Валька сидел на крыше.
Было тепло и дул лёгкий ветерок, приятный такой. Он очень подходил к звёздному небу, и к крыше, и к ночи, и к настроению Вальки.
Эта в общем-то лунатическая привычка появилась у Вальки недавно. Он выбирался из дома и час-два проводил то на крыше, то на дереве неподалёку от кордона. Великолепно помнил, что с ним было — и не имел ничего против. В конце концов, это его личное дело.
Иногда он подолгу рассматривал свой медальон. И в такие минуты ему казалось, что есть нечто неправильное в смерти Моры. Нет, смерть каждого хорошего человека — неправильна. Но в этом была какая-то особая неправильность. Потом наваждение проходило.
Витька несколько раз спрашивал, что происходит. Он видел, как изменился его друг. И понимал — это неизбежно. Но молчать не мог — а вот Валька как раз отмалчивался со странноватой улыбкой, от которой пропадало желание разговаривать и мороз бежал по коже. И Михал Святославич старался лишний раз не заговаривать с Валькой. Для него всё уже было сказано — и сделать он тоже ничего не мог, потому что слова в данном случае не имели смысла.
Валька всё это понимал. И думал сейчас, что кордон мог бы стать для него домом, как стал домом для Витьки и, похоже, когда-нибудь станет домом для Альки. Но — не судьба… У него не будет дома. И эта мысль казалась не такой уж и страшной, почти обыденной. У него будет дело. И всё-таки де ла Рош был прав. Есть те, чей путь, чей смертельный бег по лезвию меча — одинок.
Он привалился спиной к чердачному окну. И, задрёмывая, подумал, что ему и этого не хочется — а хочется, чтобы всгеда-всегда-всегда была рядом Мора.
Это было его последним сознательным желанием.
Тёплый ветер гладил щёки. Сухо пахло травяной пылью, стрекотала по сторонам выложенной серо-жёлтым камнем дороги насекомая мелочь. В белом небе размытым пятном пылало солнце.
Валька узнал место. И не удивился, не испугался. Хотя понимал, что это уже не сон. Ну — уже не совсем сон.
— Что ж… — сказал он. Переступил кроссовками по камню. И зашагал — неспешно, прогулочным шагом, ни о чём не думая, даже не глядя по сторонам, где перекатывались плавные волны высокого ковыля.
Он не смог бы сказать, сколько шёл. Наверное, долго. Просто вокруг ничего не менялось. И в этой неизменности было усыпляющее спокойствие, от которого вспомнились строки Макаревича — их любил отец…
Вся прошлая жизнь стала стремительно отдаляться — словно Валька не просто шёл по дороге, а и правда уходил от прошлого. И даже самые тяжёлые моменты вспоминались просто с грустью. Несколько раз он садился, отдыхал, глядя в небо. Несколько раз — ему чудились чьи-то шаги и голоса. Но вокруг было пусто.
Солнце перевалило через зенит и стало садиться — всё ближе и ближе к травам. Но Валька знал, как долог летний закат и не торопился устраивать ночлег. Временами он только думал, что надо проснуться — но тут же спрашивал себя: «Зачем? Тут хорошо…» — и шёл дальше.
А когда солнце коснулось нижним краем высоких метёлок и хор в траве зазвучал особенно отчётливо — Валька увидел мальчишку[91].
Он сидел на обочине, обхватив кольцом рук широко расставленные колени и смотрел, как подходит Валька. Наверное, был чуть помладше — но плечистый, загорелый, с выжженными до бронзового цвета тёмно-русыми волосами, сероглазый. Одетый в простую серую рубашку, темные штаны, босиком — не вообще, сапоги — тонкие, шевровые, но пыльные до свинцового цвета — стояли тут же и на них сушились разостланные портянки. И, когда Валька подошёл ближе, то увидел над самыми бровями параллельный им тоненький белый шрам.
— Привет, — сказал Валька, подходя вплотную и садясь на траву. Мальчишка кивнул. Валька с наслаждением сбросил кроссовки, стянул носки и вытянулся на ковыле, глядя в небо.
— Я Сашка, — как ни в чём не бывало, сказал мальчишка.
— Валька, — чуть повернул голову Валька.
— Ты Серёжку не видел? — без особого беспокойства спросил Сашка.
— Кайду? — почему-то спросил Валька. Сашка покачал головой:
— Не… Яшкина. Он младше меня. Светленький такой…
— Не видел, — вздохнул Валька. — А что, потерялся?
— Придёт… — ответил Сашка. — А ты кого ищешь?
— Никого, — ответил Валька. Сашка усмехнулся взрослой улыбкой:
— Так не бывает… Здесь все кого-то ищут или куда-то идут. Или ты идёшь?
— Я ухожу, — просто ответил Валька и сам удивился своему ответу. Но повторил, оценив сказанное: — Я просто ухожу. Устал… Ничего, что я подсел?
— Да ничего, конечно… С войны?
— С войны, — отозвался Валька и снова сам удивился: почему он так сказал? Но и этот ответ был правдой, и он не стал поправляться.
— Ты ведь живой, — не спросил, а уточнил Сашка. Валька кивнул. — Может, зря торопишься? Думаешь, где-то будет лучше?
— Не знаю, — равнодушно ответил Валька. И спохватился: — Я живой, а ты, что, ты?..
— Меня в двадцатом расстреляли, — беспечно ответил Сашка. — Чекисты… А Серёжка в девяносто втором погиб. В Молдавии…
— У одного моего… друга друг — ну, его друг — тоже погиб в Молдавии, — сказал Валька, ничуть не удивившись ответу. А вот Сашка удивился:
— Так у тебя остались друзья? Зачем же ты тогда… О, Серёжка идёт.
Валька невольно повернулся в ту сторону, куда подался улыбнувшийся Сашка. И поймал себя на том, что заулыбался тоже.
По дороге к ним шагал, размахивая рукой, мальчишка лет двенадцати. Худенький, с растрёпанными светлыми волосами, тоже загорелый, в серой майке, шортах и босиком. Сандалии нёс в руке. Мальчишка улыбался.
И почему-то становилось ясно, что он такой же, как его улыбка — открытый и честный.
— Наконец-то, — проворчал Сашка. — Ты где ходишь?
— Не ругайся, Саш, — попросил мальчишка, бросая в траву сандалии и скользнув любопытно-дружелюбным взглядом по Вальке, который так и полулежал — с улыбкой. — Я правда хотел пораньше. Но так такой караван, понимаешь, там сто-о-олько всего! — он округлил и без того большие серые глаза с золотистыми искрами. — Я прямо уйти не мог! — он непринуждённо плюхнулся в траву и задрал ногу на ногу. И продолжал рассуждать: — Там жонглёр один говорит: кто сможет, как я — семь ножей в воздухе чтобы крутились — тому половина выручки. Тогда я говорю: я попробую…
— Ну и ты, конечно… — Сашка покачал головой.
— Ну и я конечно! А чего он так говорит, как будто один на всех Гранях всё умеет? Говорю: «Вы давайте мне их по одному кидайте, а я буду подхватывать и жонглировать…» — Серёжка задумался и добавил: — Он платить не хотел. Говорил, что я мало жонглировал. Ну, по времени.
— Ты с ним ничего не сделал? — серьёзно спросил Сашка. Серёжка замотал головой:
— Не. Там люди зашумели, он и тряхнул кошельком. Вот!
И, забравшись в карман шортов, мальчишка высыпал прямо на землю горсть медных и несколько серебряных монет. Сашка взял одну и хмыкнул:
— Марки Северной Марки… Каламбур называется. Да?
Валька поднял другую серебряную монету. Ровно и ясно отчеканенная, размером с российский пятирублёвик, она с одной стороны была покрыта мелкими изображениями хитро сплетённых треугольников, а с другой — серебрился чей-то гордый усатый профиль в высоком крылатом шлеме. По ребру монеты шла надпись:
I mark. Norsmark vom Norsgoddes.
— Бери на память, — со щедрой беспечностью предложил Серёжка. Сашка возразил:
— Погоди… Валька, а ты всё-таки куда идёшь?
Валька промолчал, подбрасывая монетку, ловя её и крутя между пальцев. Сашка больше не спрашивал, они с Серёжкой о чём-то негромко заговорили. Валька подбросил монетку особенно высоко — она поймала алый луч заходящего солнца и исчезла.
— Ну вот. — засмеялся Серёжка, — сейчас перед кем-то ляпнулась она под ноги, стоит он и на небо смотрит…
Сашка коротко рассмеялся. Валька, ещё какое-то время в лёгком ошалении смотревший вверх, мотнул головой и кивнул на Сашку — просто чтобы что-то сказать:
— Я вот говорил, у меня друг… а у него друг воевал в Молдавии и погиб. Михал Святославич про него рассказывал… Бывший морпех, прибалт. Балис… Балис… а фамилию я не помню.
Валька хотел что-то ещё добавить. Но растерялся, потому что мальчишки смотрели на него изумлёнными глазами. Настолько изумлёнными, что Валька спросил не слишком умно:
— Что? — и оглядел себя.
— Гаяускас, — странным голосом сказал Серёжка. И отвернулся в степь. А Сашка добавил:
— Капитан морской пехоты Балис Гаяускас. Он хотел спасти Серёжку, — Сашка кивнул на младшего мальчишку, — закрыл собой. Только их обоих… миной.
— Он всё равно меня спас, — Серёжка по-прежнему смотрел в степь. — Уже в другом месте. Там было совсем… плохо. А он пришёл и спас.
— Да, — кивнул Сашка торжественно.
Валька сидел, хлопая глазами. Потом спросил ошарашено:
— Так он живой?!
Мальчишки посмотрели друг на друга и засмеялись весело.
— А мёртвых вообще нет, — сказал Серёжка лукаво. Но Сашка поправил его:
— Есть. Кто жил только для себя. Они умирают совсем. Но господин капитан не такой. Поэтому можно сказать, что он и правда живой.
— Где он? — спросил Валька. — Он с вами?!
Сашка мелодично присвистнул. Серёжка сделал широкий жест рукой и немного грустно сказал:
— Не, он не здесь… Мы его давно не видели…Но что он живой — это точно.
— Ни фига себе… — потрясённо сказал Валька. — А вот у меня есть ещё друг…
— Послушай, — серьёзно сказал Серёжка, — если у тебя столько друзей, то зачем ты их бросил?
— Одна девчонка… — прошептал Валька, забыв, что хотел спросить о Витьке. — Она погибла. Её убили. Я не хочу быть без неё. Я сначала хотел мстить, но сейчас просто… Может, я её тут найду?
Ни Сашка, ни Серёжка не стали смеяться. Серёжка почему-то грустно вздохнул.
А Сашка — Сашка покачал головой:
— Это нечестно.
— Что нечестно? — сердито спросил Валька. Сердито — потому что ощутил в этих словах правоту.
— А вот так поступать. Если бы ты был один на белом свете — другое дело.
— Нечестно, — подтвердил Серёжка и глянул прямо и требовательно. Под его взглядом Вальке неожиданно стало стыдно. По-настоящему, как будто он дезертировал из боя. — А девчонка — она, если здесь, тебя дождётся.
— Я, может, ещё сто лет проживу, — горько ответил Валька.
— А какое тут это имеет значение? — удивился Серёжка. — Как её зовут?
— Мора, — сказал Валька. — Мора Лаваль.
— Если мы её встретим, то скажем, чтобы ждала, — деловито пообещал Серёжка. — А ты иди обратно, ага? Ну правда, так нечестно — бросать своих…
— Хорошо, — сказал Валька. И ощутил с удивлением, что на душе у него прояснело. — Я пойду. Только ещё немного с вами посижу, хорошо?
— Конечно! — обрадовался Серёжка. — А когда вернёшься, то этому своему другу скажи, что с дядей Балисом всё нормально… Сашка, ты чего пихаешься?!
— Балда, — усмехнулся Сашка. — Как он скажет? Кто ему поверит?
— Поверит. — возразил Валька. — Михал Святославич — он такой. Поверит.
Он хотел рассказать, какой Михал Святославич, но из травы неожиданно вышли ещё двое мальчишек — на вид, ровесников самого Вальки. Чем-то похожие — загорелые, русые, синеглазые, но по-разному одетые. Один — в кирзачи, галифе, простую рубашку и пилотку со звёздочкой. Второй — в чёрные кепи с орлом и куртку со штанами, в тяжёлые ботинки.
— Привет, — сказал тот, который в пилотке. Второй кивнул. Сашка с Серёжкой кивнули тоже — как старым, хотя и не очень близким знакомым. Судя по всему, так оно и было — эти двое не задержались, вышли на дорогу и зашагали по ней.
— Это Пауль и Мишка, — сказал Сашка, глядя им вслед, хотя Валька не спрашивал ни о чём. — Они в эту войну воевали. Во Вторую Мировую. Я её не видел уже… В общем, Пауль за немцев, а Мишка за наших. И оба погибли. А потом вот тут встретились. Ну и ходят вместе. Ищут чего-то.
— Как вы? — спросил Валька. Серёжка фыркнул негодующе и что-то пробормотал о фашистах. Но Сашка кивнул:
— Ну да. Почти.
Валька посмотрел вслед тающим в вечернем мареве фигурам партизана и гитлерюнге. Они были уже почти неразличимы и казались одинаковыми…
— А как же они?.. — начал он, но не договорил. Серёжка неожиданно хмуро ответил на так и не сказанное:
— А сейчас-то им что делить?
И Валька понял, что это — правда.
— Ладно, — он встал и отряхнул джинсы, подобрал обувь. — Пойду.
— Обратно? — спросил Серёжка требовательно. И снова посмотрел строго и непримиримо, как на дезертира.
— Обратно, — кивнул Валька. — Может, всё не так уж и плохо, если… если и правда всё так, как вы говорите.
Мальчишки смотрели на него с понимающими, хорошими улыбками. Валька потоптался на месте и…
— Я… — трудно сказал Валька. — Я хочу… чтобы мы… чтобы все… чтобы все увиделись. Хоть когда-нибудь. Все хорошие люди. Чтобы все поняли, что смерть — просто выдумка трусов и гадов… что нет у неё никакой силы и не надо бояться… Я хочу, чтобы так было… Чтобы все увиделись…
Сашка смотрел понимающе. А Серёжка…
— Обязательно увидимся, — уверенно ответил Серёжка. — Иначе и быть не может. Ведь это же мы.
Так, что это?
Валька открыл глаза и тут же забыл странный и реальный сон.
К кордону приближался человек. Он был довольно далеко, но его уже почуял Белок, и Валька шепнул вниз:
— Тихо. Лежать.
Пёс успокоился, превратился в неприметную деталь ночного пейзажа. Валька распластался на крыше.
Человек был один и двигался тихо и быстро. Ммм… уже очень интересно. Валька не видел его, но ощущал движение на опушке, со стороны окон их с Витькой спальни. Потом появилась фигура — силуэт черней самой черноты, приближавшийся с уверенностью зверя. Ночной гость явно неплохо видел в темноте.
Валька переместился по крыше — теперь он лежал точно над окнами. Что это за новости? Убийца-надомник? Нежданный поклонник? Лесной призрак? Или турист заблудился? Ха, но какая сноровка…
У Вальки возникло ощущение, что человек в общем-то не особо и прячется — а тихо передвигается скорее по привычке, вошедшей в плоть и кровь. Ну-ну. Сейчас поглядим…
Он дождался, пока человек окажется точно напротив окна, за которым стояла кровать Витьки. Плавно соскочил вниз. И, разворачивая не успевшего опомниться гостя за вывернутые локти, спиной впечатал его в стену дома…
… — Я ведь говорила, что однажды в начале лета я постучусь в твой дом, русский, — тихо сказала Мора.
— Меня спас катер, — шёпотом говорила Мора, привалившись к плечу Вальки. — В меня попали из снайперки. Мне раздробило правую лопатку, до сих пор плохо движется рука… Я начала тонуть. Не помню, что было. Если бы я потеряла сознание, то точно утонула бы, а так, наверное, от солёной воды мне было очень больно, и я как-то барахталась… Ныряла, выплывала, тонула, выныривала… Я бы всё равно никуда не доплыла и утонула, там весь берег — скалы, а ещё ветер подул, пошла волна… Я сто раз думала, что надо просто открыть рот и хлебнуть воды. Но меня ведь ждал ты… Мне становилось страшно, что ты будешь ждать-ждать-ждать… и… и не дождёшься… Потом я перестала чувствовать ноги и утонула. Совсем. Легла на дно… И вдруг вижу — мальчишка. Плывёт ко мне. Я думала, что это ты. А дальше я совсем ничего не помню. Только что был катер. Знаешь, Валентайн… — Мора отстранилась и строго посмотрела в лицо мальчишке, — ты не смейся. Я правду говорю. Это был… военный катер. С вашей большой войны. Торпедоносец. Я слышала там рассказы, что есть такой. Он иногда всплывает со дна и взрывает суда работорговцев и наркоконтрабандистов… правда. Там все в это верят. А татары его боятся, как огня…[92] А потом был сон… Я в степи. На дороге. Жарко-жарко, солнце светит…И мне так спокойно-спокойно, я думаю: ну вот, вот и всё. Сейчас пойду себе…И вдруг ещё двое мальчишек — прямо как будто из воздуха вышли. Один повыше, такой…тёмный, рыжеватый, со шрамом на лбу. А второй — помладше, белобрысый, лохматый. Они стоят и этот, младший говорит: «Валька тебя ждёт.» Я удивилась. Говорю: «А вы кто?» А они улыбаются и молчат. И тогда я думаю: «А ведь правда, куда я? Валантайн будет ждать, а я что же?!» И побежала… Потом сразу в больнице очнулась.
Открываю глаза — в больнице, в… нашей, ну, не важно, где! — она засмеялась и потёрлась щекой о плечо Вальки. — И мне говорят, что какие-то мальчишки нашли меня на берегу… Но я же помню, что сама не могла выплыть… Ты мне не веришь?
— Верю, — искренне ответил Валька. — Это правда, наверное. Мора-а… — протянул он. — А я ведь поверил, что ты умерла, знаешь…
Они сидели на крыше плечо в плечо, прислонившись к выступу чердака.
— Ой, что это? — Мора отстранилась. — Сверху упало…
Она подняла с коленки и показала Вальке серебряный кружок. Это была ровно и ясно отчеканенная, размером с российский пятирублёвик, монета, с одной стороны покрытая мелкими изображениями хитро сплетённых треугольников. С другой на ней серебрился чей-то гордый усатый профиль в высоком крылатом шлеме. По ребру монеты шла надпись:
I mark. Norsmark vom Norsgoddes.
За Сашку и Серёжку, за веру в человека, за любовь к родной земле — большое спасибо А.Шепелеву, автору романа «Грани».
Мору спас торпедный катер «Вепрь». Его история описана в книге «Последний торпедоносец».