"Первое время я думал, что "сундук мертвеца"
- это тот самый сундук,
который стоит наверху, в комнате капитана".
Роберт Луис Стивенсон (Остров сокровищ).
"В рабочем и крестьянине проснулось сознание личности".
Л.Д. Троцкий.
Поводья четче. Как Пашка учил. Чертов большевик. Чертов жеребец. Чертова дорога. И Она. Тоже. Чертова баба.
Герман пытался правильно держать колени, не мешать коню. Как же - одно дело понять, другое - правильно выполнить. Проклятая кобыла летела за мышастым командирши, и прапорщик с огромным трудом сдерживался, чтобы не завопить в голос. Нет, одно счастье: дорога размокшая, мягкая, брякнешься - вполне возможно, сразу шею и не свернешь. По сторонам смотреть было некогда. Усидеть бы в седле, не опозориться. Герман полностью сосредоточился на работе ногами, лишь отпихивал локтем нещадно колотящий по позвоночнику карабин.
- Теперь в лес. Коню не мешай, он сам пойдет, - рыкнула командирша.
Свернули от дороги. Кони двигались вдоль крошечного ручья. По коленям всадников хлестал тростник. Герман, было обрадовался - скорость движения резко снизилась. Но радость оказалась преждевременной - шли неровно, кобыла часто оступалась, и Герман чуть ли не ежеминутно рисковал свалиться с седла.
Тропинка пошла чуть выше и ровнее. Мышастый с облегчением фыркнул. Впереди лежал зеленый луг. Катя направила коня к далекой опушке леса, в первый раз обернулась:
- Держитесь, ваше благородие. Нам бы только на лесную дорогу вырулить. Часа четыре должны выиграть. Если они, конечно, тоже не решились путь срезать. Хотя с тачанкой едва ли.
Герман кивнул. Лицо у командирши было на удивление унылое, даже дерзости, что обычно в глазах сияла, что-то не заметно. Вокруг бледно-зеленющих глаз легли глубокие тени. Неужели из-за мальчика так переживает? Вряд ли. Екатерина Георгиевна из тех особ, что и на похоронах родной матери лишь ядовитые колкости будет отпускать. Да и есть ли у нее мать? Никогда ведь не упоминала.
Катя пятерней поправила растрепавшуюся отросшую челку. На прапорщика больше не смотрела. Герман с облегчением ухватился за луку седла, попытался передохнуть. Филейная часть ощутимо болела.
Двигались бесконечно. Невыносимо. Оставалось вытащить наган и пустить себе пулю в висок. Герман определенно чувствовал, как насквозь промокшие брюки прилипают к седлу. Ягодицы жгло огнем. Вроде бы и небыстро двигались, сначала вдоль опушки, потом по непонятно откуда взявшейся, заросшей лесной дороге. Прапорщик из последних сил уклонялся от низких веток. Упасть бы, вытянуться на земле. Пусть сука пристрелит. Герман не то что протестовать, даже глаз открывать не станет.
- Близко подошли, - пробормотала Катя, отмахиваясь от надоедливых комаров. Под ветвями дубов было душно. Кони явно устали. Мышастый уже слабо реагировал на понукания безжалостной всадницы.
- Близко подошли, - повторила Катя. - Река рядом.
Герману было все равно. Направление он давно потерял. Сползти с седла, лечь на живот, замереть...
Впереди горланили лягушки. В просвете ветвей блеснула темная вода, качнулись глянцевитые листья кувшинок, потянуло свежестью. Герман понял, что перед тем, как застрелиться, обязательно нужно рухнуть в воду, повиснуть в зеленой полутьме и, не поднимая головы, пить, пить, пить....
Двигаться вдоль близкой воды оказалось истинной пыткой. Герман тупо смотрел на манящую прохладу, клонился с седла, гигантским усилием воли выпрямлялся. Поймал себя на мысли, что с ненавистью поглядывает в затылок мучительницы. Светлые прядки слиплись от пота, закудрявились, липли к шее. Если выстелить, брызнет кровь. Соленая, липкая, густая. Германа передернуло. Утомленная лошадь раздраженно замотала головой.
Впереди показалась дорога, заблестела широкая лужа перед старыми, просевшими балками моста. Герман тупо смотрел . Там дальше Остроуховка. Левее корчма, где Виту...
Показалось, что тянет старой гарью.
- Вон там засядем, - Катя ткнула рукой в придорожные кусты. - Там повыше будет и обзор недурен. Лошадей подальше оставим.
Герман сполз с седла. Встал, широко расставив ноги.
- Наблюдай, - Катя взяла лошадей под уздцы, повела вглубь рощи.
Прапорщик доковылял до кустов ракиты. Хотел опуститься на колени, замер - сзади каждое прикосновение штанов дергало будто теркой по обнаженному мясу. Герман с трудом снял карабин, опершись об него, опустился на колени.
Как обычно, беззвучно, появилась Она.
- Тихо? Всё, ждем. Полагаю, фора у нас в час-два. Если мы правильно угадали.
- А если неправильно? - прохрипел Герман. Попытался сплюнуть, да было нечем...
Катя пожала плечами - на темной кофточке темнели пятна пота, - посмотрела искоса:
- Если ошиблись, подождем Пашку. Сообща решим, что дальше делать. Вы, Герман Олегович, идите, освежитесь. Там, дальше, спуск к воде имеется. Видно, плотвичку ходят удить. Можно и переодеться. Листья подорожника при потертостях недурно помогают. Только долго не возитесь, Герман Олегович.
Прапорщик старался шагать прямо - сейчас щеки горели сильнее, чем ягодицы.
Окунулся на минуту - стало легче. На ощупь прилепил листочки подорожника. Еще раз ополоснул горящее лицо.
Катя уже обустроилась. Сухие ветки сдвинуты, очищен островок светлого песочка. Срубленная штыком ветвь послужила дополнительной маскировкой.
- Быстро вы, ваше благородие. Можно было не так торопиться. Ну, я тоже на секундочку....
Исчезла, оставив карабин. Герман прилег, потрогал приклад. Пахнет оружием. И другой запах мнился: кожи, пыли, дубовой горечи, пота конского и человеческого, аромат разгоряченной юной женщины. Так пахнут амазонки.
Думать о подобном совершенно излишне. Герман принялся разглядывать дорогу - в одну сторону проселок уползал в рощу, в другой стороне, за мостом, была хорошо видна развилка дорог. Еще дальше, над полем, дрожал раскаленный июльский воздух. Ни души. Может, и Остроуховки уже нет? Безумие кругом, а зяблики как ни в чем не бывало на все голоса свое "фьюит-фьюит" голосят. У зябликов сейчас вторая кладка. Скоро замолчат, птенцов выкармливать начнут.
За рекой начала куковать кукушка. Куковала долго. Рядом с прапорщиком, присела Катя: волосы мокрые, наскоро выжатая кофточка облепила упругую грудь. Только галифе сухие. Герман принципиально уставился на мост.
- Щедрая птица, - прошептала Катя, прислушиваясь к кукушке.
- Знать бы еще, дни сулит или минуты?
- Года и десятилетия. А может быть, и века. Если исходить из теории времени, господин прапорщик, нет ничего невозможного.
- Действительно, с вашей силой духа, почему бы и не масштабами эпох мыслить? - пробормотал прапорщик. - Вы ведь себя в чем угодно уверить можете.
Катя помолчала, всё слушала кукушку, неожиданно прошептала:
- Справедливый диагноз, Герман Олегович. С самовнушением у меня перебор. Доверчивая, как Буратино. И в голове мозгов столько же.
- Кто такая Буратино? - озадаченно прошептал прапорщик.
- Деревянный мальчик. Родственник Пиноккио. Знаете такого?
- Знаю, но не нахожу ни малейшего сходства с вами.
- Это у вас от усталости, - в голосе Кати мелькнула тень прежней усмешки. - Тут вы правы, с непривычки тяжело в седле.
Герман, скосив глаза, наблюдал, как она улеглась на спину, и без малейшего стеснения задрав ноги, помассировала бедра. Поморщилась:
- Надо же так отвыкнуть. Вы, Герман Олегович, не поверите, я когда-то месяцами с седла не спускалась. Чудесное время было. А сейчас несколько часов, и, пожалуйста, полуинвалидность. Прав наш товарищ Пашка: регулярные тренировки - великое дело.
- Полагаю, в городах последнее время изволили благоденствовать?
- И в городах. И в разъездах. Но все больше на автомобилях, - рассеянно сказала Катя, и Герман понял, что она все еще прислушивается к кукушке.
- Личного шофера изволили иметь?
- О, даже личную машину как-то имела. Но все больше на армейских авто приходилось разъезжать. Не завидуйте, удовольствие ниже среднего. Вы, Герман, наверное, техникой интересуетесь? Хотите, могу рассказать, что свеженького и смертоубийственного в ближайшее десятилетие появиться. Вы танки видели?
- Видеть лично не имел счастья. И желанием не горю. Я, Екатерина Георгиевна, орнитологией увлекаюсь, птицами интересуюсь. Преимущественно, лесными и луговыми, - с вызовом сказал Герман.
- Классно, - Катя покачала высыхающей головой. - А я вот рыбами увлекаюсь, да все времени не хватает.
- Какими рыбами? - изумился прапорщик.
- Да самыми обыкновенными: щукой, судаком, лещом, окуньками. Налимами с уклейками. Всем тем, что на крючок клюет. Люблю я с удочкой посидеть. Умиротворяющее занятие.
- Экая странная вы барышня, - пробормотал Герман.
- Это да. Странненькая я, - вздохнула Катя.
Герман, морщась, сел поудобнее. "Спросить или нет? Не ответит. Скорее, в челюсть заедет. И будет по-своему права. Гадкий вопрос. Даже для беглого прапорщика со стертой задницей совершенно непростительный вопрос". Герман искоса смотрел на девушку - лежала, опираясь подбородком на приклад. На шее, в расстегнутом вороте кофточки, бился пульс. Даже сейчас, усталая, грустная, со встрепанным гнездом полувысохших волос, она прелестна. И как всегда эта несообразная, диковатая красота подняла волну смутного возмущения. Не имеет она права быть такой! Шпионка, убийца - ладно, пусть выглядит обольстительной куколкой-наживкой, обманкой яркой. Но не может она истинно красивой быть. Такие глаза чистыми и наивными обязаны быть, а не сквозь прицел маузера щуриться.
"Ненавижу! Чем она с дьяволом за такие очи расплатилась? За эту шею, что даже в резких полосах загара околдовывает? Даже красоту люди предали. В крови измазали. Ненавижу эти глаза!"
- А вы, Екатерина Георгиевна, < >? Неужто в монастыре пруд с карпами копать замышляют? - Герман сам слышал в своем голосе откровенный вызов, ужаснулся, но остановиться не мог: - Вы, от смущения молчите или раздумываете, глаза мне выколоть или язык вырвать?
- Пруд в Темчинской пустоши в ближайшее время вряд ли появится. А смущения во мне еще поменьше, чем здравого смысла. Могу и ответить. Только тебе, прапорщик, пора бы знать, что все вопросы для начала самому себе задать нужно. Очень тебе нужен мой ответ?
- Нужен! - отрезал Герман. - Хочу понять, как мир с ума сходит.
- Да никак он не сходит. Давно уж спятил целиком и полностью, - Катя продула затвор карабина. - Я тебе отвечу. Потом. Если захочешь. Когда Прота отобьем. Пока, чтобы не отвлекаться, расскажи, как у вас в монастыре драка получилось. Я не все видела.
- То-то и оно, что не все, - резко буркнул Герман. - Мы после завтрака за шахматы сели. Слышим, лошадь заржала. Пашка говорит: 'Наверное, припасы в обитель привезли. Давно уж обещались. Пойдем, поможем? Может, картошечки подбросят. Надоела старая капуста. Сестры женщины хорошие, но уж больно постные'. Я ему сказал, что так о людях отзываться неуместно. Монахини отнюдь не к его идиотским олимпийско-гимнастическим играм готовятся. Тут вроде взвизгнул кто-то. Показалось, что наш Прот. Пашка за винтовку, да к окну. Смотрим, хлопцы чужие волокут кого-то. Ноги дрыгаются знакомые. Пашка стрелять. От ворот ответили. Мы тех-то гостей не сразу заметили. Ну и пошло. Витку выгнали через заднее окно. Ваш маузер она сама догадалась прихватить.
- А как Вита вообще у вас оказалась?
Герман усмехнулся:
- Отсиживалась. Работы в трапезной многовато. Наша Вита насчет монастырского послушания не слишком прилежна. Слушала, как я о синематографе рассказывал. Она, представляете, фильма ни разу не видела.
- Понятно. Значит, началась пальба. А, что Писклявый? Вы его действительно видели?
- У ворот. Он по нам сам стрелял, потом заорал, чтобы с нами кончали, и исчез. Прота они к тому времени уже за ворота выволокли.
- Вот черт, экий этот Пискля неуловимый. Хорошо бы его за жабры взять.
- Пожалуй, он нас сам возьмет, - мрачно сказал Герман. - Командовать этот тип привык. И людей у него хватает. Как гаркнул, мол, добейте мигом, или в Воркуте сгниете, крысьи дети. Хорошо, Пашка догадался пулеметом пугнуть. Ну, а потом вы... проснулись.
- Как?! - Катя резко крутанулась на локте.
- Что? - прапорщик от неожиданности отпрянул.
- Как и чем главарь своим грозил, спрашиваю?
- Ну, хм, на болт натянуть по самые.... Еще пасти порвать. Еще что-то на мове. За Палестины отправить, в Воркуте сгноить.
- Точно? Это дословно?
- Про болт дословно. И про Палестину. Остальное я не записывал. Сами бы слушали, - сердито сказал прапорщик.
- Ваше благородие, а вы не скажите где эта Варкута? - вкрадчиво сказала Катя.
- Полагаю, где-то в тех благословенных краях. Ну, там Палестина, холм Сионский, река Иордан, - прапорщик пожал плечами. - Слаб я в географии Святых земель. Понятия не имею где ваша Воркута. Вроде бы через "о" звучит. Ваш неутомимый друг хоть и с могучим малороссийским акцентом матерится, но весьма отчетливо.
- Понятно, - Катя перекатилась на спину и принялась проверять свою пару маузеров. - Вы, господин прапорщик, я смотрю, гранату приберегли? Проверьте ее еще разок, будьте любезны. Боюсь, столкновение будет серьезнее, чем предполагалось.
- Там Прот будет, - сухо напомнил Герман.
Катя глянула с удивлением:
- Ты что, сдурел, прапор? Я про гранату - в смысле дальнейшего развития событий. Работаем аккуратно. По тем индивидам, что рядом с Протом будут, и не думай стрелять. Там я сама расчищу. Я, прапорщик, хоть и сука отъявленная, но своих не сдаю, и под "дружественный" огонь не подставляю. Ты обо мне еще разок так подумай - и в рыло схлопочешь.
"Не меняется. Ведьма изумрудная", - со смесью обиды и облегчения подумал Герман.
- Они! - зашипела Катя. - На исходную!
За прошедшие три часа по дороге проползла единственная упряжка, груженная каким-то домашним скарбом. В эти дни местное население явно предпочитало держаться ближе к дому.
Браться за бинокль смысла не было. Тачанку, запряженную тройкой броских вороных, Герман узнал сразу. Упряжку сопровождали двое верховых.
Катя уже перекатилась в гущу ивняка подальше от реки. Герман поправил очки, плотнее упер приклад в плечо. Вот так, сейчас выстрелишь в человека, а в душе ничего и не вздрагивает. Убийство - это рутина. Не в первый раз, господин беглый прапорщик, не в первый раз. Интересно, амазонка перестанет поглядывать сочувственно, если ей рассказать, что и до знакомства с ее очаровательной личностью господин прапорщик успел в рукопашной четверых уложить и получить досрочное повышение по службе?
Что за ерунда в голову лезет? Герман шепотом выматерился. Копыта уже стучали по настилу моста. Промелькнули вороные - усталые, взмыленные. Тачанку Герман рассмотреть не успел - целью ему был назначен последний всадник. Остальных брала на себя Катя.
Выстрел в топоте копыт прозвучал как-то слабо. Зато ржание лошадей, треск дерева и человеческие вопли раздались словно над самой головой. Амазонка, конечно, не промахнулась. Сваленный наповал коренник рухнул на полном ходу, запутал постромки, легкая тачанка мигом слетела в кювет, ездовой кубарем покатился в кусты, из тачанки посыпались люди.
"Угробит она Прота", - подумал Герман, ловя на мушку спину в перекрестии новеньких ремней. Всадник, рослый хлопец в высокой папахе, поднял коня на дыбы. Широкая спина оказалась отличной мишенью, даже стрелять как-то стыдно. Герман нажал спуск. Карабин толкнулся в плечо - хлопец с какой-то странной готовностью запрокинулся на круп коня. Папаха свалилась, мелькнул коротко стриженый затылок и лихой рыжий чуб. Одуревший конь унес седока с глаз убийцы.
Герман загнал в ствол новый патрон и, низко пригибаясь, полез к дороге. Там много и часто стреляли. Прапорщик упал, пополз на локтях. Проклятая фуражка опять сползла на глаза.
От дорожной пыли ощутимо веяло солнечным жаром. Герман выглянул, в нос тут же ударило пороховой гарью. Показалось, дорога сплошь завалена телами. Нет, человеческое тело было единственным: усатый казак, раскинув руки и ноги, лежал в пыли. Жуть наводила опрокинувшаяся тачанка - все три лошади бились, пытаясь встать, хрипя и лягаясь. Трещал под ударами копыт разносимый вдребезги передок. Откуда и кто стреляет, Герман понять не мог. Высоко над головой свистнула шальная пуля. Прапорщик сунулся носом в пыль. Потом на всякий случай выставил карабин. Катерине следовало помочь, но стрелять было решительно не в кого. Напрягаясь, Герман заметил подозрительно шевельнувшиеся кусты - оттуда блекло блеснуло, грохнула винтовка. Прапорщик было прицелился, но с этой стороны дороги уже мгновенно ответили парой выстрелов. В кустах кто-то дернулся, мелькнула откинутая рука. Снова затрещали пистолетные выстрелы. Садили, кажется, обойму за обоймой.
Сообразив, где именно засела предводительница, Герман пополз вдоль дороги, разводя стволом карабина жгучие стебли крапивы. Глупо, конечно, сейчас уместнее подумать, как самому не нарваться на пулю великой ковбойши. В запале барышня и лягушке, невзначай квакнувшей, башку пулей снесет.
Стоило высунуться из кусачих зарослей, Катя действительно вскинула маузер. Тут же раздраженным движением ствола приказала замереть. Герман застыл на четвереньках. Командирша выглядела как всегда: лихая, злая, встрепанная. Едва ли не утыкаясь ей в сапоги щетинистой мордой, валялся скатившийся с дороги труп. Катя раздраженно отпихнула путающуюся в ногах винтовку покойника. С той стороны дороги хлопнул одинокий пистолетный выстрел, пуля свистнула выше прикрытой насыпью девушки. В ответ Катя стрелять не стала. Почесала мушкой маузера шрамик над бровью и негромко крикнула:
- Хватит! Птичек распугаешь.
- Так ты высунься. Пташкам корму-то буде богато, - посулили из-за дороги.
- Это ты брось, - усмехнулась Катя. - Деваться тебе все равно некуда. "Маслят" уже экономишь. Поерзай да сдавайся. В противном случае дырок понаделаю.
- Спробуй, - в тонком, но, в общем-то, вовсе не визгливом голосе уверенности было не меньше, чем в наглом тоне амазонки. - Спочатку я твоєму пащенку криву шийку докручу. Вин тоби мертвий потрибен? Опудало з нього облизле вийде.
- Я жутко милосердная. Я же практически из Гринписа. Ты ведь знаешь этих чудиков? Тебе не кажется, коллега, что мы зря лбами бьемся? - Катя делала яростные жесты прапорщику. Маузер тыкал в сторону реки, делал замысловатый пируэт. Герман кивнул, - понятно - обойти с тыла.
- Ти, москалья стерво, мене ще в союзники поклич, - заорали с той стороны дороги. - Я з вами, с кацапами, поруч и серити не сяду. Це моя краина, духу московського тут бильше не буде.
- Здесь земля российской империи, - рявкнула Катя. - Была и будет. Хоть усрись, бандера рахитичный.
Герман поспешно уползал в крапиву. Маузер на прощание произвел жест угрожающий - толковать его следовало как "ползи быстро, но осторожно". Прапорщик позволил фуражке сползти на нос и таранил жгучие дебри на манер полярного ледокола. Сзади перешли на матерное:
- Сунешся, шлюха московська, я тоби ще одну щилину прострочу. Будеш, гнийна сука, в ногах валятися. Я тебе розтягну, а потим....
- Угу, я тебе заодно отсосу и анилингус сделаю ... - отозвалась Катя.
Насчет последнего Герман не совсем понял. По латыни он имел твердое "хор.", но к подобным физиологическим терминам суховатый Евгений Брониславович гимназистов почему-то не приобщал.
Обдумывая, что бы это могло значить, прапорщик скатился под мост. Здесь было прохладно, пахло тиной и ершами. В воду брызнули перепуганные лягушата. Зарываясь сапогами в песок, Герман прополз под сваями, полез в кусты. Следовало быть осторожным - этот стрелок уж точно раздумывать не станет. Вообще-то, если суждено получить пулю, то Герман предпочел бы пасть от руки Екатерины Георгиевны. Она даже из тяжелого маузера бьет удивительно изящно. Черт бы ее побрал, стерву невозможную.
Впереди жалобно всхрапывала раненая лошадь и слышались переговоры на повышенных тонах:
...- яйця видкручу. Голосити буде, у вас в Кремли почують. Що вам, б..ям, не сидити завмерши в своий Федерации, на газову трубу подрачивать? Все лизете, навить сюди потягнулися. Я чародийнику вашому кожну кишечку на ниж намотаю.
- Только тронь мальчишку. Ты у меня жить будешь, - ласково пообещала Катя. - Неделю, а то и больше. Я "перо" пачкать не буду. Я тебя на горшок посажу и пару крыс отловить не поленюсь. Они тебе так дупло разделают, что верещать замудохаешся. Гнида незалежная, недоносок трипперный.
- Вы, сучки гэбисткие, в пытках толк знаэте. Так, ще не вмерла Украина, и наш час прийшов.
Бах, бах, - гавкнул в ответ маузер Кати, то ли демонстрируя немереные запасы боеприпасов, то ли отвлекая внимание оппонента от обходного маневра. Зря, между прочим. Герман, ориентирующийся по звукам голосов, мгновенно потерял противника.
Прапорщик прополз еще немного, лег, тяжело дыша. В тишине хрипы собственных легких казалось оглушительными. Лицо жгло, как будто в костер сунул. Проклятая крапива. Где же он? Где-то рядом должен быть. Слышно, как, пытаясь встать, безнадежно бьет копытом раненая лошадь.
- Эй, запорожец с запором, чего примолк? Ответить нечем? Давай, гондон, лапы до горы задирай. Жить оставлю.
- Та пошла ты, путана дешева. Я тебя пополам голыми руками порву, - отозвался голос из-за соседнего куста.
- Бросай оружие! - Герман не раздумывая рывком вскинулся на ноги.
В небольшом углублении, среди молодых кустов крушины, скорчился парень в порванном френче. Коленом он прижимал к земле фигурку со связанными руками и с надетым на голову мешком.
Бам! - Германа крепко стукнуло в лицо. Парень во френче стрелял мгновенно, и его движения прапорщик даже не уловил. Пуля угодила в карабин, - выбитое оружие ударило незадачливого офицера в лицо. Он отшатнулся, щеку обожгло второй пулей. Герман успел только зажмуриться. После краткой паузы приоткрыл глаза - парень, почему-то бросив пистолет, с неимоверной быстротой сиганул в кусты, подкатился куда-то под нижние ветви.
С дороги наперебой застучали маузеры Кати - девушка, хищно пригнувшись, расстреливала заросли из двух стволов. Герман, одной рукой зажимая разбитое лицо, ощупью выдернул из кобуры наган, наугад начал палить по кустам.
- Да ладно, - буркнула Катя, с ловкостью фокусника перезаряжая маузер. - Ушел, ублюдок. Наша школа. Выучили себе на голову. Теперь хер его догонишь. Ты, прапор, пригнись на всякий случай, и давай физиономию осмотрим.
- Прота посмотри сначала, - пробормотал Герман, с ужасом размазывая кровь, текущую по щеке.
- Да колдун наш хоть помят, но цел, - отозвалась Катя.
Безголовая фигура Прота действительно заворочалась, попыталась сесть. Герман почувствовал себя дурно и плюхнулся рядом с мальчиком.
- Ну, что вы за хилое племя! - заворчала Катя...
Мешок на Прота напялили угольный, чем мальчик был жутко оскорблен. Действительно, едва не задохнулся, а теперь еще и отмыться не удавалось. Герман с наскоро забинтованным лицом тупо смотрел на текущую воду. Лягушата как ни в чем не бывало прыгали по полоске берега.
- Прот, ты кожу сдерешь, - сказала Катя, наблюдая, как мальчик тщетно пытается вымыть угольную пыль из углов глаз. - Давай я самогоном попробую.
Флягу командирша приволокла от бегло обследованной разбитой тачанки. Прот и прапорщик в этот момент брели подальше от места боя и только переглянулись, услышав два выстрела.
- Жалко лошадок, - пробормотал Прот, выковыривая из ушей черный порошок.
- Да, Екатерина Георгиевна верна своим незыблемым представлениям о милосердии, - прохрипел Герман. Его пошатывало.
Впрочем, слабость вскоре прошла. Осталось боль в ушибленной скуле и жжение по всему лицу. Герман сидел, смотрел на реку и пытался осмыслить услышанное. Довольно сложно припомнить нюансы бурной перебранки, если позже получаешь в харю собственной винтовкой. Но что-то странное в той ругани было. Похоже, амазонка и верткий хлопец знали друг друга. Видимо, не так проста наша Екатерина Георгиевна, утаивает кое-что от невежественных подчиненных.
Предводительница сидела на корточках, терла тряпочкой лицо Прота. Мальчик фыркал, морщился - сивухой шибало крепко.
- Что-то ты полосатый получаешься, - озабоченно заметила Катя. - Ты как к зебрам относишься, а, Прот Владимирович?
- Не знаю. Нам свинину с говядиной по праздникам давали, - огрызнулся сердитый сирота.
Катя хмыкнула:
- Не злись. Понятия не имею, где они тот говеный мешок раздобыли. Я бы тебе обязательно новенький припасла. С хорошей вентиляцией, мягкий, - сам бы из него вылезать не захотел.
- Вот вы бы в нем сами посидеть и попробовали.
- Я пробовала. Не нравится. Мне вообще не нравится, когда меня вяжут.
- Людям много чего не нравится, - пробормотал Герман. - Не изволите ли объясниться, Екатерина Георгиевна? Что у вас общего с этим... шустриком?
Взгляд изумрудных глаз не дрогнул, не ушел в сторону.
- Объясниться я могу. Частично. Во-первых, вот вам, господин прапорщик, сувенир на память, - Катя выдернула из-за ремня на спине парабеллум, кинула на колени Герману. - Гильзу перекосило. В обойме еще четыре патрона. Повезло вам, ваше благородие. С какой стати вам взбрело в голову орать "бросай оружие"? Этот тип стреляет профессионально. Два раза меня чуть не достал.
- Я думал, он будет полезнее нам живым, - сказал Герман, потирая бедро, ушибленное германским пистолетом.
- Полезнее, может быть, и полезнее. Но не ценой же наших жизней и здоровья. Его живым трудно взять. Разве что раненым. Лучше бы вы, Герман Олегович, ему локоть прострелили. Или колено. Или это шибко бесчеловечно?
- Не увиливайте, Екатерина Георгиевна. Кто он такой? И кто вы такая? - с мрачной решимостью спросил Герман, сжимая удобную рукоять парабеллума.
- Он - агент "безпеки", украинской националистической службы безопасности. Я - сотрудница спецслужбы. Российской. Не русской, не большевистской, не монархической. РОССИЙСКОЙ. По какому поводу и какими судьбами мы с ним сцепились именно здесь - можете спрашивать, можете не спрашивать, все равно ответить не смогу. Сама пока не понимаю. Интересоваться подробностями моей службы и моим жалованием не стоит. И вообще, чем зыркать на меня с таким подозрением, идите-ка, вы, прапорщик, своей собственной дорогой. Я ведь вас не держу. Лошадь есть, ранены вы чисто символически. И Прота забирайте. Рядом со мной сейчас ой как нехорошо быть.
Герман вновь уставился на реку. Что от нее требовать? Сказала, по-видимому, правду. Щепоточку правды. Да что ты, собственно, у нее узнать хотел? Но уходить не хочется. Признайся, единственное, что еще держит в этой жизни - возможность украдкой глянуть на встрепанный золотистый затылок.
- Братец Прот, ты-то что надулся? - Катя махнула грязным тампоном. - Ототрется уголек. На днях станешь истинным бледнолицым. Или тебя тоже вопросы устройства мироздания мучают?
- Не мучают. Я и так слишком много знаю, - Прот ожесточенно потер серыми пальцами волосы, поднялось облачко пыли. - Х..во быть всезнающим.
- Матюгаться начал, - Катя покачала головой. - Иди-ка ты купаться, всезнайка. Умывальников начальник и мочалок командир.
- При чем здесь умывальники? Я доводом стал, - печально сказал Прот. - Меня все найти хотят. Или убить. Меня теперь от Белгорода до Екатеринослава ищут. Я - аргумент. Используют, потом выбросят. Ваш соперник, его кличка пан Кула, раньше считал, что вы из ЧК. А золото, Екатерина Георгиевна, здесь недалеко, под Змиёвом спрятано. Вы, господин старший сержант, все-таки решите, что вам нужнее - я или золото? Или вы с самого начала знали, что я как доказательство важен?
Герман со злорадством увидел на лице амазонки крайнее изумление. Оказывается, наша Катенька тоже глуповато рот умеет разевать.
Кони пощипывали траву, взмахами хвостов отгоняли надоедливых слепней. Герман тоже отмахивался веточкой от кусачих тварей. Новая трофейная "драгунка" стояла между колен. Где-то в зарослях рогоза мирно переговаривались кряквы. Герман слушал уток, заодно прислушивался к ахинее, которую нес Прот.
- От рождения это у меня. Наказан невесть за что. Хотя привык, жить можно. Главное, внимания не обращать, пока лично тебя не касается. Человек, Екатерина Георгиевна, самая странная божья тварь. Себя не понимает, никого не понимает. Всего боится, и от этого кровожадней волка. Порода, видимо, такая.
- Ну, насчет породы я знаю, - Катя продолжала машинально чистить маузер. - Прот, значит, тебе достаточно тактильного контакта? Прикосновения, я имею ввиду?
- Я же говорю, можно и без прикосновений, - скучно сказал мальчик, и попробовал улечься поудобнее. - Касаясь человека, я вижу, ну, глубже, что ли. Иногда достаточно посмотреть на кого-то, и тоже хорошо вижу. А иной раз хоть обнимайся - тьма кромешная.
- М-да, уникум ты. Сочувствую. Ничего, если следы хорошо запутать, никто тебя не найдет. Насчет внешности ты не слишком беспокойся, можно загримироваться. И насчет "довода и аргумента" - обижаешь. Я тебя не искала и использовать не собираюсь. Насчет золота - отпираться не стану. Финансовые вливания любой конторе нужны, в том числе и моей. Насчет тебя - ни сном, ни духом. Собственно, ты и сам должен был видеть. Нету тебя в моих планах. Уж извини, - амазонка сердито принялась собирать маузер.
- Есть я в ваших планах, - пробормотал Прот и ехидно добавил: - Только вы еще этого сами не поняли, потому как каша у вас в мозгу. Вы начальство часто ругаете за бестолковость, за то, что вам толком ничего не объяснили.
- Ну, ругаюсь я много, это и господин прапорщик легко может подтвердить, - Катя кивнула в сторону молчавшего офицера. - Ты лучше скажи, откуда у тебя подозрения, если ты меня насквозь видишь? Это ты Герману Олеговичу насчет моей двуличности и коварности заливай. Я-то знаю, что использовать тебя не собиралась. Не потому, что такая благородно-разблагородная. Я попросту не знаю, чего все от тебя хотят и, что мне самой с тебя можно поиметь. Что насчет этого твои экстрасенсорные способности говорят?
- Эка вы вывернули, Екатерина Георгиевна. Я что, как по книге человека читаю? Знаете, как это - дверь перед тобой распахивают, и в тот же миг полотенцем по глазам лупят. За дверью - базарная площадь, и чего там только нет. А ты только кучу навоза успеваешь рассмотреть или бородавку на носу у торговки медом. Смотреть-то не знаешь на что. Времени - миг. Насчет того, о чем именно человек в тот момент думает, это легче - оно на переднем плане. Но и это у кого как. Люди разные.
- Да уж. Ну и сложности, одуреешь, - Катя покосилась на прапорщика, сидящего с отсутствующим видом, и понизила голос. - Ну а насчет меня - что там, на переднем плане? Только давай без интимных подробностей. Про бесстыжесть я и сама знаю.
- Глаза. Темно-темно карие, - шепотом сказал мальчик. - Вы их про себя почему-то вишневыми называете.
Герман видел, как девушка вздрогнула. Тут же нагнулась, бормоча проклятия, принялась собирать рассыпавшиеся патроны. Глухим, незнакомым голосом, спросила:
- Значит, вишневые глаза? Не черные или, там, голубые? Не путаешь?
- Нет, - довольно растерянно прошептал Прот. Он с таким вниманием смотрел на командиршу, как будто впервые ее видел. - Екатерина Георгиевна, странно, но те глаза, правда, вишневыми нужно называть. Другие очи тоже имеются. И черные, и желтые, от которых мороз по коже. И голубые. Но вы же о них...
- Понятно, понятно, - поспешно оборвала Катя. - Ты мне всю голову не перетрясай, - она помолчала. - Прот, а ведь тебе нужно завязывать. С такими способностями своей смертью точно не умрешь.
- Как завязывать-то? Я же измениться не могу. Черти у меня в голове танцуют. Путаю все. Я же, срамно сказать, сейчас вашу дачу вспомнить могу, а как сам малым рос, совсем не помню, - Прот закинул руки за голову и уставился в начинающее меркнуть небо.
- Есть у меня одна идея, - Катя грустно усмехнулась. - Когда Пашка нас найдет, я тебе ее открою. Примитивная идейка, но такие часто срабатывают. Да не умирай ты раньше времени. Честное слово, людям и хуже бывает. Выкручиваются.
- Прот, а насчет меня как? - неуверенно спросил Герман. - Что во мне? Или там и заглянуть некуда?
Прот повернул голову, глянул прищуренным глазом:
- У вас, Герман Олегович, печально там. Птицы на кладбище поют. Осень, а они поют. В грустном вы мире живете. А о Лариске вашей забудьте. Дура она. Да вы и сами знаете.
Щеку у Германа и так пекло, а тут еще и уши загорелись. Катя смотрела с интересом. Вот черт, и кто за язык тянул спрашивать? Сейчас съязвит.
- Знаете, прапорщик, давайте, я вам повязку поменяю и повреждения продезинфицирую. А то вы в этой обмотке на бомжующего гангстера похожи, - усмехнулась амазонка.
Руки у Кати были быстрые, точные, и, несмотря на многочисленные царапины, полученные за этот бурный день, легкие в прикосновении. Самогон обжигал поврежденную щеку, но Герман жмурился не от боли.
- От пули легкий шрам останется, - озабоченно сказала Катя. - Это ничего, такие шрамы мужчинам шарму прибавляют. Ушиб в два дня заживет. Ничего, крепче будете за личное оружие держаться. Вот только я не пойму, что за красные пятна по всему лицу? Не хватало еще инфекции.
- Это крапива, - пробурчал Герман. - Обходные пути, знаете ли, тоже таят скрытые опасности.
Катя засмеялась:
- Ладно, хлебните из горлышка, товарищ рейдер. В качестве анестезии.
Герман сделал глоток. Сейчас самогон обычного желания судорожно передернуться не вызвал, вероятно, оттого, что прапорщика отвлекло природное совершенство окружающего рельефа. Черт знает, почему ремень кобуры способен так изящно подчеркивать достоинства женской фигуры? Катя, завинчивая флягу, глянула с усмешкой. Герман поспешно отвернулся и встретился с сумрачным, все понимающим взглядом Прота.
Господи, хоть от колдунов-то, спаси и оборони.
- Екатерина Георгиевна, я пройдусь, местность проверю.
- Не помешает, - покладисто согласилась предводительница. - Наш тарантас часа через два подойдет, это если Пашка ни на кого не нарвался. Повнимательнее осматривайтесь, Герман Олегович.
Естественно, командирша не ошиблась. С Пашкой, разыскивающим товарищей, столкнулись в сумерках. Забрав верховых лошадей, прошли к спрятанной бричке. Рядом с повозкой, с взведенным наганом в руке, сидела черная и мрачная Вита.
Катя только хмыкнула. Возможно, собиралась съязвить, но спаленная корчма была слишком близко. Виту никто не трогал, только Пашка накрывая скудный ужин, выделил девчонке самую большую луковицу и поджаристую горбушку монастырского хлеба. Витка демонстративно взяла штык командирши, разделила порцию на две части:
- Нам с Протом как раз будет.
Ели в угрюмом молчании. Настроение Виты было всем понятно. У Германа болела щека. Прот был полон печальных раздумий о своем будущем. Пашка, которому прапорщик успел бегло поведать о результатах засады и сказочных талантах монастырского воспитанника, пытался сообразить - подшутили над ним или нет?
- Ладно, тут и жрать-то нечего было. Ты, Витка, извини, но сейчас не время для траура, - Катя самым наглым образом вытянулась на шинели, поболтала усталыми ногами. - Давайте думу думать. Решать, куда пойти, куда податься. Павел и Вита, вы в общих чертах в курсе дела. За Протом охотятся. За мной, очевидно, тоже. Хотя и с меньшим азартом, что мне, девушке незаурядной, несколько оскорбительно. Предлагаю такой вариант: пока у нас имеется некий резерв времени, пока наш дружок собирает новую команду - прорываемся подальше отсюда. Как насчет направления на Змиёв? Имеем шанс поиграть в искателей сокровищ. Банковские ящики, конечно, не столь романтично, как дивная пещера Али-Бабы, но тоже куш неплохой.
- Золото мы для вас копать будем? Для этой вашей спецразведки? - пробормотал Герман, тщательно разглядывая носок своего левого сапога.
- Вот что значит человек с классическим образованием, - серьезно заметила командирша. - Сразу суть ухватил. Вообще-то делить шкуру неубитого медведя не комильфо. Но если рассуждать теоретически, предлагаю поступить по-честному. Каждый берет, сколько сможет уволочь. Остальное остается моей конторе. С вас - помощь в создании нового места захоронения.
- А если мы все унесем? - поинтересовался Пашка, свято верящий в неисчерпаемые возможности человеческого организма.
- Надорветесь и там поляжете. Там, Паша, много. Прот может подтвердить. Он, э-э, мысленно удостоверился.
- А по иной причине мы все там не поляжем? Например, от маузера? - стиснув зубы, спросил прапорщик.
- Я твой скепсис, Герман Олегович, понимаю, - тихо и отчетливо сказала Катя. - Но думай, что несешь. Я детей стараюсь не убивать. До сих пор получалось.
- Действительно, Олегович, что за буржуйская привычка никому не доверять? - осуждающе пробормотал Пашка. - Мы же командой отбивались не раз. Ну, ты - беляк, я - красный, у остальных тоже... свое классовое происхождение. Но друг друга за какое-то паршивое золото мы резать точно не станем.
- Герман Олегович не подумавши говорил, - серьезно сказала Вита. - Вы, Катерина Еорьевна, на него не дуже обижайтесь. Герман Олегович завжди опасается. А золото потребно брати. Гроши нам нужны. Дальше жить нужно. Дом себе шукати. Если Герман Олегович вважає, що мы закон порушуємо, то пусть честно скажет.
Глаза у Виты были огромные, серьезные, такие же бездонные, как ночная тьма за ее спиной. Смотрела девушка со спокойным ожиданием, и ни насмешки, ни нетерпения, Герман в этом взгляде не увидел.
- Помилуй бог, Вита, какие законы? Все законы в прошлом остались. Я просто хотел сказать, что люди от близости золота весьма легко рассудка лишаются.
- Ха, - Пашка пренебрежительно махнул рукой, - было бы с чего с ума сходить. Лично мне никакого золота не нужно. Я свою долю на нужды советской власти сдам. Пусть школу откроют или еще что. И на долю вашей разведки, Екатерина Георгиевна, я не претендую. Вы - партия союзная. А из золота скоро стульчаки будут отливать.
- Подтекать будут, - ухмыльнулась Катя. - И вообще, холодно сидеть.
- Я фигурально выразился, - не смутился Пашка. - Товарищ Троцкий придумает, что с золотом делать. Вообще, я только "за" - у этих гадов обязательно нужно награбленное отобрать. Справедливо будет. Да и Вите хозяйством нужно обзаводиться. Она девушка к дому привычная. Проту деньги не помешают - ему с нервами нужно обследоваться. Сейчас электричеством очень хорошо лечат. В Москву съездишь, в центральный клинический госпиталь. И нечего друг друга бояться. Я, между прочим, в смысле золота всем здесь доверяю: от жадности никто из нас с ума точно не сойдет.
- Да, - Прот неуверенно улыбнулся. - У меня, как говорится, страховка. Меня сумасшедшим уже с детства считали.
- Не пори чушь, - грозно одернул Пашка. - Полгода тренировок по Миллеру, и ты сам себя не узнаешь. Характер нужно проявить. Эх, вам бы всем в политической сознательности прибавить!
Двигались в основном в сумерках. Короткий привал ночью, днем отдыхали долго. Командирша не торопила, считала, что главное сейчас - осторожность.
От этого четырехсуточного путешествия у Германа остались странные воспоминания. Короткие теплые ночи, мгновенные, как из ведра, проливные дожди. Днем через час-два от прошедшего ливня не оставалось и воспоминания. Ночью люди и лошади двигались сквозь мокрый мир, в звоне капель, во влажном шелесте листвы. Сквозь стряхивающие дождь ветви ярко сияли звезды. Из космической черноты на мокрую землю поглядывала насмешливая луна. Небо казалось бархатным занавесом Большого театра, где Герману довелось побывать дважды в жизни. Но того театра, с его "Садко" и "Князем Игорем", никогда не было. Миф. И Москвы не было. Лошади и пятеро людей уходили в совершенно иной мир. Туда, где не бывает войн и революций, нет комиссаров и полковников, кофе и пачулей, газет и телеграфа. Чужих людей Герман теперь видел только в бинокль. Подходить к хуторам и вообще показываться посторонним на глаза Катя категорически запретила. Прапорщика уже не шокировали инструкции, которые давала предводительница перед вылазками для пополнения запасов провизии. Воровать молодой картофель и огурцы Екатерина Георгиевна умела не хуже, чем стрелять. Брали скромно, дабы не вызвать подозрение у местных селян. Чаще на "охоту" ходили Пашка и сама Катерина, иногда к ним присоединялась и деятельная Вита. Сам прапорщик и неуклюжий Прот оставались на хозяйстве, охранять бричку и лошадей.
Как-то днем Катя принесла зайца. Сказала, что подбила камнем из пращи, помахала солдатским ремнем, на котором обычно таскала свой непомерный арсенал. Герман не слишком-то поверил - наверняка у зеленоглазой воительницы имеются иные способы бесшумного умерщвления. Праща - древность из библейских преданий. Но заяц, пусть и некрупный, оказался просто изумительной вкусноты. Его поджарили с молоденьким чесноком, и от запаха слюнки текли у всех. Пашка сказал, что после победы мировой революции разведет кроликов - очень полезные животные. Катя, вытирая руки, (зайца свежевала она, и надо признать, до отвращения умело) заметила, что после победы мировой революции кроликов будут выдавать по карточкам, на большие праздники, каждому заслуженному пролетарскому борцу - по хвосту и уху. Особо идейным еще и потрошки. Пашка не обиделся, сказал, что не верить в трудное дело становления справедливой власти каждый может, зато потом весь мир ахнет. Амазонка довольно мрачно заверила, что как раз вполне верит, что мир ахнет. Куда хуже, что и сами "р-р-революционеры" тоже ахнут.
Пообедали тогда чудесно - от зайчика с крошечной, как фасоль, печеной картошкой и следа не осталось. Герман сменил мужественно стоявшего часовым Прота. Мальчик поковылял чревоугодничать, пока порция не остыла, а прапорщик прошелся вокруг полянки. Неуверенно застрекотала сорока, улетела. Густой орешник плотно обступал дневной лагерь беглецов. Было тихо, тепло. Герман поправил на плече ставшую привычной "драгунку". Лошади насторожили уши, недоуменно косились на лагерь, где у уже загашенного костра сидели спутники. Прапорщик и сам не сразу понял, что там тихонько поет Сама. Пела Катерина, по правде говоря, неважная, голос ее, хоть и звонкий, мелодию вел неуверенно, явно фальшивя. Зато песня была странная, никогда ранее Германом не слыханная. Какой-то романс, где возлюбленная автора почему-то пила обжигающе холодный виски. Прапорщик вспомнил проклятый монастырь, сразу стало горько и стыдно. Герман хотел наподдать запросившим каши сапогом наглую поганку, но вовремя одумался - лишние следы оставлять неуместно. За последние недели Екатерина Георгиевна крепко вдолбила личному составу азы лесной науки.
У костра Катя смущенно хихикнула, сказала, что знает, что ей медведь на ухо наступил, и не нужно ее за такое пение прикладами бить. Но в данной ситуации она просто обязана что-нибудь надлежаще-лирическое исполнить. Необоримый инстинкт, однако. Пашка благородно заявил, что голос вполне хороший, и песня интересная, хотя и не совсем понятная. Вот, что такое этот самый виски? Вроде буржуазного шампанского? Катя сказала, что напиток мужской, похож на очень качественный самогон. И бутылки красивые. Пашка мигом принялся вспоминать, что такого алкогольного ему в жизни приходилось пробовать. Оказалось, что всем вспомнить есть о чем. Даже Прот принялся вспоминать разные сорта церковного кагора. Вита оказалась пламенной сторонницей какой-то диковинной настойки, о которой никто не слышал. Екатерина Георгиевна ликероводочную дискуссию прервала, тихо запев, следующую песню. Вернее стихи на простую мелодию. Про любовь.
Герман понял, что торчит на одном месте, вместо того чтобы двигаться вдоль орешника. У костра молчали. Потом Вита что-то пробормотала, прапорщик не расслышал. Зато видел, как Катя слегка дернула девочку за косу и утешающее сказала:
- Какие ваши годы? Всё сложиться.
- Екатерина Георгиевна, кто стихи написал? - не выдержал Герман.
Предводительница глянула в его сторону:
- Вы, ваше благородие, хоть и слушаете краем уха, но от основных обязанностей не отвлекайтесь, за просекой приглядывайте и вообще.
Герман взял под козырек и пошел большим кругом. Поеживаясь, нырнул по листву лещины. Кто бы ни написал те строки, явно не салонный рифмоплет. О любви и окопах, надо же. Прапорщик сам в атаку не ходил, но хорошо помнил изуродованное предполье на ковельском направлении. Неужели и ОНА там бывала? Какой-нибудь секретный женский батальон?
Когда Герман обогнул полянку и вынырнул из кустарника, снимая с шеи паутину, в лагере все еще говорили о войнах. Пашка отстаивал версию, что после победы мирового пролетарского движения войны раз и навсегда исчезнут. Похоже, даже Вита парню не верила. Катерина лежала, закинув локти за голову, жмурилась на солнечные лучи, пробивающиеся сквозь колышущие листы лещины. Желтые веселые пятна плавали по ее лицу и Герман вдруг отчетливо понял, что никогда больше он не увидит такой прекрасной картины. Ведьма она и убийца. Безжалостная одиночка. И самое красивое, что существовало в короткой жизни беглого прапорщика Землякова-Голутвина.
- Да перестаньте вы спорить, - не открывая глаз, пробормотала Катя. - Вояки. Все уже давно сказано и рассказано:
Все помолчали, потом Пашка нерешительно спросил:
- А почему Каховка? Скучное место. Я там раз проезжал. Одни плавни. И пролетариата мало.
- Там твои червоные, Паша, плацдарм захватят. И схлестнуться с друзьями Германа Олеговича в полную силу, - неохотно пояснила Катя.
- Так ведь... где-то же должен быть последний и решительный, - неловко сказал Пашка, и как-то стыдливо глянул на стоящего у кустов прапорщика. - Историческая необходимость, она...
- Да иди ты со своей необходимостью, - сквозь зубы процедила Катя. - Наполеоны, мать вашу... Я к тому говорю, чтобы и духу вашего, дорогие попутчики, через год у этой проклятой Каховки не было. Хлебайте дерьмо где-нибудь в другом месте.
Герман понял, что командирша сквозь ресницы смотрит на него.
Прот подвигал своим перекошенным плечом, сел удобнее и тихо спросил:
- Екатерина Георгиевна, а насчет через год, это точно?
- Весьма вероятно, - кратко сказала Катя.
- Э, я не понял, - ошеломленно забормотал Пашка. - Екатерина Георгиевна, вы что - тоже как Прот? Может, и я могу? Предсказывать?
Катя хмыкнула:
- Да ты же только этим и занимаешься. Кто нам все уши прожужжал про неизбежную победу мировой революции и светлое царство социализма? "Перекуем мечи на орала, а злато на толчки". У гимнаста-пролетария слово - кремень.
- А мне кто проречет? - жалобно сказала Вита. - Що со мной в жизни буде?
- Да все с тобой нормально будет, - в один голос сказали Пашка и прапорщик.
Катя усмехнулась.
- Вы, Екатерина Георгиевна, не улыбайтесь, - как водится, неожиданно для себя обозлился Герман. - Если вы что-то знаете, может быть, соблаговолите и с нами поделитесь? Одной ведь дорогой идем.
- Эй, уважаемые, вы как-то не так поняли, - Катя села. - Я совсем не как Прот. У меня дара провиденья вовсе нэма. Прогнозы выдаю на основании научного анализа военно-политической обстановки. Например, сколько детей и от кого именно у нашей любознательной Виты будет - хоть пытайте, я без понятия. А насчет военных действий, вы же понимаете. Ни мне, ни вам общего замысла летне-осенней компании знать не положено. Я, возможно, чуть больше знаю, но вам-то зачем?
- Нам и не надо, - сказал Герман. - Лгать у вас, Екатерина Георгиевна, плохо получается. Лучше и не начинайте. Впрочем, виноват. От обязанностей часового непростительно отвлекся.
Прапорщик снова нырнул в кусты, успел услышать как вздохнул Пашка:
- Вот оно, дворянство. Чуть что - на принцип прет...
Утром по широкой дуге обошли окраину Змиёва. В старинном городке никто из "партизан" не бывал, но Катя и так вела уверенно. Хвалила карту, Герман удивлялся - ничем особенным карта не отличалась, обычное затертое издание военного ведомства. Поглазели в бинокль на призрачные рассветные огороды и на крест церквушки. Религиозно образованный Прот сказал, что это старинная церква Параскевы Пятницы, и отряд ускоренно двинулся дальше, торопясь уйти от обитаемых мест.
Опять днем отсиживались в зарослях у обширного болота, в котором растворялась крошечная речушка. Герман бродил с винтовкой у заросшей тропки, присматривал за единственным подходом от дороги. Остальные возились в лагере, иногда до прапорщика долетали приглушенные голоса и плеск. Купаются, что ли? Могли бы выбрать местечко и поудобнее. Там, дальше - мелководье с песочком. Погода действительно солнечная, вполне располагающая к водным процедурам.
Герман неодобрительно посмотрел на свой сапог - еще одного ливня с грязюкой обувь не переживет. И так пальцы практически торчат. Кого бы пристрелить, переобуться?
В роще выводила свои замысловатые коленца малиновка. Припозднился певун, вон как старается. Да, в Подмосковье такое услышишь редко. Не зря там птицу зарянкой называют. Нет, что бы там справочники ни писали, пение малиновки от трелей дроздов кардинально отличается.
В кустах зашуршало, прапорщик инстинктивно вскинул винтовку.
- То я, - из-за кустов осторожно высунулась Вита.
- Так чего тогда крадешься?
- Катерина Еорьевна сказала, що вы часовой бдительный, обережно треба.
Герман пожал плечами:
- Обычный я часовой. Это что у тебя?
Вита со скрытой гордостью раскрыла ладонь:
- Вот. Сама зловила.
На ладони шевелил хвостиком карасик размером с указательный палец.
- Здорово! - искренне сказал Герман. - Так вы там рыболовством занимаетесь? Ну и есть успехи?
- Средне так. Але на вечир хватит. Катерина Еорьевна казала, как голыми руками рыбу ловить. Извозились вси, зато забавно и юшечка буде.
- Все-то умеет ваша Екатерина Георгиевна, - пробормотал Герман.
- Я теж умею, - со странным упрямым выражением сказала Вита. - Хоч кныши, хоч рыбку фаршировану. Только я на плите звыклась готовити. А здесь у нас даже кастрюли нету. Было бы посуда, я бы вам показала вкусноту. Катерина Еорьевна запитує - все ли тихо? Костер можна разводить?
- Отчего же нельзя? Ни единой души. Только малиновки поют.
- Красиво вильшанки поют, - согласилась Вита. - Вы, Герман Легович, идите. У костра поможете, поразмовляете. А то все на часах и все мовчком. Я подежурю.
- Вот еще, - Герман усмехнулся. - Из карася, конечно, форшмак не приготовишь, но рыбу чистить самое девчачье дело. А я разве, что хвост от жабр отличать умею.
- Ничего, що там чистить, без вас управятся. Вы просто отдохнете. Нехорошо весь час в одиночку быти. Вы мине винтовку не давайте, она тяжела как гармата . У меня револь'вер есть. Идьте, идьте, Герман Легович.
Герман посмотрел озадаченно. Уж одиноким он себя определенно не чувствовал. Преступником, беглецом, авантюристом, в конце концов, но уж точно не робинзоном. С Пашкой ежедневно заводили дискуссии - или по поводу политического будущего России, или на иные, более нейтральные темы. По правде говоря, спорить с юным пролетарием в последнее время не хотелось. И Пашка уже не так слюной брызгал, возводя осанну мировой революции. Больше говорили о Москве, о Великой войне, и как ни странно, о спорте. По поводу спорта, физкультуры и прочего физического развития Пашка был превеликий энтузиаст. Даже странно для столь необразованного мастерового парня.
С Протом тоже было о чем поговорить. Знал мальчик много, но какими-то урывками и обрывками, хаотичность коих неизменно ставила в тупик прапорщика. Библию и Евангелие Прот помнил чуть ли не наизусть, но почему-то никогда не цитировал, как свойственно большинству глубоко верующих людей. Насчет большого мира, особенно заграничного, мальчик пребывал в глубочайшем невежестве, зато иной раз поражал знанием отечественной истории. То из него вываливались рассказы о крестьянских настроениях после реформы 1861 года, то пересказы ярких воспоминаний какого-то одноногого ветерана о взрывах севастопольских фортов в злосчастном августе 1855-го. Слышал ли он это в действительности, или запомнил какие-то свои смутные видения, Прот и сам не знал. Частенько обсуждали трудную жизнь мальчика сообща, командой. Пашка настаивал на усиленном закаливании и ежедневной гимнастике. Бумажку с рисунками-пиктограммами чудодейственных упражнений он уже успел нацарапать и всучить мальчику. Прот обещал в спокойной обстановке непременно заняться, но сомневался, что приседания помогут ему не сойти окончательно с ума. Похоже, Прот относился к младому большевику, а заодно и к дезертиру-прапорщику, как к большим дитятям. Впрочем, Германа это почему-то совершенно не обижало.
Иное дело любое краткое, и, в общем-то, дружелюбное обращение непосредственно самой предводительницы. Герман мгновенно впадал в позорное остолбенение, из которого вырваться можно было, лишь сказав какую-нибудь колкость. Впрочем, на колкости надменная амазонка не обращала ни малейшего внимания, и это опять же безумно злило прапорщика.
В общем, одиноким себя, впервые за многие годы, Герман не чувствовал.
...- Та иди теж, - настойчиво повторила Вита. - Только и рыбу забирайте зараз.
- Тебе нужно в одиночестве побыть? - догадался Герман.
- Мне?! - Вита посмотрела с изумлением и обидой. - Мне, пан офицер знае, теперь до віку в одиночестве быти.
- Извини, - Герман на мгновение зажмурился, - я, кажется, глупость сморозил.
Вита дернула угловатым плечиком и деловито, хотя и неумело, принялась проверять барабан нагана.
Герман посмотрел на аккуратно уложенного на лист карасика, на чешую, прилипшую к широкой юбке, и сказал:
- Ты, Вита, извини, но не могла бы ты ответить на два вопроса? Ты почему меня по имени-отчеству зовешь? Я тебе не командир, не начальник. И не такой я уж старый.
- Ой, не старый он! Вы же человек образованный, столичный, в чинах. А я що таке? Неужто мне вас Гершкой, как плотникова сына кликати?
- Нет, Гершкой не надо, - Герман старался не улыбаться. - Можно просто Германом. Послушай, ты зачем меня отсюда спровадить хочешь?
- Не отсюда. До костра вам нужно ити, - Вита смотрела ему куда-то в район уха, и Герман с изумлением понял, что ее смуглые щеки розовеют.
- Идите, - пробормотала Вита, по-прежнему глядя сквозь долговязого прапорщика. - Сядите. Молчите. Дивитесь на неё. Вы же так дивитесь, що нам стыдно. Та ни боже ж мой, я ни в укор вам. Зависть берет. Мы с Проткой пачканные, колечененые, на нас так в житти никто не гляне. Ой, завидую я, хочь пулю в лоб пускай.
- Вита, - оторопевший прапорщик снял и зачем-то протер очки, - ты что такое несешь? Какие же вы калеченные? Ну, Прота монастырская жизнь слегка подкосила. Но ты-то...
- Я-то? Протку поповская мудрость спортила. А меня то, що ноги дюже сильно разодрали. Та выкинь ты свои окуляры! Потребни они тебе, як корове седло. Що молчишь? С порчеными девками не пристало размовлять?
- Вита, я бы очень хотел, чтобы мы тогда раньше пришли. Чтобы не опоздали. Я бы этих гадов одним прикладом бы забил.
- Та сильно вы припозднились, - глухо сказала девочка. - На сутки почитай. И бомбу вы, пан прапорщик, дурно шпурнули. Трохи точней, та была бы я со своей семьей.
- Дура ты! Извини, но Катька прямо так бы тебе и сказала. И по лбу бы дала.
- Она и сказала. Только с загином. И дала не по лбу, а по заду. А вы, Герман Легович, мне ничего больше не додасте?
- Добавлю. И думать так никогда не смей. Молодая девчонка, хорошенькая, а глупость такую несешь. Не идет тебе, Вита. Наган дай сюда...
Тонкое запястье в разводах от илистой речной воды прапорщик перехватил, но револьвер отнять не удалось. Герман взвыл сквозь зубы, отдернул руку - зубы у Витки были по-прежнему острыми.
Девушка отскочила:
- Вечерю без вас сварим. Дурненный вы, Герман Легович. Наган я ни в жизнь никому не отдам. Еще и образованный, - Вита подхватила рыбешку и скрылась за кустами, только юбка хлестнула по ни в чем не повинному остролисту.
Герман подул на следы ровненьких зубов на ладони, раздраженно поправил ремень винтовки. Права госпожа амазонка: на посту отвлекаться нельзя.
После Змиёва пробирались древними дремучими борами. Германа порядком изумляли вековые сосны необхватной толщины. Прот и Вита смотрели подавленно, даже юный неукротимый большевик честно признал, что ему "що-то не по себе - в такой чащобе не то, что леший - целый выводок змей-горинычей уживется". Пашке простительно, он человек приморский, скорее степной, и вообще городской. А вот пани Катя...
Герман старался не психовать. Форс держит барышня. Как законная командирша, вездесущая шпионка и человек бывалый. Не может женщина цивилизованная, образованная (драгоценная Екатерина Георгиевна, несмотря на свои вызывающие манеры и умение чудовищно браниться, явно не церковно-приходскую школу заканчивала), не может молодая дамочка так свободно себя чувствовать в чаще. Стиснув зубы, прапорщик наблюдал - нет, не врет: наслаждается глухотой чащоб.
На ничем не примечательной развилке взяли правее. Дорога временами становилась такой, что Пашке приходилось браться за топор. Вместе с Германом отволакивали с едва заметной колеи обрубленные ветви рухнувших сосен. Миновали старую, уже зарастающую вырубку. Дорога снова нырнула в чащу. Колеса брички поскрипывали, медленно переваливаясь по корням и сухим веткам. Катя верхом следовала за повозкой, поглядывала на раскидистые ветви сосен, на сумрачную даже в солнечный полдень лесную тень.
Впереди снова показалось упавшее поперек просеки дерево. Пашка, пробормотав неразборчивое, взялся за топор. Герман, прихватив винтовку, спрыгнул следом. Возиться не пришлось, сопя, отодвинули в сторону старый, трухлявый ствол.
- Слушай, коммунар, куда мы едем? - пробормотал Герман. - Здесь путники в последний раз при царе Горохе проезжали. Какой клад? Это идиотское злато не древние же половцы прятали?
- До золота еще доехать нужно, - озабоченно сказал Пашка. - Екатерина Георгиевна с Протом свои видения на карту накладывают. Лично я осознать и не пытаюсь. Пока мы просто путь срезаем. Вернее, до этого мы кругаля дали, а теперь ближе к "железке" выходим. Вроде так. Один бы я в этот лес ни за что не сунулся. Тут моргнуть не успеешь, заблудишься.
- Вот тут я с тобой, товарищ р-р-революционер, вполне соглашусь. Жутковато здесь.
- Ну, наша-то спокойна, - Пашка тайком кивнул на сидящую в седле предводительницу. - Лесничиха она, что ли? Ты заметил, у нее глаза цветом точь-в-точь как мох, когда на него солнцем брызнет. Ничего, раз спокойна как истукан, значит, выведет.
- Нужно говорить 'спокойна как удав', - издали сказала Катя. - Истукан - определение крайне устаревшее, не соответствующее временам славных революционных свершений. Если вы все уже обсудили, может быть, дальше двинемся?
- Ну и слух, - пробормотал Пашка. - Да мы идем уже. Мы так, дух перевести.
- Скоро на ночь остановимся, тогда и переведете, - миролюбиво сказала Катя. - Алга , комсомол.
На ночлег остановились на крошечной полянке у склона к ручью. Катя разрешила развести костер. В чугунок попало с десяток ранних сыроежек и упитанный уж, изловленный ловкой предводительницей. Германа и Виту порядком передернуло, когда командирша без околичностей умертвила невинное пресмыкающееся методом усекновения головы. Уж еще извивался, оплетая кольцами руку Кати, брызгал кровью.
- Желающие могут отвернуться и не кушать, - сказала командирша. - Но червяк съедобный, я гарантирую. В азиатских странах на гадюках даже настойки делают. А у нас ужик - практически деликатес...
- В Азиях народ ушлый, - заметил Пашка. - Там йогой занимаются. Специальная гимнастика такая. Сложнейшая система....
Под разглагольствования двинутого на физкультуре большевика варево созрело. Катя попробовала, передала ложку Пашке:
- Ничего, съедобно. Давайте остатки сухарей. Завтра, если ничего не подвернется, придется обедать по-французски - лягушек ловить. Они и без сухарей пойдут.
Вита застонала. Герман посмотрел на нее с сочувствием.
Впрочем, ведьмовская похлебка оказалась вполне съедобной. Не помешал бы перец, да и соль уже заканчивалась. Ложек было всего две. Герман хлебал по очереди с Витой. Девочка ела аккуратно. Губы у нее были запоминающиеся: чувственные, совершенно не славянские. Странно, что раньше не замечал - совсем зеленоглазая со своими деликатесными ужами и мухоморами с ума свела.
- Екатерина Георгиевна, надо бы сегодня пост сдвоенный поставить, - заметил Пашка, разочарованно заглядывая в опустевший чугунок.
- Истинно, - Вита передернула плечами, - я кушаю, а в спину словно смотрит кто.
Катя окинула взглядом компанию - действительно, все, кроме Прота, были при оружии. Даже Вита держала наган на подоле.
Предводительница язвить и издеваться не стала, только вздохнула:
- Вы, племя младое, незнакомое, совсем от природы отбились. Филина больше, чем винтовок боитесь. Зря, между прочим. Лес, если без мандража по нему ходить, худого не сделает.
- Ага, вы еще скажите, добрый он, - пробормотал Пашка, вытирая чугунок пучком травы; к ручью парню идти явно не хотелось. - А що если волки? Или медведи?
- Медведи - это да, - Катя усмехнулась. - Против эскадрона медведей нам даже с пулеметом не устоять. Но, по счастью, медведи облавными охотами не увлекаются. Волки в летнюю пору разве что из любопытства придут на гостей взглянуть. Лес, он и не добрый, и не злой. Он сам по себе.
- Значит, вы в лесу бывали и ничего в нем не боитесь? - с обычной мрачностью поинтересовался Герман.
- Ну, почему, бешеных лис я опасаюсь. Цапнет такая, и готово. Ну, это я так, полушутя. С лесом, если разумно и уважительно к нему отнестись, можно придти к согласию. Он ведь сдуревшую лису и стороной отвести может. Вы, ребята, с природой договориться пробуйте.
- Даже здесь? - спросил внимательно слушавший Прот.
- А почему же не здесь? - удивилась Катя. - Здешний лес почти такой же.
Герман чувствовал, что амазонка и мальчик говорят о чем-то, доступным только им. Ну и пусть. Оба одинаково сумасшедшие. Им и никаких лис не нужно. Мракобесы.
- Що вот так встать и говорить? - недоверчиво спросила Вита. - Ой, та не смешите, Катерина Еорьевна.
Катя улыбнулась:
- Хочешь попробовать? Давай, дочь Сиона, не трусь. У тебя силы духа хватит.
- А що, мне теряти нечего, - пробормотала Вита. - Говорите, як потребно.
- Для начала от костра отвернись. Дай глазам к темноте привыкнуть.
Герман и Пашка переглянулись. Герман скривился - ну, барышни ворожить да гадать обожают, известное дело. Пашка, несмотря на вопиющий большевистский материализм, выглядел обеспокоенным. Пихнул локтем, указывая на Прота. Мальчик переглядывался с командиршей. Показалось, что не только Виту сейчас начинают учить общению с лесными духами.
- Я лес и дерева вижу, - прошептала девочка. - Що дальше?
- Выбери, кто из лесных главный на поляне.
В тишине тихо потрескивал угасающий костер, в чаще что-то тихо вздыхало, поскрипывало. Герману стало не по себе. "Кто из лесных главный?" Вдруг они и действительно стоят вокруг, смотрят из тьмы, немые, бесформенные?
Пашка потянул к себе на колени карабин. Катя положила руку ему на плечо. В тишине Вита ткнула пальцем:
- Вон он, старший.
Показывала девочка на сосну, стоявшую над спуском к ручью. Почему "он", почему "старший"? Сосна выглядела не самой высокой и не самой могучей.
- Посмотри, посмотри, - прошептала Катя, глаза ее радостно сияли в отблесках костра.
Разыгрывает, что ли? Вряд ли, не в ее манере.
Герман вглядывался в темный силуэт дерева. Пламя костра уже не так мешало. Чем дольше смотрел, тем понятнее становилось: действительно, "он". Может, и не самый высокий, но, пожалуй, самый древний.
- Нужно подойти. И просто поздороваться, - прошептала Катя.
Вита боязливо оглянулась. Герман ее понимал: сейчас встать и шагнуть от костра было еще страшнее, чем пять минут назад.
В тишине сидели, смотрели на "него". Это было несомненно глупо, но глупым почему-то не казалось.
- Пошли вместе, - прошептала Катя. - Кто пойдет?
- Если разом с кем, то я, - дрожащим голосом пролепетала Вита.
- Хорошо. Товарищ Павел?
- Что-то не хочется. Я лучше с тыла прикрою, - пробормотал Пашка.
- Ладно. Кто еще?
Ноги словно одеревенели. Встанешь - захрустят, сломаются пересохшими сучьями. Герман заставил себя выпрямиться.
- Не спеши, - тихонько предупредила Катя, легко поднимаясь. - Вите нужнее.
Вита шла в темноту маленькими шажочками. Наверняка чувствовала за спиной поддержку, но все равно прапорщик дивился дерзости маленькой иудейки. Сам он шел плечом к плечу с Катей, и то по спине пробегал озноб. Сзади едва слышно посапывал Прот.
Сосна возвышалась темная, настороженная. Ветви простирались над усыпанным хвойным ковром откосом. Снизу доносилось приглушенное журчание ручья.
- Теперь положи обе ладони на ствол. Мысленно скажи, что ничего дурного не желаешь, пришла на время, уйдешь своей дорогой. Ну, еще что-то уважительное скажи, - прошептала Катя.
Вита не шевелилась. Коснуться дерева было страшно.
- Не волнуйся, - мягко сказала Катя. - Ему тоже неспокойно. Просто коснись. Я бы коснулась первой, но тогда вы не прочувствуете.
Прот смотрел не на дерево. Не сводил взгляда с командирши. На нее действительно стоило смотреть. Катя сияла, даже крошечные морщинки на лбу сейчас разгладились. Лицо стало совсем юным, моложе, чем у Виты. В огромных глазах слились воедино и отблеск костра, и отсвет почти невидимых сквозь полог ветвей звезд, и даже серебристое отражение луны в прячущемся внизу ручье. "Какая же она амазонка? Должно быть, дриада", - потрясенно догадался Герман.
Вита боролась со страхом. Под кофточкой напряглись, шевельнулись лопатки, девочка подняла руки, и, словно вкладывая в горнило кузнечного горна, прижала ладони к коре. Герману стало мучительно жалко эти растопыренные вздрагивающие пальчики, и он порывисто положил свои ладони сверху.
Сразу все кончилось. Ладошки у Виты были теплые, а кора шершавая. Страх исчез. Стало смешно - чего боялись? Ничего мистического. В нос мощно бил запах смолы, косы Виты тоже пахли смолой, да еще и полуденным солнцем. И лес, совсем обычный нормальный лес. Расступился, раскинулся вширь: вон там тянется нить железной дороги, вон там другая нить, - узкоколейная, с игрушечным мостиком над речушкой. Вот хутора вдоль опушки. Там дальше, на севере, остался городок. А здесь только лес, его сердце с заросшими логами, с осинником по краям болотец, с тысячами гнезд, нор, лёжек...
- По... получилось, - прошептала Вита. Они с прапорщиком одновременно оторвали руки от коры. Девочка понюхала ладонь и неуверенно хихикнула: - Смола...
Катя, улыбаясь, положила руки на ствол, на миг прижалась к коре лбом. Тут же, словно поздоровавшись со старым знакомым, оторвалась.
- Прот, попробуешь?
- Мне... мне, наверное, нельзя, - прохрипел мальчик.
Катя посмотрела на него. Огорченно надула губы, вздохнула:
- Может, ты и прав. Рискованно.
Прот кивнул, левое его плечо перекосилось больше обычного:
- Мне никогда ничего нельзя.
- Что за фигня? - Катя протянула повернутые вверх ладонями руки. - Давай через меня попробуй. Все равно меня уже до дна знаешь. Давай, живее, пока не ушло!
Прот неуверенно положил пальцы на ладонь командирши, за вторую руку Катя ухватила сама. После кротчайшей паузы, мальчика пошатнуло так, что Герман едва успел подхватить легкое тело. Не удержал, вместе сели на землю. Катя присела тоже, все еще не выпуская руки Прота.
Вита с опозданием ойкнула.
- Ты как? - с тревогой спросила командирша.
Прот глубоко вздохнул:
- Красиво. Мне никогда там не быть?
- Пути господние, они, сам знаешь... - Катя улыбнулась. - Сдается, те дороги, что тебе ниспосланы, тоже любопытны. Сам сейчас как думаешь?
- Я бы поменялся, - страдальчески сказал мальчик. - Ладно, что вы в меня вцепились? Я еще своими ногами похожу.
Он, кряхтя, поднялся. В чаще взвыло, потом зашлось хохотом.
- Шутка, - Катя улыбнулась. - Шутит лес.
Все четверо знали, что веселился филин. Тот самый, филин-пугач. Герман даже на миг мысленно его увидел - точь-в-точь как иллюстрация в определителе. Только живой.
Пашка у костра сидел с карабином наперевес:
- Куда вы пропали? Темнотища, - ни зги не видать. Тут еще этот вой.... Чуть не пальнул.
- Да все нормально, мы же здесь, рядом. Давайте чай пить, - сказала Катя, придерживая за плечи мальчика. Прот хоть и смотрел веселее, на ногах держался не без труда.
Пашка диковато посмотрел на товарищей, положил карабин.
- Что-то вы на меня страху навели.
Отвар кипрея настоялся. Герман потягивал душистый кипяток, передавал кружку. Вита поглядывала настороженно. Наверное, хотела об общении с Лесным Духом поговорить. Только это лучше отложить. Утром все иным будет казаться. Трезвым.
Пашка пил отвар молча. Нахохлился, надулся. Наконец, не выдержал:
- Вот ей богу, я не от трусости! Вот чуял, не нужно мне идти. Как кто за ноги держал. Тьфу, ты, черт! Что ж я теперь...
- Да, что ты забулькал? - удивилась Катя. - При чем здесь трусость? Мы здесь все проверенные-перепроверенные. Не каждому нужно подобным баловством заниматься. Совершенно не каждому. Расслабься, Павел Георгиевич. И вообще, давайте спать ложиться. Сегодня я на страже, дрыхните спокойно. Я днем на бричке покемарю. Возражения будут?
Лично у Германа возражений не было. Глаза после чая невыносимо слипались. Хотя, возможно, и не чай виноват. Вита уже свернулась калачиком, забыв сунуть под голову хотя бы мешок.
- Давайте-давайте, устраивайтесь, - одобрила командирша. - Завтра день будет ударный. А может, и не будет. Как, Прот?
- Пока не скажу, - сказал мальчик. Поскреб вихры, и задумчиво заметил: - Вот еще ближе продвинемся, тогда.
- Нет, я не могу! - Пашка выпрямился, сидя по-турецки. - Что я, хуже всех?! Екатерина Георгиевна, можно мне к дереву сходить?
- Сходить-то можно. Только вот толку-то... - Катя откинула с глаз челку. - Как думаете, имеет смысл товарищу Павлу пробовать?
- Не ходи, Паш, - сонно пробормотала Вита. - Не будут с тобой изрекать.
- В следующий раз попробуй, - с уверенностью, непонятно откуда взявшейся, согласился с девочкой Герман.
- Вот, и ты, ваше благородие, - с горечью кивнул Пашка. - Когда он, следующий раз-то будет?
- Раз не пошел, значит, и не нужно тебе, - мягко сказала Катя. - Ничего не потерял.
- Да не убогий я! - сердито сказал Пашка. - Ну, не сообразил сразу, виноват. Тьфу, теперь всю жизнь каяться буду.
- Делать тебе больше нечего, - хмыкнула командирша. - Сходи лучше посуду помой. Давай, я провожу, а то сверзнешься в потемках со склона. Или на дно утянет кто.
Долгую молчаливую паузу засыпающий Герман понять не мог. Зашелестели удаляющиеся шаги. Прапорщик стряхнул сон, сел:
- Куда они? Разве...
- Ручей тоже душу имеет, - объяснил Прот. Он сидел с толстой тетрадью на коленях, склонившись к углям, и мусолил огрызок карандаша. - И у ручья душа имеется, и у реки, и у поля или оврага.
- Что, и с морями можно общаться? - пробормотал Герман, пытаясь удержать глаза открытыми.
- Вряд ли. Не сопоставимы мы с морями. Не заметят.
- Ага, - глубокомысленно заметил Герман и потер лоб. - А ты, что, дневник ведешь?
- Что я, Робинзон Крузо, дневники вести? Катя сказала: "Называй как хочешь, хоть лабораторным журналом". Думаю так и назвать.
- Для журнала тетрадь слишком шикарная, - пробормотал Герман заплетающимся языком.
- Да вы ложитесь, Герман Олегович, к девочке поближе, - посоветовал Прот. - Она не укусит. Вместе шинелью укройтесь. А то всегда под утро дрожите как цыплята.
Спал прапорщик как убитый. Проснулся, едва воздух стал серым. Обе шинели утянул на себя Пашка, посапывающий за спиной, но все равно было тепло. Герман обнаружил, что обнимает тонкое тело Витки, но руки отдергивать не стал. Девочка - не ведьма, Виту без греха обнимать можно. Тем более, сама девчонка обнимала свернувшегося угловатым клубком Прота.
- Спите, ваше благородие, - сказала ведьма, сидящая над подернутыми пеплом углями. - Еще полчасика, и подъем объявлю.
- Здесь, - сказал Прот, указывая на дуб с опаленной молнией вершиной.
- Что, прямо под дубом? - язвительно поинтересовался Герман, за, что немедленно заработал коленом пониже спины. Пнула командирша скорее по-дружески, не то бы точно в канаву скатился. Герман не обиделся - почему-то после той ночи и сказочной беседы с лесом Катя всё реже казалась прекрасным монстром.
- Под дубом - желуди. Прошлогодние. А он здесь стоял, смотрел. Может, запоминал, может, думал здесь спрятать. В общем, сворачивать нужно, - задумчиво объяснил Прот и начал перебираться через канаву.
Катя перепрыгнула через высокую траву, подхватила мальчика за шиворот. Все уже порядком устали. На рекогносцировку вышли еще утром, сейчас дело шло к вечеру. Блуждания вдоль узкоколейки казались бессмысленными - Прот раза три углублялся в лес, но почти сразу возвращался к насыпи. Скучно тянулись по узкому зеленому коридору тронутые ржавчиной рельсы. Узкоколейку когда-то вели к лесоразработкам, но не достроили из-за начавшейся войны. По смутному ощущению Германа, людей здесь не бывало примерно с того же времени.
- Прот, ты не торопись, - сказала Катя. - Дерево приметное, ориентир хороший. Вполне возможно, что где-то здесь наш неутомимый дружок и шастал. Если обратно двигаться, к тому мосточку выйдем, а там места болотистые, неудобные. Если опять вперед пройти, там хутор корейский.
"Корейским" хутор был обозван из-за неумеренно свирепой собачонки. Хутор разведчики обогнули, но кудлатая шавка унюхала, увязалась следом, заливаясь визгливым лаем. Шуму от мелкой сучки было больше чем от своры борзых. Неизвестно, собиралась ли озверевшая в лесной глуши псина пожрать пришельцев или подзывала хозяина с обрезом, но убралась собачонка только когда Катя вскинула карабин и в голос посулила соорудить знатное корейское рагу на ужин.
- Да, местечко подходящее, глуше не придумаешь, - командирша еще раз оценила заросшие буйной зеленью канавы. - Значит, прочесываем здесь тщательнее. Вы идите вперед, я чуть вернусь. Ищем следы пребывания людей. Их, как минимум, трое-четверо должно было быть.
Шаги по шпалам ложились неровно: Герману слишком часто, Проту слишком редко. Двигались в тишине, внимательно вглядываясь по обе стороны насыпи. У прапорщика зябли пальцы правой ноги, выглядывающие из оскалившегося сапога. Портянка промокла насквозь, полоска ткани, стягивающая сапог, вновь ослабла.
У Прота с крепкими башмаками все было нормально, но ноги мальчик едва волочил. Не с его здоровьем целыми днями по рельсам бродить.
- Ну, что, вспомнилось что-нибудь? - прервал молчание Герман.
- Да нет, дерево, вроде, то. Дальше я поляну видел. Объяснить про нее не могу. Поляна как поляна, - с досадой пробормотал Прот. - На той поляне он что-то хорошее сделал. Или наоборот. Его удовлетворение чувствуется. Ну, как после женщины.
"Может, он там изнасиловал какую-нибудь несчастную? Кружим мы в потемках. Не дай бог в проводниках ясновидящего иметь," - подумал Герман, а сам бодро сказал:
- Торопиться не будем. Раз она сказала, что место подходящее, можно не сомневаться: так и есть. Они одного поля ягоды.
- Может, вы и правы, - согласился мальчик. - Как думаете, Герман Олегович, как следы человека на рельсах выглядеть должны?
- Несомненно - куча кала, кровавые пятна и потеки мочи. Еще окурок слюнявый и красный бант, - пробурчал Герман.
Они прошли дальше. Герман уже в третий раз видел расклеванное прямо на шпалах яйцо чибиса. Кто-то полакомился.
- А это что за пятно? - спросил Прот.
Собственно, пятен было несколько. Маленькие жирные отметины, едва различимые на фоне шпалы. Герман присел на корточки, попытался принюхаться, - едкая вонь креозота, которым была пропитана шпала, затмевала все. Пришлось сунуть в пятно палец. Вроде бы смазка.
Герман встал, махнул фуражкой, подзывая маячившую вдали Катю.
- Молодец, прапорщик. Надо понимать, они на дрезине подкатили, - сказала Катя. Галифе она испачкать не боялась, опустилась прямо на колени, принюхивалась.
Герман посмотрел на светлую макушку, поколебавшись, сказал:
- Это Прот смазку обнаружил.
- Слаженная работа в команде - признак истинного профессионализма, - Катя, не поднимаясь с колен, принялась озираться. - Здесь, кажется, - живо скатилась с насыпи к ничем не примечательному кусту. - Точно здесь!
Герман с мальчиком сползли следом.
- Они здесь кусты раздвинули, ветки закрепили. Протащили груз, потом все поправили. Ветку все-таки сломали, пришлось подвязывать, - Катя постучала грязным пальцем по ветке, стянутой обрывком шнурка. - Он, гадюка, точно он! Теперь тропку определенно нащупаем.
Улыбалась амазонка восхитительно - так бы на придворных балах улыбаться, бриллиантами и обнаженными плечами сверкая, да светских львов с ума сводя. Эх, княгиня ободранная.
- Что смотрите? - несколько озадаченно поинтересовалась предводительница. - Пошли, пока дождь не начался.
Двигалась она уверенно. Теперь и Герман замечал следы, оставленные несколькими людьми. Здесь дерн явно вмят, здесь кору слегка ободрали. Понятно, весь маршрут замаскировать трудно. Катя молча ткнула пальцем: мох под деревом хранил прямоугольный отпечаток - ставили что-то тяжелое, раз мох до сих пор не оправился.
По листьям щелкнули первые капли дождя. Через минуту ровно и уверенно полило. Катя нырнула под широкие ветви, и вдруг остановилась у толстого ствола:
- Так, граждане кладоискатели. Несколько новостей: идем мы правильно, дождь нам на пользу - запашок прибьет. Кладоискательство - занятие заведомо грязноватое. Глубоко дышать не рекомендую.
Сквозь запах мокрой хвои до Германа долетело то, что предводительница назвала "запашком" - откуда-то плотно понесло сладковатым смрадом разложения. Прот побледнел.
- Плоть бренна, - напомнила Катя, развязывая косынку на шее. - Мы все это знаем. Придется потерпеть. Без тебя, Прот, мы никуда. Бери косынку, нос и рот завяжи. Моим трудовым потом попахивает, но все ж лучше, чем гнилью.
С косынкой на лице Прот превратился в карикатурную копию налетчика с американского Дикого Запада. Трое разведчиков двинулись дальше.
Труп лежал на крошечной полянке. Голова откатилась в сторону, по бурой кости, оголенной лопнувшими лоскутами кожи, стучали капли дождя. Тело, должно быть, успели погрызть и мелкие лесные обитатели, но теперь это было незаметно - под одеждой кишели жирные белые черви.
- Дышите неглубоко, - глухо предупредила Катя. - Вот дерьмо, что ж он ничего остроумнее придумать не мог? Плагиатор.
Германа мутило и он не сразу понял, что именно имеет в виду предводительница. Труп лежал на спине, откинув за обрубок шеи одну руку. В бесформенных пальцах была зажата казачья шашка. Мертвец словно отдавал честь, или... или указывал направление. Герман, наконец, вспомнил книгу, где пиратский капитан любил подобные зловещие шуточки.
- Обходим, - приказала Катя. - Давайте-давайте. Или наглядеться не можете? Нет, прапор, не туда. Подальше обойдем. Совершенно незачем следовать сомнительным указаниям.
Отошли назад. За кустами вонь стала чуть легче - дождь прибивал ее к земле. Герман снял фуражку, растер дождевые капли по лицу. Прот стянул повязку, глаза мальчика слезились.
- Да уж, - пробормотала Катя. - Вот гадство. Ладно, иллюзий по поводу нашего визави у меня нет и не было. Жаль мы ему тогда мозги не вышибли. Я юмора с трупами вовсе не приветствую. Ладно, проехали. Обходим по дуге, очень внимательно смотрим за тем, что под ногами. Боюсь, дальше следы обнаружить будет труднее. Кстати, господин прапорщик, вы представляете, что такое "растяжки" и прочие сюрпризы? Минно-подрывные, я имею ввиду.
- Я с минными работами по службе не сталкивался, - прохрипел прапорщик.
- Тогда под ноги и на уровне плеч внимательно смотрите. Ниточки, веревочки, паутиночки. И лучше за мной идите. Желательно, след в след. Прот, ты лови знакомые ощущения. На следы пока не отвлекайтесь, я сама справлюсь.
Дождь усилился. Герман нахлобучил фуражку на глаза. Какие тут ниточки- веревочки? Да кому пустой лес минировать в голову придет? Здесь не фронт у Соммы. В нос настойчиво лезла вонь разложения. Теперь от нее неделю не избавишься. Герман поправил ремень порядком отяжелевшей за день винтовки. Смерть не так страшна, но не дай бог увидеть себя после смерти.
- Спокойненько, - сказала Катя. - Еще один трупак. Осторожнее с ногами. И с дыханием.
Герману совершенно не хотелось выглядывать из-за плеча командирши. Прот тоже не проявлял инициативы. Посмотрел на прапорщика:
- Это же только плоть. Бренность.
- Тухлая бренность, - пробормотал Герман.
- Точно, - сказала, не оборачиваясь, Катя. - Прах бесчувственный. Но дышать невозможно. Черт, нужно было зимы подождать. За мной, осторожненько...
Герман постарался вообще перестать дышать. Труп был привязан к молодому дубку. Веревка, захлестнувшая шею, ослабла и колени мертвеца подогнулись. К дереву привязывали, должно быть, уже мертвого - руки свободно свисали, на ремне болталась расстегнутая, с выглядывающей рукоятью нагана, кобура. Безглазое лицо мертвеца страшно скалилось остатками обгрызенных губ. Широченные шаровары, пропитанные гноем разлагающейся плоти, отвисли.
"Черт с ним", - подумал Герман. "Раз в шароварах - черт с ним. Может, он тоже из тех".
- Нет, именитым патологоанатомом мне не стать, - с трудом выдавила из себя Катя, и, тем не менее, шагнула ближе к трупу. Стараясь не стать в пятно, натекшее из тела, начала что-то делать над черепом мертвеца.
Герман отвернулся. Главное - не сглатывать и не дышать... Что ж она, сука, со всеми нами вытворяет? Зачем сюда привела? Разве можно людям на такой поляне быть? Ну почему сил не хватает эту тварь бесчувственную окончательно и бесповоротно возненавидеть?!
- Герман Олегович, - Прот ткнул в землю шагах в пяти от жуткого дерева.
По траве били частые дождевые капли, но все равно можно было разглядеть очертания большого кострища.
- Пентаграмму пытался изобразить. Звезду, надо думать. Кривоватая получилась, - объяснила Катя. В руках у нее был штык с какой-то дрянью, подцепленной на кончик острия. - Пошли отсюда. Можно через поляну. Только под ноги смотрите.
Герман, стараясь не ускорять шаги, двигался за предводительницей. Дождь отсекал вонь, отсекал ужасную щербатую усмешку мертвеца. Прапорщик искренне надеялся, что труп не провожает их безглазым взглядом.
Прот вдруг шарахнулся вбок, наступив на ногу Герману. Прапорщик зашипел от боли в отдавленных пальцах.
- Без паники, - пробормотала Катя. - Ну да - вот и третий. Парами всегда проще работать.
Герман увидел торчащие из земли носы сапог. Могила была мелка - вполне различимы очертания небрежно присыпанного тела в размокшей земле. В изголовье могилы торчала лопата с сучковатым черенком.
- Пойдемте отсюда, - прохрипел Герман.
Катя не возражала. Теперь прапорщик прихрамывал впереди, мечтая оказаться подальше от проклятого места.
- Под ноги посматривайте, - напомнила Катя.
Герман хотел ее послать, но побоялся открыть рот. Завтрак переварился давным-давно, но опоганить рваные сапоги собственной желчью все равно не хотелось.
- Стойте! Екатерина Георгиевна, это та поляна! Ей-богу, та! Я ее с этой стороны точно узнал, - сдавленно вскрикнул Прот.
- Угу, прекрасное, уединенное местечко. Навек в душу западает. Пошли под какое-нибудь укрытие забьемся и обсудим впечатления.
Дождь шумел высоко в ветвях, а здесь, под кронами могучих сосен, было почти сухо. Умиротворяющее пахло смолой. В сторону проклятой поляны Герман принципиально не смотрел.
- Блин, экая эксклюзивная экскурсия получилась, - пробурчала Катя. - Какие будут предложения?
Они с Протом сидели на корточках, прислонившись спинами к стволу. Герман, упрямо стоял, привалившись к дереву плечом.
- Идем дальше, - решительно сказал прапорщик. - Здесь этот ваш... расправился с сообщниками. Значит, клад, если он существует, где-то недалеко. Вы следы обнаружить можете?
- Думаю, что нет. У меня предчувствие, что следы кончились.
- То есть?! - обозлился Герман. - Почему нельзя их снова отыскать? Или хотите сказать - дождь все дело испортил?
- Екатерина Георгиевна хочет сказать, что золото на этой поляне, - объяснил бледный как мел Прот.
- Чушь какая! - фыркнул Герман. - Здесь остается еще пирамиду черепов насыпать и прочие дьявольские приметы изобразить. Кто на этот паноптикум ужасов наткнется, навек место запомнит и по всем углам растрезвонит. Ваш знакомый, Екатерина Георгиевна, не идиот. Клады в таких местах не прячут.
- Клады не прячут, - согласилась Катя. - Зато для временного хранения место как раз подходящее. Наткнутся местные обитатели - без попа сюда больше не сунутся. Капище языческое, дьяволовы обряды, ведьмовской шабаш, секстанты люциферовы, - ну, Прот вам поможет выбрать версию по вкусу. Место глухое, время смутное, власти нету - когда сюда еще осмелятся придти? А груз он заберет в самое ближайшее время. Удачно мы пришли.
- На поляне, кроме мертвецов, ничего нет, - упрямо сказал Герман. - Ваше золото - это не кошелек с десятком империалов, его между корнями не сунешь. Где там ящики спрятать можно?
- Ясно где, - Прот поежился, - в могилке.
- Там же мертвец, - растерянно сказал прапорщик. - Полагаете, он на злато положен? Но это же... это же кощунство просто.
- У нашего друга такое тонкое чувство юмора, - пробурчала Катя. - Он, гад, не знал, что я детские страшилки тоже читала. Вот сука, удружил работенку.
- Екатерина Георгиевна, вы в своем уме?! - в ужасе застонал Герман. - Могилы осквернять? Нет, я на такое никогда не пойду.
- И не нужно, - сухо сказала командирша. - Найдется кому грязную работу делать. Вы, Герман Олегович, успокойтесь и скажите: вот эта штучка вам не знакома? На грязь постарайтесь не обращать внимание.
Герман морщась всмотрелся в покачивающийся на кончике штыка предмет. Кольцо, скрепленное с куском проволоки.
- Похоже на какую-то чеку. На гранатную, например. Вот вы гранату Миллса поминали...
- Угу, значит, наш затейник тоже гранаты классической схемы предпочитает, - пробурчала Катя. - Это колечко в нос "жмурику", что у дерева висит, было вставлено. Вероятно, чтобы хозяин захоронки и сам не запамятовал, что сюрприз оставил. При нашей нервной шпионской жизни и на собственном сюрпризе подорваться можно. Значит, подтягиваем тылы, обустраиваемся, выставляем караулы. Потом я работаю. Да, Витку близко к полянке с "куклами" не подпускайте. И не рассказывайте красочно. Собственно, Пашке здесь тоже делать нечего. Придется вам, ваше благородие, прогуляться, вывести наш обоз поближе. Мы с Протом посидим, поразмыслим. Прот попробует еще что-то вспомнить. Я план конкретных действий прикину.
Привел бричку Герман лишь в сумерках. Идти пришлось вокруг, да еще умудрились слегка заплутать. Без всезнающей амазонки все сразу стало сложным. Герман перепирался с Пашкой, потом в дискуссию влезла Витка. С облегчением вздохнули и даже посмеялись, когда бричка неожиданно выбралась к узкоколейке. Дальше Герман повел без проблем. Насчет полянки с "сюрпризами" особо не распространялся, сказал лишь, что нашли место, где Писклявый расправился с сообщниками.
Дождь унялся. Прот сидел у костерка, держа один из маузеров командирши на коленях, и чистил чахлые сыроежки. Герман старался оставаться боком по направлению к поляне - ее близость начисто отбила охоту шутить.
- А ЭТА где? Уже копает? - мрачно спросил прапорщик.
- Где там, - Прот махнул рукой, - говорит, хоть чуть просохнуть должно. Иначе в грязи захлебнешься и эту... бомбу трудно будет разрядить. Она уверенна, что там бомба всенепременно запрятана.
- Какая бомба? - насторожился Пашка, распрягающий лошадей.
- Заряд. На золоте, - пробормотал прапорщик. - Заряда там, может, и нет. Это так, для профилактики. А что она так долго? Уже темнеет. Там и так... жутковато.
Прот понимающе кивнул:
- Я вот себе пистолет выпросил. Хотя какой пистолет против мертвецов?
- Так вы що, мертвяков боитесь? - удивилась Вита. - Тоже нашли страхищу. Давай, Протка я тебе с грибами допомогу. Мы теж набрали. С червяками, та ладно. Добре що соль есть. Катерина Еорьевна кинжал не оставила? Я звыклась им чистить.
Прапорщик и Прот одновременно содрогнулись.
Чугунок побулькивал на огне. Под кронами сосен было уже совсем темно. Герман посидел у огня, встал, потоптался. Снова сел.
- Велела ждать, - сказал все понимающий Прот.
- Да слишком долго, - с тоской сказал прапорщик. - Вдруг что-то...
- Так пойдем навстречу, - живо поднялся Пашка. - Заодно я осмотрюсь.
- Знаешь, Павел, там осматриваться не очень-то хочется. Там воняет, так что... - пробубнил Герман.
- Так все равно же завтра идти, - тряхнул отросшими кудрями храбрый большевик.
Ждать больше не было терпения, Герман подхватил "драгунку". Вита принялась вытирать руки:
- Я з вами.
- Сиди! - испуганно сказал прапорщик.
- Що ты на меня цыкаешь? Пан начальник нашовся, - возмутилась девочка.
- Вита, кто варить будет? - дипломатично напомнил Прот. - Меня в монастыре куховарить не обучали.
Девочка, гневно зыркнув на Германа, с неохотой взялась за палку-поварешку.
Парни двигались между деревьев, лес на глазах темнел.
- Ого, как потянуло! - озабоченно пробормотал Пашка. - Аж дух сперло. Да что ж там такое, а, раз вы с Проткой так дергаетесь? Батальон навален, что ли?
- Двое здесь, один подальше. Да уж очень нехороши, - прошептал Герман.
- То-то я смотрю, лошади беспокоятся. Витке лучше не ходить?
- Это уж точно. Лучше мы без нее блевать будем.
Из-за ствола показалась тень. Парни вскинули винтовки, чуть не зацепив друг друга.
- Я думаю, какие олухи здесь болтаются, лясы точат? - с весьма узнаваемыми интонациями злобно прошептала тень. - Как пить дать, кто-нибудь из вас от меня дырку во лбу заработает. Я что приказывала?
- Надолго вы пропали, - прошептал Герман. - Вдруг планы изменились?
- Думаете, я золото выковыряла и деру дала? Да пропади пропадом это золото гнойное!
- Да вы что, Екатерина Георгиевна? С золотом успеется, - встрял Пашка. - Ужин почти готов. Слюноотделение началось.
- Какое, на хер, слюноотделение? - с тоской пробормотала Катя. - Я уже сама словно заживо гнию. Сейчас вывернет. Сроду столько на трупы не любовалась.
- Да, попахивает от вас, - озадаченно признал Пашка.
- Я те дам, "попахивает"! Сейчас раздену и одежду отниму, все равно завтра в лагере будешь загорать. Вот мразота гоблинская, а не раскопки. Вы хоть догадались воды принести? Я бы сейчас за горячий душ и шампунь всё золото отдала, да еще и из своего жалования приплатила...
Катя сидела закутавшись в шинель. Кое-как выстиранную одежду развесили у костра. Кушала предводительница на редкость вяло, хотя грибной бульон вышел густым и ароматным.
- Да, господа гвардейцы, на этот раз я вляпалась. По самые уши. Даже глубже. Метра четыре копать придется. Это не считая верхнего уровня, с жильцом, - предводительница жалобно сморщилась. - Уж казалось бы, не жизнь у меня, а помойка. Так нет, дальше все грязнейше и грязнейше...
- Мы поможем, - неуверенно заверил Пашка.
- Обязательно. Диспозиция такая, - с рассветом все рассасываетесь на исходные. Вита и Прот - вам эта сторона и лагерь. Патрулировать и охранять. Грибы - не отходя с поста. Павел - обойдешь лесом и патрулируешь с той стороны. К этой сраной поляне ни одна душа не должна незамеченной подойти. Я хочу спокойно работать. Герман Олегович, вам дозор непосредственно у места эксгумации. Ну и техническая помощь в случае необходимости.
- Если конкретнее? - осведомился Герман.
- Если я подорвусь, а лопата уцелеет, подойдешь и прикопаешь то, что от меня останется, - весьма свирепо пояснила командирша. - Еще вопросы будут?
- Виноват, - Пашка поерзал. - Два вопросика, Екатерина Георгиевна. Що такое эксгумация? И почему непременно Герман с вами остается? Я, не в обиду господину прапорщику будет сказано, с лопатой получше знаком. Опять же мышечная масса...
- Ты свою мышечную массу применишь, если я благополучно до золота докопаюсь. Натаскаешься, будь здоров. Так что потерпи. А что такое эксгумация, ты меня лучше не спрашивай. Всё, я в бричку спать пошла. Потом как-нибудь экипаж отскребете от ароматов.
Герман сидел за указанным деревом. Обозревал опушку, иногда поднимал бинокль и поглядывал на согнутую фигуру командирши. Катя уже часа три ковырялась у могилы, преимущественно не поднимаясь с четверенек. Что она конкретно делает и как выдерживает, прапорщик понять и не пытался. Даже до его сосны иной раз долетала такая волна смрада, что Герман не выдерживал и прятал нос в ворот шинели. День выдался пасмурный, но дождя пока не было. Страшно подумать, если бы пекло солнце.
Два раза Катя подходила - нижняя часть лица закрыта косынкой, глаза отстраненные, сосредоточенные. На руках изящные темные шелковые перчатки, извлеченные из того же бездонного саквояжа (Витка как увидела, так рот и открыла). Еще на командирше была повязана, на манер рабочего фартука, тряпка из распоротой темной юбки. Катя пила воду из бутылки, но беседовать желания не изъявляла. Прапорщик ее понимал - несло от девушки изрядно, да и лицо у командирши было бледнее бумаги. Екатерина Георгиевна возвращалась к могиле. Герман оставался разглядывать опушку и слушать трели игнорирующих смрад зябликов.
Когда Катя подошла в третий раз, ее ощутимо пошатывало. Плюхнулась на влажную хвою, привалилась спиной к дереву. Герман постарался не отшатнуться.
- Знаешь, прапор, мертвый человек - чертовски токсичная вещь, - пробормотала амазонка, прикрыв глаза. - Что, несет от меня, как от зомби? Я уже ничего не чувствую. Дерьмо полное, никак не могу справиться. Устроил головоломку гондон деблоидный. Поймаю - живым похороню. Бля, может, жмурика веревкой сдернуть? Так нет у нас хорошей веревки. Вожжей не хватит, да и куда мы без вожжей?
- Екатерина Георгиевна, - Герман старался говорить разборчиво - от Кати шло такое амбре, что глаза слезились, - Екатерина Георгиевна, пойдемте отсюда. К дьяволу это золото. У нас его с таким запахом все равно никто не возьмет. Поедемте. Нехорошее мы дело затеяли.
- Нет уж, прапор. Теперь уже смысл не в задании, и не в личной выгоде. Принципиально и идейно меня зацепило. Идейность - страшная вещь. Пашка может подтвердить. Не буду я прогибаться под какого-то урода, подкрепленного парой мертвецов, - Катя тяжело встала. - Тьфу, черт, покурить бы. И что из вас никто не курит? Слушай, прапор, ты бы посты проверил. Я и так копошусь чуть жива, а тут еще твои взгляды соболезнующие спиной чувствую. Пойди, прогуляйся. У нас там, считай, дети. Мало ли что.
- Они взрослые дети, - сказал Герман.
- Все мы взрослые дети. Так и помираем детьми, - командирша побрела обратно к могиле.
Посты Герман проверил. В лагере все было спокойно. Прот и Вита хозяйничали, поочередно патрулируя лощинку у болотца. Вооружены патрульные были маузером с пристегнутым кобурой-прикладом, что весьма мешало собирать грибы. Крошечные сыроежки после дождя перли десятками.
- Вы осторожнее собирайте, - строго сказал Герман, - следов оставлять нельзя.
Вита едва слышно фыркнула и нетерпеливо спросила:
- А що там? Нашли?
- Рано еще говорить. По-моему, дело туго продвигается. Меня она близко не подпускает, - честно признался прапорщик.
- Отроет, - уверенно сказал Прот. - Я с самого начала знал, что найдем и откопаем. Может, ей помочь чем?
- Чем тут поможешь? Одна работает. Воду пьет. Теперь вот покурить возжелала. Там запах - действительно задохнуться можно.
- Так сейчас, - Прот поспешно поковылял к бричке, принялся рыться в саквояже.
- Сигара? - изумился прапорщик.
- Почти целая, - мальчик осторожно понюхал окурок. - Пахнет гадостно. Должно быть, запамятовала Екатерина Георгиевна. Ведь из города еще курево.
- А що в том чемоданчике ще есть? - заинтересовалась Вита.
- Вот это не ваше дело, гражданка Вита, - с несвойственной ему прямотой отрезал Прот.
Герман усмехнулся. Ему тоже было интересно, что в саквояже. Прямо багаж бродячего факира какой-то.
- Вита, боюсь, шелковых перчаток в закромах больше нет. Вы не завидуйте, наша предводительница галантерейные изыски сейчас совсем не по назначению использует.
Девочка неуверенно улыбнулась. Изгиб губ у нее действительно был редкой красоты.
- То не завидую, Герман Олегович. Просто интерес глянуть. Я тако дамского товара никогда не видывала.
Герман спустился к болотцу. В крошечном родничке тщательно помыл бутылку, наполнил свежей водой. Пошел в обход - проведать товарища большевика.
Красная гвардия не дремала. Пашка окликнул издали громким шепотом и вылез из кустов.
- Я уж тут озверел один. Пусто. Крадусь - тишина. Сяду - мыши чуть ли не по коленям шныряют, птицы на башке гнездо норовят свить. А у вас-то що?
- Возится. Злая, как тигр. Если бы того мертвеца воскресить можно было - уже бы расстреляла раз десять. А так злость на нашего Писклявого копит.
- Зря она подмогнуть не разрешает, - вздохнул Пашка. - Я же не тупой. Лопатой бы осторожненько - шик-шик.
- Ты же с минно-взрывными работами не больше меня знаком. Будет тебе "шик".
- Да какая там бомба? Перестраховывается Катька. Может, там у них, где по-шпионски... - Пашка неопределенно покрутил пальцами, показывая куда-то вверх. - А здесь лес. Здесь по-простому.
- А я все взрыва жду, - ни с того ни с сего признался прапорщик.
- Да? Ну, ты в таких штуках больше разбираешься, - Пашка заерзал. - Иди, что ли. Вдруг там нужно чего?
Поляну Герман обогнул с другой стороны, вспугнул пару сорок-трещалок. Катя сидела под деревом. В отдалении, на штыке, воткнутом в землю, висели перчатки.
- Где бродишь? Я здесь от жажды загибаюсь.
Герман протянул бутылку. Командирша залпом выдула половину, с облегчением вздохнула:
- Уф! Что там, вокруг? Сороки беспокоились.
- Это я нашумел. Обошел периметр. Все на постах. Происшествий нет.
- Вот и славно. Я, между прочим, продвинулась. Имею право требовать значок "Юный сапер-гробокопатель". Можешь пойти, глянуть. Мертвяка я ближе к его дружку отволокла.
- Екатерина Георгиевна, он же тяжелый, и э-э...
- Грязноватый? Это уж точно. Да наплевать, он мне теперь как родной. Тьфу, гадость. Ну что, глянешь? Только морду все-таки завяжи. Носовой платок есть?
Могила теперь казалась просто ямой по пояс человека. Правда, ямой порядком расширившейся в окружности. В сторону дерева с мертвецом и неопределенным, завернутым в шинель, предметом, прапорщик старался не смотреть. Здесь у могилы яд тления вроде бы слегка рассеялся, или Герман уже успел принюхаться.
Катя с ходу спрыгнула в могилу, стоя как в окопе, указала пальцем в драной перчатке на гребень рыхлого песка:
- Вон смотри, сюрприз. Прямо под труп поставил, душманская морда. И еще оттяжку вниз сделал. Гадюка хитроумная.
Герман увидел темное металлическое яйцо и обрывок тонкой проволоки. Корпус гранаты был покрыт жирными потеками. Прапорщика передернуло.
- Да ничего, я запал вывернула, - заверила Катя.
Герман кивнул, показал на короткоствольный револьвер, валяющийся на взрытом песке:
- Тоже от покойника?
-"Смит-Вессон"? Покойник в лапке держал. С взведенным курком. Ничего себе шуточка, да? Вот уродство, - Катя ухватилась за черенок лопаты.
Герман старался дышать исключительно носом. Платок помогал символически. То и дело дуновение слабого ветра накрывало густым смрадным облаком. Герман спохватился:
- Екатерина Георгиевна, - вот вам Прот передавал.
Катя с искренним восторгом глянула на окурок:
- Блин! Совсем я забыла - майорский чинарик. Как вовремя. Давайте-ка его сюда...
Она закурила, приподняв край косынки.
Герман присел на корточки:
- Вы отдохните. Давайте я покопаю. Кто знает, как глубоко рыть придется.
- Что тут знать? - Катя стукнула лопатой, донесся глухой стук удара по дереву. - Вот оно, золото партии. В смысле, павшей империи. Задача наша - очистить шире и идти вглубь. Осторожно, неторопливо. Возможны еще сюрпризы. Хорошо, песок чистый, копается легко, и все заметно. Так как, ваше благородие, попробуете лопатой помахать?
Герман кивнул, очистил верхний ящик.
- Киевское Окружное Пробирное Управление Его Императорского Величества, - прочла Катя четкий трафарет на крышке и выпустила клуб дыма. - Ящик тоже раритет. Вот чудный был бы сувенирчик-сундучок. Вы, Герман Олегович, теперь чуть расширьте раскоп, и начнем вертикальный шурф вести.
- Давайте один ящик поднимем, сразу станет легче, - Герман ухватился за ручку ящика.
- Стоп! - рявкнула Катя. - Не вздумайте. Если еще одна граната, то, скорее всего, между ящиков. Копаем сбоку, ящики пока не трогаем.
Герман молча принялся за дело. Скоро амазонка потушила сигару и отобрала лопату:
- Вы, Герман Олегович, не обижайтесь. Здесь навык нужен и некоторые представления об основах подрывного дела. Насчет последнего я, честно говоря, и сама не очень-то. Зато вдумчивому копанию в свое время подучилась.
- Это где ж вы такие курсы изволили пройти? - осведомился Герман, сидя на куче влажного песка и с сожалением наблюдая, как завеса из клубов сигарного дыма излишне быстро развеивается - со стороны вновь густо несло разложением.
- Не поверите, - Катя энергично выбрасывала песок. - Я, волей судеб, археологию изучала. Имею бумажку, что два курса университета прослушала. Кстати, было довольно интересно.
- Никогда бы не подумал, что вас интересуют пыльные древности.
- Не пыльные. Просто древности. Так что ныне потею почти профессионально.
- Курить тоже на раскопках научились?
- Нет, - Катя засмеялась. - Это позже. Причуды буржуазного мужа: хорошие сигары, белое калифорнийское вино. Приучил.
- И когда вы все успели? - пробормотал Герман.
Катя бросила короткий взгляд:
- Не знали про мое вдовство?
- Я не Прот. Я много чего не знаю.
- Ну да, про мужа я Витке рассказывала. Мы с ней как-то за жизнь беседовали. Погиб у меня муж. На глазах у меня убили. Вот такая грустная история.
- Примите мои соболезнования.
- Ничего. Я уже пережила. Он был хороший человек. Надежный. Ну, ладно, - Катя протянула прапорщику лопату, - расширяйте раскоп. Потом снова я.
Руки Герман стер довольно быстро. Черенок у лопаты оказался хуже терки. У Кати на руках остались лишь обрывки черного шелка. Пришлось сделать паузу, обернуть ладони разодранным платком. О вони прапорщик уже не думал. Ломило спину, от влажного песка стыли ноги. Песчаные стены поднялись уже выше головы, а двойной штабель небольших, но тяжелых ящиков уходил все глубже. Катя поторапливала, хотела закончить при дневном свете.
- Все, двенадцатый. Выбирайся, прапор. Снизу я все сама проверю.
Герман, задыхаясь, пополз по осыпающемуся песку наверх. Ящики возвышались посреди песчаной воронки. Точно насекомые здесь рылись. Руки саднило. Ничего, господин Земляков-Голутвин, теперь не пропадете - открываются замечательные перспективы карьеры на поприще профессионала-землекопа. И на каторгу хоть сейчас же. Хотя какие сейчас каторги? Шлепнут без долгих разговоров, да и все мучения.
Катя скорчилась на дне. Осторожно подкапывала лезвием штыка, прощупывала пальцами песок. Герман туповато размышлял - почему на такие аристократические ручки перчатки натягивают исключительно для того, чтобы ковыряться в песке и гное?
- Вот она, паршивка! - Катя подобралась, нежно, даже чувственно погрузила пальцы в песок. - Прапор, отойди за бруствер.
Спорить было бессмысленно, да и сил не оставалось. Герман плюхнулся на песок, нахлобучил фуражку. Опять накрапывал дождь. Из ямы изредка доносились матюги Кати.
Выбралась командирша только через час. Держала гранату:
- Эту еще использовать можно. Хотя чека слабовата. Черт, ну и заумное это дело, - разминировать.
Катя села рядом. Закурила. Герман с наслаждением вдыхал горьковатый дым.
- Поздравляю, - вяло сказала девушка. - На пальмовой набережной они получили все, что им причиталось. В детстве мне казалось, что сокровища - это жутко интересно.
- Мы посмотрим?
- Отчего ж не взглянуть. Ящик запломбирован. Вряд ли какая-то взрывчатая дрянь внутри поджидает. Валяй, прапорщик, - охотно предоставляю честь дефлорации, - Катя сунула напарнику штык.
Сползая в яму, Герман поморщился. "Дефлорация". Очень остроумно. Кем ее покойный муж был? Бандитом? Нет, скорее военным. Солдафонством от зеленоглазой так и прет.
С ящиком пришлось повозиться. Герман чуть не сломал штык. Золото оказалось неинтересное. Холодное. И, несмотря на тщательную упаковку, вроде бы ощутимо пованивающее.
- Разочарован? - Катя спустила ноги в раскоп. - Мягкий никчемный металл. В некоторых царствах-государствах вообще без него обходятся. С другой стороны, в этом бруске столь чудесной гробовидной формы таится хорошее белье, бифштексы, утренний кофе, ванна, тихая уютная квартира. Красивые понимающие девочки и мягкая постель, в конце концов. У вас как с воображением, Герман Олегович?
- Никак, - пробурчал прапорщик. - Я весь день только о противогазе мечтал.
Катя засмеялась:
- Согласна. Снимайте с поста Пашку, подводите бричку. Перебазируем эту кучу денежного эквивалента. Работы еще непочатый край.
Транспортировка золота оказалось делом сложным. Ящики, не такие уж громоздкие по габаритам, весили более трех пудов каждый. Брать приходилось вдвоем, ноги вязли в рыхлом песке. Застоявшийся Пашка пустил в ход свои пролетарские мускулы, работал за двоих. С первыми ящиками управились, потом дело пошло хуже. С трудом получалось выволочь ящик из раскопа. Проклятый дождь усилился. Герман вяз по колено, Пашка кряхтел, пыжился, но увязал еще глубже. Потом Пашку отправили снимать с брички упряжь.
Прапорщик сидел на штабеле, смотрел на силуэт амазонки на фоне меркнущего неба. Катя материлась негромко, но изощренно. Вдруг осеклась. Герман потянулся к винтовке.
Катя, глядя на кого-то за бруствером, хмуро спросила:
- Что, так и видел?
- Так и видел, - согласился Прот. Подошел ближе, заглянул в яму: - Ого! И как вы столько накопали?
- С божьей помощью, - сухо сказала предводительница. - Ты чего приперся, Нострадамус? Что вам велено было?
- Я доложить. Вита на тропинке "натяжку" нашла. Как вы говорили - с бомбой. И проволочка натянута.
- Вашу мать! Не трогать! Не подходить!
- Да, что вы, Екатерина Георгиевна. Мы сразу отошли. Я предупредить пришел. Там прогалина, с лошадями вдруг пойдете. Уже темнеет. Мало ли...
- Хорошо. До рассвета в ту сторону даже не смотреть. Там, если и заяц зацепит, осколки так лягут - мало не покажется.
- Ладно. Я пошел, Павлу с лошадьми помогу, - мальчик попятился, явно преодолевая желание зажать нос.
- Совсем мы с вами завонялись, господин прапорщик, - пробормотала Катя. - Сейчас бы какую-нибудь баню штурмом взять.
Представить совместное мытье в бане с амазонкой-археологом у Германа сил уже не оставалось. Пришел Пашка с ремнями, вновь пришлось напрячься.
Перевозили ящики в четыре приема. В конце концов и Герман начал материться - подобные объемы такелажных работ ему и не снились.
Как сдирал вонючую одежду, как ужинали, - не помнил. Спал на ящиках Пробирного Управления. Было неудобно, босые ноги все время высовывались из-под короткой шинели