Я начал спускаться вниз. Цепляясь за кусты, чтобы не соскользнуть и не полететь вниз на дно оврага, я осторожно спустился до большого булыжника, на котором можно было передохнуть. Тишина, никого вокруг. Я опустил правую ногу к корню куста и был готов спрыгнуть с камня, как вдруг в моих глазах что-то мелькнуло. Знакомая форма… Патрульный с автоматом наизготовку обходил свою зону. Застыв в неудобном положении — одна нога внизу, другая чуть ли не на уровне головы — я ждал, пока он дойдет до места, где овраг делает поворот. Да, он дошёл до поворота и… повернул назад. То же самое на обратном пути — поворот, и опять назад. Так продолжалось с час.
На тропинке появился велосипед, это ехал проверяющий посты на границе. Оба остановились прямо подо мной, и я молил судьбу спасти меня. Малейшее движение — начнет сыпаться галька, и я сразу превращусь в удобную мишень. Проверяющий посты тронулся, его велосипед скрылся за поворотом, и я приготовился к худшему — больше выдерживать мое положение было физически невозможно!
Но шутки судьбы не всегда бывают злыми. Послышался зов уехавшего, и мой часовой-пограничник затрусил к зовущему и скрылся за поворотом. Не чувствуя онемевших рук и ног, словно булыжник, скатился я вниз. За ручьем был забор, в нем доска, которую надо было сдвинуть, и я сумел протиснуться в открывшуюся щель и начал подниматься по склону, засаженному молодыми деревьями или кустами на американской стороне.
«Стой! Стой!» — раздался крик за моей спиной, несколько коротких очередей срезали кусты вокруг, но я уже достиг верха, и там, уже вне зоны обстрела, упал на землю, полностью обессиленный от всего, что только что произошло.
Если бы часовой рискнул подняться вслед за мной, он мог бы просто скатить меня обратно вниз без какого либо сопротивления с моей стороны. Я так лежал, пока не отошел от тонических судорог в икрах. Тогда только я смог подняться и побрести прочь от советской зоны.
Отойдя метров на сто, я остановился, повернулся и посмотрел на «ту» сторону. Там были «свои».
Пусть после победы над фашизмом они, перенёсшие всевозможные трудности и страдания от этой дьявольской силы, ненавидели меня за то, что я решил «из двух зол выбрать меньшее». За то, что я присоединился к людям, не согласным со Сталиным, не согласным с коммунизмом, готовым отдать свою жизнь за освобождение Родины от ига НКВД.
Пусть они и ненавидят таких, как я, в своём, может быть, временном ослеплении. Но всё же они СВОИ! Я принадлежал бы той стороне, даже в Гулаге, куда меня бы, конечно, сослали, если бы не расстреляли до этого. Там я был бы словно в своей семье, хоть и с плохими родителями.
У меня стоял ком в горле, и что-то вроде слёз стекало по моим грязным щекам.
Ведь не мог я знать, даже надеяться, что через 47 лет на таких, как я, будут смотреть по-другому. И что совсем по-другому будут оценивать роль в трагической истории России тех людей, против кого я хотел бороться всей своей душой и совестью.
КЕМ БЫЛИ МЫ, СОБРАВШИЕСЯ ТОГДА ПОД БЕЛО-СИНЕ-КРАСНЫМ ФЛАГОМ — ТЕМ ЖЕ ФЛАГОМ, КОТОРЫЙ РАЗВЕВАЕТСЯ НАД НАШЕЙ РОДИНОЙ ТЕПЕРЬ — ИЗМЕННИКАМИ ИЛИ ПАТРИОТАМИ?
Тысячи и тысячи людей стали «невозвращенцами». Невозвращенцы — это те, кто по каким-либо причинам не хочет возвращаться домой, в свои родные места, в районы под властью Советов.
Нас зовут «ДИ-ПИ» (D.P.) — по английскому сокращению термина «displaced persons» — перемещённые лица. Живём мы, по сравнению с условиями плена или принудительных работ как «унтерменши» под наблюдением иногда очень жестоких хозяев — просто прекрасно!
Люди разных национальностей, за исключением русских, почти все быстро устроились на работу в американской армии в качестве шофёров, поваров, уборщиков и даже заведующих подсобными хозяйствами (если они владели английским языком).
Русские же, вначале, чувствовали себя просто хозяевами положения как соратники по борьбе против нацистов, фашистов, Гитлера и т. п.
Американцы души в нас не чаяли!
Такиким я был в послевоенной Германии
Снабжали сигаретами, пивом, одеждой, обувью и жильем в свободных казармах. Мы же друзья! вместе победили фашистского гада! «Папаша Джо» (то есть Сталин) — наш друг!»
Так продолжалось до того дня, когда по договору, подписанному в Ялте во время встречи Черчилля, Рузвельта и Сталина в 1945 г., началась РЕПАТРИАЦИЯ бывших советских граждан. Не мне, кому судьба помогла избежать репатриации, описывать её ужасы. Скажу лишь одно — многим русским пришлось поступиться своей национальной гордостью и превратиться с помощью друзей — кому в поляков, кому в украинцев — польских подданных, а кому и вовсе в «старых эмигрантов-нансенцев» (т. е. в лиц без гражданства).
Все мы ждали чего-то! Образовывались разные группировки, с разными идеями. Мне кажется, что сумевшие уцелеть офицеры и солдаты РОА всё ещё не теряли надежду на возможность примкнуть к американцам, как только они убедятся, что им с Советами не по пути!
В 1947 или 1948 году группа бывших власовских офицеров организовала «Союз Андреевского Флага» («САФ»), и я вступил в Союз. (Мое членское удостоверение под номером 00077, сохранилось у меня до сих пор!)
Мое удостоверение члена «Союза Андреевского Флага»
Мы собирались у одного из активистов САФ на его квартире в предместье города Эрлангена, обсуждая наше возможное будущее. С помощью его супруги, переводившей с английского на русский язык радиопередачи для американской армии, мы знакомились с новостями мира. Увы, в них не было ничего утешительного для нас. Мы уже давно были заклеймены нашей Родиной как предатели. На Родине нас ждали только для суровой расправы.
Для того чтобы отметить годовщину «Союза Андреевского Флага», мне поручили найти подходящее помещение, где могли бы собраться более двухсот человек.
Вспомнил я, что в Эрлангене была гостиница «Золотое сердце». Там я познакомился с очень миловидной девушкой восемнадцати лет. Знакомство с ней произошло при интересных обстоятельствах. Одной из моих обязанностей у американцев была доставка всевозможного продовольствия для базы из армейского склада в городе Нюрнберг.
На шеститонной машине раз в неделю, а то и чаще, отправлялся я с заказами на склад. Там работали русские или украинцы, говорившие по-русски. Они нагружали мой грузовик всяким добром. Я за него расписывался и вёз на базу.
Надо упомянуть, что у американцев было всё, что можно только себе вообразить, кроме свежих яиц. Их было слишком канительно привозить из Америки! В столовой жарили замечательную яичницу из порошка, но для солдат это было «не то». И вот одной из моих хозяйственных функций стал обмен сигарет и шоколада на свежие яйца. Получив несколько блоков сигарет «Лаки Страйк» или «Кэмел» и коробку или две шоколада, я отправлялся в близлежащие деревушки и обменивал всё (или почти всё — ведь у меня тоже были знакомые и подруги!), на коробки с яйцами — их заранее готовили к моему прибытию. И вот, в один из визитов на склад, намекнул я ребятам, погружавшим товар, что парочка цилиндров из нержавеющей стали, наполненных сливочным мороженым, могут быть мне полезны. При проверке груза заметил я, что не пара, а целых шесть таких цилиндрических посудин, по двадцать литров каждая, не упомянутых в накладной, приютились в углу кузова грузовика.
Что с ними делать?! Растают же!!!
Вёл я грузовик домой и перебирал в уме возможные варианты, как отделаться от этого мороженого, чтобы не «засыпаться».
Посещая часто Эрланген, заходил я в ресторан «Золотое сердце» поиграть в шахматы с местными любителями этой игры. Очень милая, но абсолютно не доступная официантка (дочь владельцев ресторана), привлекла мое внимание. Вот и созрел у меня коварный план — как повысить мои шансы в этом знакомстве. Остановив грузовик
прямо в воротах, ведущих во двор ресторана, без лишних объяснений я выгрузил четыре цилиндра с мороженым и уехал. Оставшихся два были отгружены у знакомого фермера, а то, что положено, — на базе.
Дня через два я посетил «Золотое Сердце» снова. Жена владельца ресторана сразу же обратилась ко мне с вопросом, что делать с мороженым — оно стоит на льду в подвале. После моего объяснения, что это просто подарок, она пришла в недоумение — с какой стати такой подарок? Пришлось уверять, что мой дар бескорыстен. «Ну, спасибо, — проговорила, наконец, рестораторша. — Это будет как раз кстати. Мы отмечаем день рождения нашей дочери на следующей неделе. Просим Вас в гости».
А, вот это-то мне и надо было!
В столовой, на базе, работал немец-кондитер. С разрешения шефа столовой для меня был приготовлен торт, какого я в жизни не видел! Что-то совершенно неописуемое по величине, красоте и содержанию!
На празднование дня рождения я не попал. В тот день мне пришлось везти команду американцев-футболистов в город Нюрнберг. Когда через несколько дней забежав в тот дом, куда меня давно уже тянуло (по причине, мне самому не совсем понятной), меня угостили ломтиком торта, сохранённого специально для меня на льду вместе с мороженым. Тогда я понял — случилось то, чего я и добивался! Устоять перед таким лакомством не смогла бы ни одна девушка. Труда (то есть Гертруда) — так звали девушку, взаимности которой я добивался — стала смотреть на меня более благосклонно!
Несколько месяцев ухаживания были мне очень непривычны, но, каждый раз, когда моё самолюбие говорило мне: «Бросай, найдёшь себе другую!», что-то заставляло меня опять встречаться с этой милой девушкой, совершенной недотрогой.
Однажды, потеряв терпение и набравшись решимости, я сделал отчаянный шаг. За чашкой чая, так, словно между прочим, я спросил Труду, согласна ли она стать моей «Hausfrau», то есть женой? После двухминутного раздумья она хладнокровно ответила: «Да!»
Этот лаконичный обмен словами связал меня и Труду на всю жизнь. Кажется, только после брачной ночи сказали мы друг другу: «Я люблю тебя!..» Хотя и до этого мы и так знали об этом.
Труда в юности
Вот только как быть с её родителями? Согласятся ли они?
Тут я пошёл в обход! Отец Труды был сильным шахматистом и играл в шахматы регулярно, как принято у немцев, по пятницам, когда местные игроки собирались померятся силами в этой благородной игре за кружкой пива.
В одну из таких пятниц, глядя через его плечо, заметил я подвох со стороны его противника и (игра была неофициальная) посоветовал ему ход, который защитил бы его позицию. Гордо отказавшись от помощи, он потерял партию. После очередной кружки пива мне было предложено сыграть с ним. Бой был нелёгким, но я выиграл. По правилам игры проигравший ставил пиво. Его подала Труда, она сверкала глазами от гордости, что я победил.
Это придало мне решимости и я, неожиданно, попросил у отца руки его дочери. Опешив, он спросил, что на это скажет Труда? Когда я его заверил, что она уже согласилась стать моей женой, ему не оставалось ничего другого, как сказать, что он готов обдумать эту ситуацию.
Теперь я поставил мое условие: «Жена должна принести в семью столько, сколько принесу я». «Ну, этого я не могу обещать, не зная Вашего состояния», — с облегчением сказал отец Труды. «Папаша! — серьёзно объявил я, — у меня нет ничего!»
Несмотря на протесты родителей против моего условия и на категорический запрет выходить замуж за русского её очень богатой тетки, проживавшей в Швейцарии (после нашей свадьбы она вычеркнула Труду из завещания), была назначена свадьба — на 22 июня 1948 года. Это роковая для меня дата: день смерти матери, день начала войны и… день потери мной «самостоятельности».
Всего за две недели до свадьбы, как снег на голову, на всех нас в оккупированной Германии свалился закон о денежной реформе. Все деньги, накопленные мной с помощью моей коммерции (обмен сигарет, кофе, шоколада и т. п.), превратились в кучу бумажек, на которые купить чего-либо к свадьбе уже было нельзя! Всеми правдами и неправдами удалось организовать стол на несколько гостей, пусть и довольно-таки скромный. У нас у всех было по сорок «новых» немецких марок. За церковную церемонию заплатил отец невесты из своих сорока марок (сумма, которую получил каждый взрослый или ребёнок после реформы), а обручальные кольца были подарены нам моим другом Эрнстом Штреземаном, который стал моим шафером.
Эрнст отказался носить оружие во время войны по своим убеждениям. При этом он был санитаром на фронте в 1944-45 годах и бесстрашно выносил раненых из-под огня.
Он вообще принимал участие во многих моих отчаянных предприятиях. Мы подружились с ним у американцев. Он, будучи студентом-медиком, работая библиотекарем в армейской библиотеке, развивая, по мере возможности, умы американских солдат.
Не подумайте, что солдаты стояли в очереди за книгами, у них превалировали другие интересы. Бар, бильярд, кино и кафе с уймой белокурых женщин, готовых на всё ради того, чтобы заработать на еду для своих голодных детей (это было до денежной реформы)…