Ох, помню, как было ужасно произнести эти слова! С тех пор я не тронул ни одной вещи, не принадлежащей мне. Хотя нет… Обстоятельства, о которых будет рассказано ниже, вынудили меня много позже воровать еду у немцев и кофе у американцев!
Одно из последних воспоминаний детства — это несколько недель, которые вместе с бабушкой я провёл во фруктовом питомнике под Алма-Атой.
Яблони, яблони и ещё раз яблони. В компании мальчишек моего возраста я переходил от яблонь одного сорта к яблоням других сортов. Земля была устлана, как ковром, упавшими с деревьев фруктами (трясти яблони или лазать по ним нам не разрешалось). Мы объедались сочными фруктами до такой степени, что откусывали только самые привлекательные кусочки спелых, как бы покрашенных в розовые, жёлтые и красные тона плодов. Неба было почти не видно, так как оно закрывалось тяжёлыми ветвями деревьев. Мы бегали меж стволами — как бы в сказочном дремучем лесу — и наслаждались плодами, из-за которых произошло грехопадение Адама и Евы. Я думаю, что винить их за это нельзя! Это я понял, лёжа с раздутым животом под яблонями, на которых красовались плоды — один привлекательнее другого…
Но довольно о беспечном детстве, надо переходить к тому отрезку моей жизни, который называется отрочеством.
Теперь, в моих летах, уже трудно снова мысленно пережить этот драгоценный отрезок времени. Он бесценен, несмотря ни на какие переживания или даже страдания. Я был молод и не заботился о том, сколько у меня впереди лет, недель или только дней.
Отрочество — всё переносящее, всё прощающее, балансирующее, как на высоком канате, на надежде, грёзах и желании быть похожим на героев, приводимых обществом в качестве примера… но, увы, не всегда счастливое время нашей жизни.
Мое отрочество началось, как мне представляется, месяцев через шесть после смерти матери, когда я вернулся из санатория. Бабушка начала прихварывать, и я всё больше и больше оставался без надзора. Как шли мои школьные дела, увы, не могу вспомнить много, кроме троек, а то и двоек за поведение. Отдельные эпизоды, оставшиеся в памяти, не дают повода гордиться ими. Помню, как, чувствуя себя скверно, поднимался по лестнице и не дошёл до следующего этажа — меня стошнило на площадке к ужасному недовольству уборщицы, отчитавшей меня за пьянство в таком возрасте. Шёл же я в медпункт за разрешением уйти домой — меня трясло, мне было холодно, и внезапно поднялась температура. Кое-как дошёл я домой, благо было не очень далеко (мы жили на ул. Плеханова, д.6), и слёг с возвратившимися приступами тропической малярии, подхваченной несколько лет назад в Алма-Ате.
Болел я редко, любил уроки гимнастики и с помощью занятий спортом привёл своё тело в довольно крепкое состояние. Бегал на лыжах, катался на коньках, в каком-то спортивном клубе посещал занятия секций акробатики, бокса, джиу-джитсу и фехтования. Делал всё, чтобы быть дома как возможно меньше. Моё постоянное отсутствие очень возмущало бабушку, здоровье которой становилось всё хуже и хуже. Потом её разбил паралич, и наша соседка по квартире, Мэри Крих, наняла для бабушки кого-то вроде сиделки. Она отдала ей маленькую комнатушку, служившую раньше для хранения книг и вещей её мужа и брата, всё ещё арестованных и находящихся неизвестно где. Помню, как заходил я частенько к этой крепкой, здоровой деревенской девице и жаждал дотронуться до её крепкой груди, руки или ноги. Далее «дотрагивания» дело не шло, но чуть ли не каждую ночь снился мне её многообещающий образ. Да, это было мое отрочество.
В школу ходил я исправно, не пропуская уроков, но как-то бесцельно. К чему были эти все уроки алгебры, физики и литературы? Считать мизерные карманные гроши, сэкономленные на папиросы из копеек, данных мне на обед кем-нибудь из жильцов нашей коммуналки, я умел, а читать я. мог и без всяких уроков и рекомендаций — дома была большая библиотека, собранная мамой. То ли дело — спорт! Уроки гимнастики шли более и более успешно. Я вертелся на снарядах лучше всех, исключая моего единственного соперника Гошу Уварова, вечная ему память! Он был более эстетичен в своих движениях, даже ходил он как бы с подъёмом на цыпочки, но там, где надо было «выжать» или провертеть «солнышко» на турнике или параллельных брусьях, равных мне не было. Часто, для привлечения внимания какой либо одноклассницы, я подходил к шведской стенке и безо всяких усилий, как бы потягиваясь, жал «флажок» и услаждался громко произносимыми «ох!» и «ах!». Эх, лучше б я «выжимал» логарифмы и запоминал бы формулы химии и физики вместо этого. Как это получилось — из всего класса, без высшего образования, остался только я один! Ну, об этом поздно плакать.
В качестве развлечения по дороге в школу я запрыгивал на подножку трамвая и спрыгивал с неё, пока на моих глазах не отрезало ногу такому же, как и я, хулигану. Это здорово подействовало на меня и повернуло в лучшую сторону. Помню, как азартно играл с другими в лапту во дворе школы. Прямо через окно во двор, пользуясь каждой секундой перемены, бегали мы за мячом, и, услышав звонок, запыхавшиеся и вспотевшие, садились за парты, в течение первой половины урока только приходя в себя.
Для бабушки у меня, к сожалению, времени было очень мало. Оставшись сиротой, я начал жить самостоятельной жизнью без помощи кого-либо. Не помню, получали ли мы какую либо пенсию или пособие. Откуда у меня были деньги на обед в школе, я тоже не могу вспомнить. Но помню, что в 9 и 10 классах, подрабатывал я на еду, папиросы, редкое мороженое или ириски — в порту и на товарных станциях, через которые шли продукты и фрукты на экспорт. Работать приходилось по ночам. До школы добирался я перед самым началом уроков, и сидя за партой, мог подремать…
Втянувшись в тяжёлую работу грузчика, я окреп до такой степени, что, проходя однажды подворотню дома на углу Казанской и Гороховой улиц, дал такой отпор шпане, которая всегда задевала ребят из нашей школы, что с тех пор наши школьники проходили без опаски и туда и назад.
Вдохновлённый таким «уважением» к себе, когда я учился уже в 10 классе, задумал я навести порядок и в своем дворе дома № 6 на Казанской (ул. Плеханова). И здесь меня стали «уважать» — пригодились занятия боксом и джиу-джитсу. Но вот беда, нас задирали пацаны с площади Казанского собора. Уличные «бои» происходили регулярно.
Один из них описала мне Евгения Константиновна Трубач, которую я зову теперь просто Женя или «моя вторая мама». Дело было так: зашла она как-то в наш двор и увидела две группы пацанов в схватке «не за страх, а за совесть». В самой серёдке, стоял невысокий, но хорошо сложенный парень и дубасил и тех, и других, стараясь разнять дерущихся. Женя, будучи тренером по академической гребле, привыкла отдавать громкие команды с кормы «восьмёрок», как рулевая. Вот и в этой обстановке пригодился её громкий голос.
— Стоп! Разойдись! — пронеслась команда над головами дерущихся, которые действительно остановили свою рукопашную.
— А Вам что нужно? — недовольно спросил тот, который был в середине свалки.
Тут Женя и объяснила «качающим права», что если надо помериться силами — можно сделать это и более приличным способом. Она пригласила ребят посетить гребную базу общества «КИМ», где она работала главным тренером. Драка прекратилась, и Женя ушла.
Прошло несколько дней, и у неё на базе объявилась группа подростков, с удивлением разглядывавших разнообразные типы тренировочных клинкерных лодок и элегантных гоночных скифов. Они были из рядов «бойцов армии дома номер шесть». Привёл их тот самый, что лупил их тогда так беспощадно. Читатель, наверное, догадался, что им был я.
Женя, чтобы испытать характер ребят, дала им задание — вымыть все клинкера, прибывавшие с тренировок. Под конец дня, мокрый от воды и пота, только я один драил длинные каркасы, отмывая пятна нефти и полируя покрытые лаком днища. Остальные разошлись кто куда для более приятного времяпрепровождения…
Так началась моя спортивная карьера гребца. Опытная Женя, выбрала судно, наиболее подходящее к моему росту и телосложению, и посадила меня в тренировочную байдарку. За пару недель успел я не только научиться не перевёртываться на этом узком бескилевом устройстве, которое не напрасно называлось «торпедой», но и передвигать его без особой устали с утра и до захода солнца.
Подходило время гонок. Разряд «юношей», дистанция 1000 метров. У общества «КИМ» опытного «торпедиста» в этом разряде не оказалось. Женя выставила мою кандидатуру. «Терять нечего, пусть заполнит место в команде», — подумала она.
И вот, свежеиспечённый гребец, с ещё не совсем уверенным балансом в этой вёрткой лодчонке, погрёб на старт. Полуфинал — все линии заполнены бывалыми ребятами с выпуклыми мускулами и опытным стажем в таких гонках.
К моим воспоминанием и Жениным рассказам об этих гонках я могу добавить точные данные, полученные мною от Спортивной Ассоциации города Санкт-Петербурга в 1993 году. Архивы, к счастью, уцелели.
Прозвучал стартовой выстрел, и «торпеды» сорвались с места. Я был последним! Подавив волнение и оглядевшись вокруг, стал я поджимать одного за другим, пока не подошли к последним 250 метрам. Чувствуя, что я уже сравнялся с передовыми и могу держаться наравне довольно легко, я в первый раз подумал о том, что ранее казалось невозможным: «А давай-ка попробую обогнать?»
На мое усиление темпа и силы гребка, другие ответили тем же. Пришлось грести сильнее. Я стал выходить вперёд, и тут у меня появилось чувство спортивной злости. «Ну, погодите!» — вертелось у меня в голове, и я, врезаясь в воду веслом, толкал мою «торпеду» вперёд, к выигрышу. Я шёл по пятой воде и пришёл первым в этой гонке со временем в пять минут и пятьдесят две с половиной секунды (5:52,5). Время второго места было — 6:09,3. Женя с удивлением похлопала меня по плечу, стараясь понять, почему опытные и сильные гребцы пропустили меня вперёд. «Да, наверно, просто не хотели терять силы в полуфинале», — решила она.
29 июля 1939 года. Первенство Ленинграда. Финал гонок! Уже как «опытный» участник, зашёл я в свою «четвёртую воду» (это полосы на старте для предупреждения мешанины в начале дистанции), с твёрдым намерением не быть последним. Нас было семь финалистов. Вспоминая, как всё происходило вчера, я «уцепился» за первых и обогнал их с помощью последнего рывка на целых пятнадцать секунд! Я выиграл личное первенство Ленинграда со временем в 5 минут 15 секунд.
Это просто ошарашило всех, не ожидавших такого «нахальства» от гребца со стажем всего в несколько недель.
Выписка из Протокола соревнований на «Первенство Ленинграда по гребле среди юношей» от 29.07.1939 г.
Последовали и другие победы. 17 и 18 августа выиграл я «Первенство Ленинграда» уже в разряде «Мужчины», на дистанции 1500 метров со временем в 7:36,7 (против ветра). Я позволил себе подтрунить над Женей. В разряде «Женщины», ту же самую дистанцию она прошла лишь за 8:17 (что тоже было очень сильно)!
Наступил сезон 1940 года. Месяц — июнь. Дело серьёзное! Открытие сезона, дистанция — 1500 метров. Мужчины, представители сильных спортивных обществ.
И вдруг, какой-то мальчишка из спортивного общества «КИМ», выходит вперёд и побеждает!
Теперь уже мне говорили: «Ну, погоди!» — до августа, вот где «мужчины» отличаются от «мальчиков»! Это Первенство Ленинграда! Мастера спорта и перворазрядники!
И действительно, это соревнование чуть не отодвинуло меня на второй план. Помогла остаться чемпионом «неудачная любовь». Да, была у меня очень милая девушка, с которой я проводил всё свободное время, и которая всегда, перед каждым заездом в гонках, целовала меня, говоря громко: «Смотри, чтоб мой поцелуй был первым на финише!» Ну, я и старался. А вот перед самым августом что-то вышло у нас не так (моя вина!), и никто уже не целовал меня при выходе на старт. Хуже!.. Я увидел её сидящей с каким-то военным в форме пограничника. Вот что разозлило меня ужасно!
Случилось так, что у общества «КИМ» не было «второго номера» для «торпеды-двойки», и Женя попросила меня как-нибудь «отсидеть» этот заезд — только ради общества «КИМ».
Моим напарником был здоровый парень по фамилии Паднас, и мы с ним выиграли заезд за 6 минут 59,2 секунды!
Но как только мы дошли до бона, мне надо было перелезть в мою «торпеду» и спешить на старт моего заезда! Усталый, догрёб я до стартовой линии, развернулся, и увидел, как поджидавший меня с нетерпением заезд рванулся и понёсся к линии финала на 1500 метров, у которой я уже был только час назад. Посмотрев на удаляющихся с каждым гребком мужчин-перворазрядников, у которых «кипела» вода под веслом, я загрустил. Но, вспомнив, как один из них успел перед стартом бросить мне в лицо полные сарказма слова: «Ну, посмотрим, как ты придешь без «поцелуя»», я стал загребать воду сделанным специально для меня веслом с широкими лопастями. Гребок за гребком, боясь сломать весло, догонял я одного за другим ушедших вперед. Остался лишь один, перворазрядник Савин из общества «Пищевик». Он упорно не давал мне перегнать его. Осталось лишь одно — утомить его! Я «насел» на корму его «Торпеды» и не отпускал до последних ста метров. Потом рванул вперед и выиграл. Выиграл только на полсекунды, но выиграл!
Все остальные гонки сезона и личные первенства были моими победами. Об этом свидетельствуют находящиеся у меня на руках выписки из архивов спорткомитета Санкт-Петербурга — результаты соревнований на «Первенство Ленинграда по народной гребле и гребле на байдарках» 1939 и 1940 годов». Их достала для меня моя дорогая Женя, моя «вторая мама», которая не только тренировала меня, но и подкармливала бутербродами перед гонками, видя, что я живу только на булке хлеба и бутылке молока (а то и просто воды) в день.
Чтобы подчеркнуть этот период моих успехов на гребном «фронте», скажу ещё раз: за все время соревнований за эти два года, и в полуфиналах и в финалах, я ни разу не был на втором месте — всегда ПЕРВЫМ!
Выписка из Протокола соревнований на «Первенство Ленинграда по народной гребле и гребле на байдарках» от 03.08.1940 г.
Ну, конечно, не всё время проводил я на Малой Невке. Надо было и зарабатывать на жизнь и даже учиться — иногда. С помощью моих милых подруг по школе, помогавших мне подтянуться перед экзаменами, дополз я до выпускных экзаменов. Хоть и были мои отметки самыми низкими в классе, но школу я закончил.
На дистанции. Фото 1940 г.
Вспоминаю выпускной вечер и ночь после выпускного бала. Родителей у меня не было, родственников тоже. Танцевать с девушками я стеснялся — кроме шёлковой майки и спортивных рейтуз, в которых я выступал под аплодисменты присутствующих в начале этого вечера на сцене зала, на снарядах, вся моя одежда была поношенной. Мне было стыдно приглашать хорошо одетых девушек потанцевать. Недалеко от школы жил мой добрый и верный друг Володя Магалиф. Он был ещё в девятом классе и не присутствовал на выпускном вечере. Мы были почти одинакового роста, и мне пришло в голову попросить у него брюки на этот вечер, чтобы заменить мои, с заплатами.
Дошёл я до его дома, поднялся до квартиры, где он жил, но нажать на кнопку звонка решимости не хватало. Стыдно было как-то перед его родителями попрошайничать в такое позднее время ночи (было уже за одиннадцать). Так и вернулся я в залатанных брюках в школу и подождал, пока все собрались погулять по набережной Невы. Мы шли по Гороховой с песнями, с нами был и наш «классный» Василий Васильевич Бакрылов (учитель математики). Белая ленинградская ночь и радостное молодое поколение, только что получившее на руки «путёвку в жизнь» — свидетельство об окончании школы. Это чувство может быть понятным только тем, кто сами испытали его…
«Мы разошлись, как в море корабли…» — так можно охарактеризовать мое расставание с классом. У каждого были свои дела, свои дороги в этой жизни, у меня тоже.
Я поступил в Морской техникум — учиться на штурмана дальнего плавания. Но уже вскоре, после нескольких недель, мне дали знать, что мой ответ: «Не знаю» — на вопрос в анкете, есть ли родственники за границей, исключает возможность какого-либо «дальнего» плавания. Каботажником быть меня не интересовало. Я оставил Морской техникум и, с помощью Жени, поступил в Институт имени Лесгафта, уже после начала занятий. Но и там я не долго выдержал. Подвела меня «стометровка». Сильный, но небольшой ростом, подходил я к линии финиша только после того, как остальные уже кончали «перекур». Не понравилось мне быть «последним», и я устроился учеником-обкатчиком на Ленинградский мотоциклетный завод.
Вот это была работа! Не только работа, а и вся жизнь на заводе! Во второй половине месяца прибывали долгожданные запасные части для мотоциклов марки «Л-8», которые мы собирали и обкатывали. Работа шла в три смены на сборке, а обкатчиков не хватало. Вот мы и спали в цеху, питались за счёт завода и обкатывали наши «Л-8» и днём, и ночью. Зимой, в овчинных шубах ниже ступни, садились мы в седло мотоцикла с уже заведённым мотором и выезжали для обкатки — сперва внутри завода на специальной площадке, а потом и на дороги. Мы были очень дружны, обкатчики помогали друг другу и с полевым ремонтом, и с запчастями, припрятанными для этой цели в карманах шубы или под седлом. Всё было лишь для того, чтобы выполнить месячный план и не отстать от других цехов. Я, как новенький, не был ещё посвящён во все «тайны» завода. Воровали ли другие запчасти и собирали ли себе мотоциклы, я не знал (и не знаю). Я сам не украл ни одной гайки или прокладки. Но это не знали в проходной завода, когда во время внезапного обыска при выезде на дорогу для обкатки очередного «Л-8» у меня нашли тряпочный сверток с какой-то мелочью (не помню, что там было), привязанный прямо к баку. На мои объяснения, что это для возможного ремонта на дороге, здоровая, толстая баба в проходной заорала на меня, как на жулика. Я ответил ей той же монетой, и дело кончилось тем, что, вызвав кого-то, она отправила меня с докладной в отдел милиции на Дворцовой площади.
Передав меня, как преступника, в руки уголовного розыска, мой сопровождающий ушёл, и я остался сидеть на скамье в коридоре. Кажется мне, что тогда я не был объят страхом, только возмущением за то, что меня, невиновного ни в чём, привели в это место.
После какого-то времени вышел молодой ещё парень в гражданском и, выслушав меня тут же в коридоре, сказал мне, что он должен сделать обыск по месту жительства. Боже мой! Вот тут-то я и загрустил! Нет, не потому, что боялся обыска, а потому, что мне было стыдно, что все узнают о том, что меня обыскивали. Я взмолился ему не звать дворника в свидетели, а зайти в квартиру, как знакомый, и искать, что и где он захочет. Наверное, он понял мое состояние, и согласился. В моей комнате он, тщательно перевернув всё, и заглянув везде, не нашел ничего. В комнату с лежавшей бабушкой он только заглянул, написал записку, заклеил её в конверт, передал конверт мне и ушёл, успокоив меня, что всё будет в порядке. Вот как я чуть ли не получил «статью».
Казалось, что жизнь моя шла счастливым руслом. Молодость, интересная работа… Комсорг завода ставил меня в пример другим за мою преданность заводу и ударную работу. Эту бабу в проходной я больше не видел, и мне разрешали брать мотоцикл по выходным дням для специальной обкатки. Скоро у меня появилась подруга, Валя, с которой я ездил на Сиверскую к её бабушке. Во время этих поездок у нас были «передышки» в лесу по дороге домой. Тогда я впервые узнал, что такое женская ласка…