний», а просто за счёт разумного хозяйствования и обуздания инородческого ворья, так сладко жирующего в России…
Мальчишки — даже Валька — далеко не всё понимали в том, что говорилось с экрана. Но основное всё-таки понимали. Снова хотели рассорить тех, в ком текла одна кровь и у кого была одна память — чтобы Алька плюнула в лицо Витьке с криком: «Москаль!», а Валька отказался разговаривать с Михалом Святославичем, потому что он поляк. Кроме того, им было жутковато смотреть на лесника — тот сидел верхом на стуле и по-настоящему скрипел зубами, а когда упитанный боровок-диктор что-то проблекотал возмущённо о «палках в колёса российско-белорусского сотрудничества, которые упорно вставляет Лукашенко» — лесник вдруг отпустил такое тяжеленное, ядрёно-отборное матерное ругательство, что мальчишки подскочили изумлённо-испуганно.
— Извините, — сказал Михал Святославич. — Но просто сердце не выдерживает. Сердце… — он в самом деле потёр грудь и поморщился под встревоженными взглядами мальчишек. — Сто раз говорили Луке — плюнь на этот газ, перекрой его на хрен и переходи на альтернативку[74], нехай буржуины от злости подохнут! Нет, всё обидеть боится, всё надеется на что-то… да и фантазии у Батьки не хватает… Он хороший предколхоза, а нам нужен фюрер…
— А кто говорил? — робко спросил Витька. — Вы?
— Ну, я… — лесник усмехнулся грустно. — Люди…
— Мне стыдно, что я русский, — тихо сказал Валька, всё это время хмуро смотревший на экран, отворачиваясь от телевизора. И тут же ойкнул и присел — Михал Святославич взял его за плечо, и пальцы лесника показались мальчишке стальными прутьями.
— Не смей так говорить, щенок! — гневно сказал лесник, встряхивая опешившего Вальку, как бумажную фигурку — у того мотнулась голова. — Русские — это Минин с Пожарским, Суворов, Ушаков, Кутузов! Сталин, Кулибин, Твардовский! Вот русские! И ещё десятки тысяч тех, до кого тебе — как до Китая раком, мальчишка, пацан! А эти… — он силой развернул Вальку к телевизору, — …эти — какие они тебе русские?! Моль! Ростовщики, мразь человеческая! — он отпустил — почти оттолкнул — Вальку. Уши мальчишки горели. Не глядя на лесника, он сказал хрипло:
— Прости меня, дядя Михал… я дурак…
— Помолчи, пока не успокоюсь, — Михал Святославич выключил телевизор. — Умный парень, а точно дурак…
— Дядя Михал, — сказал молчавший до этой минуты Витька, — а ты же ведь поляк…
— Ну… — лесник хмыкнул, погладил усы. — Поляк. И что? И Прожевальский поляк. И Рокоссовский, и Черняховский… А Сталин грузин. И Багратион. А Грейг, Круз, Барклай де Толли — шотландцы… А сколько немцев — Крузенштерн, Беллинсгаузен, Литке… И все они русские тоже. А у этих тварей, — он снова кивнул на молчащий экран, — фамилии-то вроде бы русские. Только не в фамилии дело. Душа должна быть русская. Чистая, верная, храбрая, чуткая, непримиримая и щедрая. Поэтому — слышишь, Валентин?! — поэтому не сомневайся: ты — русский. И ты, Виктор… И не стыдиться вам надо, а гордиться… — мальчишки довольно засопели, Михал Святославич рассмеялся и включил ввод на телевизионный экран www.contr-tv.ru из Интернета. Витька небрежно набрал «Видеоновости».
— О, про олимпиаду 2014-го в Сочах, — сказал он и лукаво посмотрел на Вальку — тот обожал поправлять друга, но на этот раз промолчал. Витька разочарованно щёлкнул видео-мышкой, спросил: — А чего вы не поставите такой компьютер, про которые Валька говорил? «Хиус»? Стерео, все дела…
Михал Святославич не успел ответить.
— Для этих детей Олимпиада уже пришла в их город, — восторженно вещал корреспондент, а камера показывала весело раскатывающих по льду искусственного сочинского катка мальчишек и девчонок.
— Для этих — тоже, — добавил ведущий www. contr-tv. ru, меняя официальную картинку.
Эта съёмка велась явно «из-под полы» — не мобильником, но чем-то не очень-то навороченным. Впрочем, это и не требовалось. На площади стояли пять «ПАЗиков», окружённых ОМОНом. Из подъезжавших, как на конвейере, милицейских УАЗов патрульные свирепо вытаскивали ребят — по виду явных бомжиков, швыряли в руки ОМОНовцев, и те волокли схваченных (младшим было лет по 5–7) к автобусам и забрасывали внутрь, как кукол. Звук не шёл, но видно было, что мальчишки и девчонки орут изо всех сил — у Вальки мурашки по коже пошли, когда он представил себе, какой дикий вопль стоял там, на этой площади. Кто-то сопротивлялся или не хотел расставаться с товарищами — таких били автоматами по рукам и в голову, пинали упавших высокими ботинками, и на асфальте тут и там была разбрызгана кровь. — Вот таким образом, — говорил ведущий посторонним голосом, — наша справедливая и мудрая власть очистила город Сочи в преддверии грядущей через семь лет Олимпиады от тех, кто не укладывается в понятия о стабильной и развивающейся России — от малолетних экстремистов, самим своим видом и образом жизни противоречащих тезисам нашего великого президента о растущем благосостоянии россиян. Ничто не оскорбит взглядов зарубежных пиндосов, когда они приедут на дурацкие игрища в страну, где хронически больны до 70 % детей. Вспомогательная полиция оккупантов… простите, наша доблестная милиция проследит, чтобы вплоть до Олимпиады вывезенные не пробрались обратно в город. Всего было вывезено за пределы города и выброшено на сто первом километре до пятисот беспризорников. Один из автобусов, «укомплектованный» исключительно девочками, просто пропал по дороге. Количество приблизительно таким же образом вышвырнутых взрослых бомжей учёту не поддаётся. Обратите внимание: вот перед вами образец обращения власти со своими гражданами. Обратите — и не думайте, что вы или ваши дети не можете оказаться на месте этих несчастных, вся вина которых в том, что б…ди в чинах и должностях не соизволили дать им хотя бы крохотный шанс стать людьми. Смотрите и слушайте!!!
Во весь экран всплыло и застыло окровавленное лицо мальчишки лет 13 — с бешеными, ненавидящими серыми глазами, красивые, вразлёт, брови и длинные русые волосы склеивала кровь из раны на голове. Мальчишка почти висел на вывернутых к затылку руках, губы тоже были рассечены, алый сгусток висел на нижней, и оскаленные зубы блестели алым… Такой парень в нормальном государстве и в нормальное время должен был быть генофондом, военной элитой, образцом, подумал Валька ошеломлённо — ведь это же… он же как с иллюстраций Каштанова к историческим книгам! А он… Да ведь у них же у всех, у всех — именно русские лица! Не чернявенькая губасто-вислоухая сволочь с чернодырыми, бессмысленно-обезьяньими глазами навыкате из московских элитных школ, а… Так вот что уготовала русским власть — разбитое лицо и вывернутые за спину руки…
Мальчишка вздрогнул. Из динамиков рванула песня:
— «Тысячи маленьких домов представляются мне… — читал Витька вслух. — Тысячи мальчиков стоят на коленях перед табуретами, на которых лежат тысячи ружей. Тысячи других прячутся за ситцевыми занавесками с ножами в руках. От горизонта до горизонта на всей Среднерусской равнине, в каждом доме, в глубине темноватых комнат, мальчики ждут врага.
Ждут, чтобы убить его, когда он войдёт.»
Он вздохнул и отложил книгу — «Двух капитанов» Каверина. Валька, сидевший напротив за столом, ждал — понимал, что сейчас Витька заговорит. Но Витька неожиданно молчал и смотрел в стену. Тогда Валька тихо предложил:
— Слушай. Давай тебе книжку сделаем.
— В смысле? — удивился Витька, поворачиваясь.
— В смысле — настоящую книжку. Это на компьютере можно сделать легко. Ну… не совсем книжку — брошюру. Можно с иллюстрациями. А потом или через Интернет распространим, или можно распечатать экземпляров тыщу и просто рассылать или передавать… У тебя сколько стихов, с полсотни?
— Нннне знаю… — Витька заморгал. — Ты что, серьёзно?
— Вполне, — кивнул Витька и загорелся, хотя эта мысль ему самому только что пришла в голову. — Можно в качестве официального распространителя твой пионерский отряд завербовать… Назовём… — Валька быстро придвинул к себе чистый лист бумаги, маркёры, замер на миг и быстро расчертил белую поверхность: — Вот.
Исповедь
По-моему, хорошо, а?
— Да-а… — протянул Витька, с интересом разглядывая надпись. — Неплохо…
— А на развороте… — Валька приподнялся, но, как бы засомневавшись, так и замер. Потом махнул рукой: — А, ладно. Если будешь смеяться — так мне и надо. Вот, смотри. Это мы на разворот поставим — как твой портрет.
Под удивлённым взглядом Витьки он подошёл к своим рисункам, составленным в аккуратную самодельную кассету. Достал один и поставил его на стол — держа обеими руками и не глядя на Витьку.
— Ёкс… — только и выдохнул Витька, глядя на картон.
Мой друг Витька Палеев, подписал Валька эту работу. Когда он её закончил, то сам поразился тому, что получилось. И сейчас тоже рассматривал её — как будто новыми глазами.
Нет, вроде бы всё было именно так, как задумывалось. Витька — в распахнутой куртке, опираясь на «сайгу» и отставив одну ногу, стоял на речном берегу и смотрел, чуть запрокинув голову, на облака. Но…
Валька даже испугался.
«Ибо суровое лицо Арагорна было сейчас молодым и прекрасным, а его выцветший походный плащ казался в солнечных лучах золотым. Перед Фродо стоял нуменорский рыцарь,» — вот что вспомнилось Вальке, когда он с недоверием рассматривал дело своих рук. И это было правдой. Честное слово. А самое главное — что он, Валька, ничего не приукрасил. Ни капельки. Просто, наверное, был у всё-таки настоящий него талант — и на картоне стало видно то, что в жизни нужно было пристально высматривать. И свободную, гордую позу Витьки. И его жестковатый, но в то же время мечтательный взгляд. И сильные руки, и широкие плечи. И короткий вздёрнутый немного нос, делавший лицо одновременно и мальчишеским, и решительным. И то, как он держал карабин — как бы говоря каждому: вот он, я, дай руку, если ты с добром — и лучше не задень, если ты злой человек… Сам рассматривая этот рисунок, Валька подумал неожиданно, что Витька на нём ещё похож на дона Арату из книжки Стругацких «Трудно быть богом» — только на молодого дона Арату, который ещё только-только стал «прошедшим все огни и воды этого мира и получившим за это великое право — убивать убийц, пытать палачей и предавать предателей». Валька никогда не понимал, почему по мнению авторов другой дон, Румата, главный герой, был не прав, вмешавшись в жизнь иной планеты. И не верил Валька, что невмешательством можно что-то предотвратить.
— Валёк… — сказал Витька. — Может, не надо её, эту картину? Ну разве я такой?
— А какой? — спросил Валька тихо. — Такой и есть… Ну что, будем делать книжку?
— Будем, — решительно сказал Витька. — Я это. Не ради славы. И ещё. Если можно, то пусть первым будет вот это стихотворение. Ну, как эпиграф, что ли?
Он покопался в кармане домашней рубашки и достал сложенный вчетверо тетрадочный листок. Положил его рядом с картиной и разгладил.
Михал Святославич Ельжевский, лесник кордона «Свясъцы», командир Пятой дружины Имперской пехоты и советник Президента Республики по вопросам альтернативного развития, не спал, хотя было уже почти пять часов утра.
Никто, кроме него, не видел — и мальчишки тоже — как около двух ночи к кордону подъехал небольшой кортеж. Дюжина тихих теней рассыпалась по заснеженным окрестностям и слилась с лесом. Высокий лысоватый человек с усами скобкой и глазами чуть навыкате, на ходу снимая мохнатую шапку, поднялся на крыльцо, где ожидал Михал Святославич.
— Здравствуй, Михал Святославич, — сиплым, как будто навсегда простуженным голосом поприветствовал лесника ночной гость. «Здраустуй,» — чисто по-белорусски прозвучало у него.
— С наступающим Днём Святого Валентина, Александр Григорьевич, — усмехнулся Ельжевский, пожимая протянутую широкую ладонь Президента…
… — Рояль я тебе привёз, как просил, — Лукашенко сидел возле стола и шумно пил чай. — «Эрар». Еле нашли. Фирмы-то уже сто лет в обед, как нет… Ребятишки там выгрузят перед отъездом… А, вот, посмотри, я тебя повеселить хотел…
Он достал левой рукой из кармана пиджака и положил на стол газетную вырезку-карикатуру из «Советской Беларуси». На ней укладывали в гроб Саддама с высунутым языком, а к освободившейся петле двое бравых морпехов США подтаскивали упирающегося Лукашенко. Неподалёку стоял заколоченный гроб с надписью: «МИЛОШЕВИЧ».
— Весь юмор — в названии газеты… — пробормотал лесник и посмотрел на Президента поверх бумажки. — Саш, давайте в подполье уйдём. Засядем в лесах на юге… Что, привыкать, что ли?
— Дураков жалко, — покривился Лукашенко. — Понимаешь, Михал, большинство-то тех, кто против меня кричит, просто любой власти не верят. А как эти, — он ткнул пальцем в вырезку, — на их шеях в рай въедут — вы…т свой «электорат» так, как никому и не снилось… Ты курить не начал? — Михал Святославич покачал головой. — А я прямо на остатках самолюбия держусь. Людей почти нет, стоящих людей. Поручишь — либо всё провалят, либо проворуются так, что… — Президент махнул рукой. — А попробуй прижми — сразу крик на весь белый свет, что я тиран и наместник сатаны на исстрадавшейся белорусской земле… Михал, давай я тебя министром по культуре назначу.
— Да ты что?! — искренне испугался лесник. — Я половину твоего кабинета сразу перестреляю. И будут тебе лишние неприятности.
— Вот-вот. Советовать вы все мастера, — проворчал Лукашенко, придвигая вазочку с вареньем. — А делать… Варенье сам варишь? У тебя вроде не было такого никогда.
— Да нет, — Михал Святославич покачал головой. — Девчонка одна деревенская моему парню таскает.
— Сыну Каховских, что ли? Которому я рояль?..
— Нет, другому. Который питерский общак принёс… Что с Каховскими-то?
— Работаем, — туманно ответил «батька». — Хорошее варенье. Чего ты не женишься? Всё по Рите?.. — лицо лесника окаменело, и Президент осекся: — Извини.
— Ничего, — Михал Святославич налил себе ещё чаю. — Саша, — тихо сказал он, — а давай соберём людей — тысяч триста, тысяч триста-то ты найдёшь хороших, да ещё поручи кому надо столько же в России да на Украине набрать — и уйдём. Вообще уйдём. Можно ведь. Ты знаешь. А с полумиллионом можно заново начать. Всё заново начать. Место найти — и… — лесник не договорил.
В свете лампы лицо Лукашенко сделалось старым и усталым. Он грел руки о чашку с чаем так, словно вокруг был лютый мороз.
— Ты Кремль давно видел? — вдруг спросил он. — Помнишь, как у Володи Высоцкого:
Ну и как мы уйдём от этого?
Михал Святославич кивнул:
— Ты прав. Никак… Ну тогда давай о деле.
— Налей ещё чаю, Михаил. — попросил Президент…
…Войдя в комнату мальчишек, Михал Святославич остановился на пороге. Постоял, качая головой. Сколько было бы сейчас его сыну, если бы Рита тогда не предпочла Балиса? Да где-то столько же… Балис часто снился леснику. Обычно после того, как во сне к нему приходили мёртвые, менялась погода. Но с Балисом было не так, и лесник потом плохо помнил сны. Несколько раз он даже думал, что Балис жив. Но, говорят, молдавская мина попала прямо в спину бывшего морпеха и разорвала в клочья и его, и какого-то мальчишку, которого он закрыл собой. Видели это несколько человек…
Витька захныкал во сне. Жалобно, тоненько. Михал Святославич подошёл к нему, провёл над лицом ладонью — мальчишка успокоился. Лесник подошёл к Вальке.
Тот спал на спине, руки — поверх одеяла. Из-под подушки торчала рукоять Змея, и по лицу мальчишки бегали странные тени. Несколько секунд Михал Святославич смотрел в это лицо, потом быстро отошёл к столу. Среди каких-то распечаток лежала самодельная валентинка — ах, да, завтра же… Её явно положили так, чтобы утром тот, кто подойдёт к столу первым, увидел её сразу. Лесник нагнулся, прочитал ровно, почти печатными буквами, написанные стихи…
Михал Святославич посмотрел на часы. До подъёма оставалось ещё полчаса.
Альтернативные, несырьевые виды топлива — энергия ветра, атомная энергия, энергия искусственного вихря и многие другие виды получения энергии, не использующиеся широко лишь из-за яростного противодействия нефте- и газодобывающих корпораций-гигантов.
Слова В. Харчикова.