Арамис, смеясь от всего сердца, вышел из комнаты. За ним последовал Мольер. Они уже успели спуститься с лестницы, как вдруг Лафонтен, приотворив дверь, крикнул:
Хохот эпикурейцев усилился, и в тот момент, когда Арамис входил в кабинет Фуке, долетел до слуха последнего. Что до Мольера, то Арамис поручил ему заказать лошадей, пока он перемолвится с суперинтендантом несколькими словами.
— О, как они там смеются! — вздохнул Фуке.
— А вы, монсеньор, вы больше уже не смеетесь?
— Я потерял способность смеяться, господин д’Эрбле.
— День празднества подходит.
— А деньги уходят.
— Не говорил ли я вам, что это моя забота?
— Вы мне сулили миллионы.
— Вы и получите их на следующий день после прибытия короля.
Фуке обратил на Арамиса пристальный взгляд и провел своей ледяною рукой по влажному лбу. Арамис понял, что суперинтендант сомневается в нем или думает, что не в его силах добыть обещанные им деньги. Мог ли Фуке поверить, что неимущий епископ, бывший аббат, бывший мушкетер, сможет достать подобную сумму?
— Вы сомневаетесь? — спросил Арамис.
Фуке улыбнулся и покачал головой.
— Недоверчивый вы человек!
— Дорогой д’Эрбле, — сказал Фуке, — если я упаду, то по крайне мере с такой высоты, что, падая, разобьюсь.
Потом, встряхнув головой, как бы затем, чтобы отогнать подобные мысли, он спросил:
— Откуда вы теперь, друг мой?
— Из Парижа. И прямо от Персерена.
— Зачем же вы сами ездили к Персерену? Не думаю, чтобы вы придавали такое уж большое значение костюмам наших поэтов.
— Нет, но я заказал сюрприз.
— Сюрприз?
— Да, сюрприз, который вы сделаете его величеству королю.
— И он дорого обойдется?
— В каких-нибудь сто пистолей, которые вы дадите Лебрену.
— А, так это картина! Ну что ж, тем лучше! А что она будет изображать?
— Я расскажу вам об этом позднее. Кроме того, я заодно посмотрел и костюмы наших поэтов.
— Вот как! И они будут нарядными и богатыми?
— Восхитительными! Лишь у немногих вельмож будут равные им. И все заметят различие между придворными, обязанными своим блеском богатству, и теми, кто обязан им дружбе.
— Вы, как всегда, остроумны и благородны, дорогой мой прелат!
— Ваша школа, — ответил ваннский епископ.
Фуке пожал ему руку:
— Куда вы теперь?
— В Париж, лишь только вы вручите мне письмо к господину де Лиону.
— А что вам нужно от господина де Лиона?
— Я хочу, чтобы он подписал приказ.
— Приказ об аресте? Вы хотите кого-нибудь засадить в Бастилию?
— Напротив, я хочу освободить из нее одного бедного малого, одного молодого человека, можно сказать — ребенка, который сидит взаперти почти десять лет, и все за два латинских стиха, которые он сочинил против иезуитов.
— За два латинских стиха! За два латинских стиха томиться в тюрьме десять лет? О, несчастный!
— Да.
— И за ним нет никаких других преступлений?
— Если не считать этих стихов, он столь же ни в чем не повинен, как вы или я.
— Ваше слово?
— Клянусь моей честью.
— И его зовут?
— Сельдон.
— Нет, это ужасно! И вы знали об этом и ничего мне не сказали?
— Его мать обратилась ко мне только вчера, монсеньор.
— И эта женщина очень бедна?
— Она дошла до крайней степени нищеты.