— Ах да!
— Что же вы на это скажете?
— Это ваше дело; поступайте как знаете. Я вижу, что у вас руки длинные.
— Прощайте, прощайте!
И Арамис уехал, напутствуемый добрыми пожеланиями коменданта.
В то самое время, когда г-н Безмо показывал Арамису узников Бастилии, у дверей дома г-жи де Бельер остановилась карета, и из нее вышла молодая женщина, вся в шелках.
Когда о приезде г-жи Ванель доложили хозяйке дома, она была погружена в чтение какого-то письма, которое торопливо спрятала и побежала навстречу гостье.
Маргарита Ванель бросилась ее целовать, жала ей руки и не давала вымолвить ни слова.
— Дорогая моя, — говорила она, — ты меня совсем забыла! Совсем закружилась на придворных праздниках.
— Я даже и не была на свадебных увеселениях.
— Чем же ты так занята?
— Готовлюсь к отъезду в Бельер.
— Ты хочешь стать деревенской жительницей? Я люблю, когда у тебя являются такие порывы. Но ты бледна.
— Нет, я чувствую себя прекрасно.
— Тем лучше, а я было испугалась. Ты знаешь, что мне говорили?
— Мало ли что говорят!
— Я готова все рассказать тебе, да боюсь, что ты будешь сердиться.
— Вот уж никогда! Ведь ты сама восхищалась ровностью моего характера.
— Так вот, дорогая маркиза, говорят, что с некоторых пор ты стала гораздо меньше тосковать о бедном господине де Бельере!
— Это злые сплетни, Маргарита; я жалею и всегда буду жалеть мужа; но прошло уже два года, как он умер, а мне всего только двадцать восемь лет, и скорбь о покойнике не может наполнять все мои мысли. Ты первая не поверила бы такой скорби, Маргарита.
— Отчего же? У тебя такое нежное сердце! — ядовито возразила г-жа Ванель.
— Да ведь и у тебя тоже нежное сердце, а я, однако, не нахожу, чтобы сердечные печали совсем убили тебя.
В этих словах слышался явный намек на разрыв Маргариты с г-ном Фуке, а также довольно прозрачный упрек в легкомыслии.
Они окончательно вывели Маргариту из себя, и она вскричала:
— Ну, так я скажу! Говорят, что ты влюблена, Элиза.
При этом она не сводила глаз с г-жи де Бельер, которая невольно вспыхнула.
— Несчастные женщины: всякий старается оклеветать их, — заметила маркиза после минутного молчания.
— О! На тебя-то, Элиза, не клевещут.
— Как же не клевещут, если рассказывают, что я влюблена?
— Прежде всего, если это правда, то это не клевета, а только злословие, а затем — ты не даешь мне кончить, — говорят, что ты, хотя и влюблена, но зубами и когтями защищаешь свою добродетель, говорят, что ты живешь за семью замками и к тебе труднее попасть, чем к Данае, [*] хотя у нее была башня из бронзы.
— Ты очень остроумна, Маргарита, — проговорила, трепеща, г-жа де Бельер.
— Ах, ты всегда льстила мне, Элиза… Словом, ты слывешь непреклонной и недоступной. Видишь, на тебя нисколько не клевещут… О чем же ты задумалась?
— Если говорят, что я влюблена, то, вероятно, называют чье-нибудь имя.
— Разумеется, называют.
— Меня удивило твое упоминание о Данае. Это имя невольно наводит на мысль о золотом дожде, не так ли?
— Ты хочешь напомнить про то, что Юпитер превратился ради Данаи в золотой дождь?
— Следовательно, мой возлюбленный… тот, кого ты мне приписываешь…
— Ах, извини, пожалуйста, я твой друг и не приписываю тебе никого.
— Допустим… Ну, тогда враги…
— Хорошо, я скажу тебе это имя. Только не пугайся, он человек очень влиятельный…
— Дальше.
И, словно приговоренная в ожидании казни, маркиза до боли сжала руки, так что ее холеные ногти вонзились в ладонь.
— Это очень богатый человек, — продолжала Маргарита, — может быть, самый богатый. Словом, его зовут…
Маркиза даже зажмурила глаза.
— Герцог Бекингэм, — проговорила наконец Маргарита с громким смехом.
Стрела попала в цель. Имя Бекингэма, сказанное вместо того имени, которое ожидала услышать маркиза, было для нее точно плохо наточенный топор, который не обезглавил де Шале[*] и де Ту,[*] когда они были возведены на эшафот, а только ранил им шею.
Однако она быстро оправилась:
— Ты, право, остроумная женщина; и ты мне доставила большое удовольствие. Твоя шутка прелестна… Я ни разу не видела господина Бекингэма.
— Ни разу? — спросила Маргарита, стараясь сохранить серьезность.