— Вы, может быть, сами заказывали эти пасквили, чтобы проявить милосердие к авторам?
— В таком случае, преподобный отец, я дышу свободнее. Теперь остаются только мелкие грехи.
— Говорите.
— Страсть к игре в карты.
— Ну, она, конечно, носит несколько светский характер, но держать открытый дом обязывало вас звание.
— Я любил выигрывать…
— Кто же играет с намерением проиграть?
— Я иногда немного плутовал.
— Вы хотели обыграть партнера. Далее!
— Если так, преподобный отец, то у меня на совести уже не осталось ничего. Дайте же мне отпущение грехов, и душа моя, когда господь призовет ее, возлетит прямо на небо…
Монах сидел неподвижно.
— Чего вы ждете, преподобный отец? — спросил Мазарини.
— Конца вашей исповеди.
— Я кончил.
— О нет! Вы ошибаетесь.
— Право, не знаю!
— Припомните хорошенько!
— Я припомнил все, что мог.
— Тогда я помогу вашей памяти.
— Извольте.
Монах кашлянул несколько раз.
— Вы ничего не сказали ни о скупости, которая тоже смертный грех, ни об этих миллионах…
— О каких миллионах, преподобный отец?
— О тех, которыми вы обладаете, монсеньор.
— Преподобный отец, эти деньги мои. Зачем же говорить вам о них?
— Видите ли, наши мнения на этот счет расходятся. Вы думаете, что эти деньги принадлежат вам, а я полагаю, что они принадлежат отчасти и другим.
Мазарини поднес холодную руку ко лбу, с которого струился пот.
— Как так? — пробормотал он.
— А вот как. Вы нажили значительное состояние на службе королю?
— Значительное… гм!.. Но не чрезмерное…
— Все равно. Откуда получали вы доходы?
— От государства.
— Государство — это король.
— Что вы хотите этим сказать, преподобный отец? — спросил Мазарини с дрожью.
— Ваши аббатства дают вам не меньше миллиона в год. С кардинальским и министерским жалованьем вы получаете более двух миллионов ежегодно.
— О!
— За десять лет это составляет двадцать миллионов. А двадцать миллионов, отданные в рост по пятидесяти процентов, приносят за десять лет еще двадцать миллионов.
— Для монаха вы прекрасно считаете.
— С тех пор как в тысяча шестьсот сорок четвертом году вы изволили перевести наш орден в монастырь близ Сен-Жермен-де-Пре, я веду счета нашего братства.
— Да и мои тоже, как я замечаю.
— Надо знать понемногу обо всем, монсеньор.
— Так говорите же!
— Я полагаю, что с такою огромною ношей вам будет трудно войти в узкие врата рая…
— Так я буду осужден?
— Да, если не возвратите денег.
Мазарини испустил жалобный вздох:
— Возвратить! Но кому?
— Хозяину этих денег, королю.
Вздохи Мазарини перешли в стоны.