Собаки, выгуливающие хозяев, воротят морды и жмурят глаза.
Лавочники покидают свои дома, чтобы продать молоко, масло и хлеб, но, увидав, что творится в природе, возвращаются.
Хлопают ставни. Быстро темнеет - будто кто-то вышел из комнаты и погасил за собою свет.
И только когда измотанные напрасным ожиданием существа, растенья и каменья забывают о том, что находятся под климатическим гнётом, успев
попривыкнуть, притерпеться, на асфальт падают первые осторожные капли.
Nevermore
В ливень море напоминает взбитый яичный белок: вода небесная и морская называются одинаково («вода» и «вода»), но при соприкосновении вступают в бурную химическую реакцию, макушка волны вскипает и тает на лету, волна гаснет, не успев докатиться до берега.
Интересно было бы поглядеть на ливень глазами рыб и прочих морских тварей - из глубины. Как Садко.
В радиусе километра квадратного, на всём тель-авивском пляже два живых существа способны оценить эту мысль: Габи и ворон - изрядно подмокший, с брезгливым любопытством выглядывающий из-под полузатопленного гнилого топчана.
Потоп
Никто не знает, почему Семён Аркадиевич так весел. А весел он потому, что пьян, пам-парам. Тель-Авив тонет, но заслуженному артисту нет абсолютно никакого дела до этого. Он бредёт по колено в воде, и виолончельный футляр становится легче с каждым шагом.
- То ли у меня крылья растут, то ли чёрт знает что тут у вас происходит… - говорит Семён Аркадиевич довольно громко, несмотря на то, что кроме него на улице нет ни единой живой души. Тель-авивцы прячутся в высотных зданиях, надеясь, что вода схлынет, что дождь кончится.
Глупцы.
- За все эти годы, - говорит Семён Аркадиевич тель-авивцам (они не слышат его), - со мной не случалось ничего более увлекательного. Смотрите, я - ваш Нептун! С трезубцем… и… хохо! - чудесной сторублёвой виолончелью.
Над головой его со страшным треском зависает военный вертолёт.
Семён Аркадиевич, прищурившись, словно Клинт Иствуд, рассматривает летучую мясорубку.
- Эй там, в воде! - кричат из вертолёта. - Карабкайтесь! Мы спускаем лестницу!
- Безумцы! - кричит Семён Аркадьевич в ответ (лепет вертолётных крыл глушит его слова). - Вместо того, чтобы резать воздух на бутерброды, вы могли бы наслаждаться водными процедурами.
- Что? - кричат из вертолёта. - Мы ничего не слышим! Карабкайтесь, мы вас вытащим!
- Я вас люблю! - кричит Семён Аркадьевич.
- Что? - кричат ему из вертолёта. - Что? Мы не слышим!
- Я, - Семён Аркадьевич тычет себя в грудь. - ВАС! - Он шлёт спасателям воздушные поцелуи. - ЛЮБЛЮ!!!
Спасатели с удвоенным энтузиазмом тянут вниз лесенку, она шлёпается в воду - у самых ног маэстро. Какое-то время он брезгливо рассматривает верёвочный хвост, стелящийся по воде. Потом машет рукой и неторопливо бредёт прочь, не обращая внимания на отчаянные призывы сверху. Вертолёт ещё некоторое время следует за ним, но в конце концов поднимается и отваливает, исчезая среди дождевых струй и молний.
Мир меркнет
- А я всегда думала, что «хляби небесные» - смешной и бессмысленный оборот речи, - шепчет Рахель, прижимая нос к оконному стеклу.
- «Хляби» - это когда зябко и хлюпко, - отвечает Яэль, кутаясь в одеяло. Ей тоже хочется к окну, но лень искать тапки. Трогает пол большим пальцем ноги - так купальщик готовится с головой уйти под воду. Рахель оборачивается на звук её голоса:
- Давай играть в близняшек!
- Ещё чего…
- Яэль и Рахель - самые голые в мире близняшки.
- Иди под одеяло, извращенка. Или форточку прикрой! Простудишься!
Рахель отрицательно качает головой:
- Я о тебе забочусь, а не ты обо мне.
- Это почему ещё? - удивляется Яэль.
Ливень на мгновение смолкает - Рахель и Яэль изумлённо переглядываются и разом фыркают, будто произошло нечто неожиданное, из ряда вон выходящее. Тишина за окном сменяется нарастающим низким гулом, похожим на тот, который можно услышать в аэропорту или на железнодорожном вокзале: дождь превращается в град, и мир меркнет.