1075 году папа Григорий VII обнародовал необычный документ, состоявший из 27 пунктов и называвшийся «Диктат папы», в котором утверждался примат папы над светской властью. Первым, кто принял этот документ, был король Германии Генрих IV. Событие это прошло для России почти незамеченным, как, впрочем, и последующие, когда преемник Григория VII папа Урбан II объявил летом 1095 года поход на «врага христовой веры», положивший начало многочисленным крестовым походам. Германия первой на себе почувствовала новый «диктат», когда уже в последующем 1096 году в прирейнских городах от рук крестоносцев погибло почти 36,5 тысячи евреев.
Церковь брала под крыло своих божьих воинов. Они освобождались от всяких платежей в пользу светской власти, и им разрешалось убивать, грабить с легкой душой, ибо не только никакого греха в этом не было, а наоборот, убийства эти очищали душу христианина.
Россия в это же время изнывала от княжеских распрей, и о крестоносцах пока еще слыхом не слыхивала.
Первый гром грянул в 1204 году, когда крестоносцами был завоеван и ограблен Царьград, столица Византии, откуда пришло на Русь христианство. Страшные явления отмечали в ту пору летописцы: «…и метеоры сверкали в воздухе и снег имел цвет крови». Лишь разрушение Царьграда, как на Руси именовала Константинополь, столицу Византии, заставило по–иному взглянуть россиян па новую грозную силу.
Альберт, епископ ливонский, основавший в 1200 году Ригу, через год учредил свой орден — орден Христовых воинов, или меченосцев, которых благословил новый папа Иннокентий III. Крест и меч стали символом сего ордена. Епископ Альберт оказался политиком зело премудрым. Он особо мечом не размахивал и с завоеванием русских северных земель не спешил, хоть и жадно к ним приглядывался. В первой же стычке с князем полоцким Владимиром он легко переиграл последнего тактически, правда, не без помощи датчан, но эти детали уже чисто военной премудрости.
Чуть позже поляк Конрад Мазовецкий зазвал в Восточную Европу рыцарей Тевтонского ордена, с трудом всевавших в жаркой Палестине. Историк С.Соловьев так обрисовывает их облик и Устав: «Новые рыцари носили черную тунику и белый плащ с черным крестом на левом плече; кроме обыкновенных монашеских обетов, они обязывались ходить за больными и биться с врагами веры; только немец и член старого дворянского рода имел право на вступление в орден. Устав его был строгий: рыцари жили вместе, спали на твердых ложах, ели скудную пищу за общею трапезой, не могли без позволения начальников выходить из дому, писать и получать письма; не смели ничего держать под замком, чтоб не иметь и мысли об отдельной собственности, не смели разговаривать с женщиной. Каждого вновь вступающего брата встречали суровыми словами: «Жестоко ошибаешься, ежели думаешь жить у нас спокойно и весело; наш устав — когда хочешь есть, то должен поститься, когда хочешь поститься, тогда должен есть, когда хочешь идти спать, должен бодрствовать, когда хочешь бодрствовать, должен идти спать. Для ордена ты должен отречься от отца, от матери, от брата и сестры и в награду за это орден даст тебе хлеб, воду да рубище».
Такое житие воспитывало злых и отчаянных воинов, способных решать очень сложные стратегические задачи.
Конрад зазвал поначалу крестоносцев для борьбы с пруссаками и защиты от них поляков, и через пятьдесят два года Пруссия полностью оказалась завоеванной орденом Тевтонским. Образовалась таким образом вместе с Ливонским орденом грозная сила, которой требовались новые походы и новые земли, а впереди на Восток лежала огромная Русь, и но случись нашествия татар в 1237 году, россиянам пришлось бы хлебнуть лиха от крестоносцев, впрочем, они и без того немало попили русской кровушки, о том речь еще впереди.
И первым за два года до нашествия татар обратил на эту силу Даниил Галицкий, сказавши: «По годится держать нашу отчизну крестовым рыцарям». Он хотел воевать против них, и успешно.
Нашествие татар на Россию, их проникновение в Нижнюю Силезию и Моравию на некоторое время укротили воинственный пыл крестоносцев, тем более что здесь, на востоке Европы, проживало немало язычников, коих следовало обращать с помощью меча в веру Христову.
Одним из таких народов были литовцы. Историки пишут, что до IX столетия в Европе о литовцах не слышала. Первыми проникли к ним норманны, а затем русские. С последними литовцы более всего подружились, и некоторое время оба народа жили как братья. Большая половина литовцев говорила по–русски, а русские, еще будучи язычниками, ездили даже поклоняться их богам. Завязывалась дружба у литовцев и с соседними поляками, но после того как король Болеслав III Кривоустый в 1100 году страшно опустошит литовскую землю, истребив много литовцев, дружба эта надолго распалась. С немцами у литовцев дружбы никогда и не появлялось. Немецкие племена то и дело грабили, нападая на соседних литовцев, обращая их в рабов, а с учреждением Ливонского ордена и соединением его с Тевтонским это «истребление, — как пишет Н.Костомаров, — стало носить более регулярный характер». Разрозненность жизни литовских князей мешала им противостоять жестокой силе орденов, и лишь к началу XIII века литовскому князю Миндовгу удалось создать единую литовскую землю и успешно бороться с немцами.
Князь Миндовг стал первым, как уже говорилось, единовластителем Литвы. Летописцы и историки пишут о нем, как о человеке жестоком, хитром и коварном. Так, воспользовавшись нашествием Батыя и разорением русской земли, литовцы под шумок пограбили и русских земель немало. Однако не всегда их походы бывали успешными. В 1246, а затем и в следующем, 1247 году они уходили с русской земли битыми крепко, что па время их остепенило.
В 1252 году Миндовг, помня чувствительные удары русских, послал своего дядю Выкынта и двоих племянников — Тевтивила и Эдивида — воевать к Смоленску, объявив им: «Что кто возьмет, тот пусть и держит при себе». Однако вовсе не за сокровищами Отправил Миндовг своих родичей. Ему нужно было захватить их владения, отобрать имущество, а чтоб убить самих их, он послал догонщиков. Но князья разгадали злодейство и убежали к Даниилу Галицкому, который был женат на сестре Эдивида и Тевтила. Миндовг, прознав, где приютились племянники, потребовал, чтоб Даниил им не покровительствовал, на что Даниил, не любивший жить по чужой указке, рассердился и стал собирать союзников, чтоб идти воевать против Миндовга.
Поляки быстро согласились идти войной на коварного Миндовга. Последний, однако, был силен, и союза с поляками было еще недостаточно, чтоб разгромить князя литовского. Тогда Даниил послал Выкынта к ятвагам, в Жмудь, и к немцам, в Ригу. Посольство ого оказалось удачным, многие согласились, и что особенно было важно — меченосцы, сила которых, как уже говорилось, внушала опасения многим народам.
Заручившись такими союзами, Даниил Галицкие с братом выступил в поход против Миндовга. Немцы в назначенный час не выступили, и Даниил послал к ним снова Тевтивила. Тот, прибыв в Ригу, дабы склонить орден к походу, принял крещение там, и это ободряюще подействовало на немцев. Орден стал готовиться к войне с Миндовгом.
Великий князь литовский не на шутку испугался. Драться с Даниилом Галицким и с орденом он одновременно не мог, поэтому надо было искать спасительный выход. А где его найдешь?.. Ехать искать союзников уже поздно, да и не к кому. Литовцы своей ми дерзкими набегами порушили дружбу со многими. Рядом были сильные города Псков с Новгородом, но в 1240 году литовцы вместе с лифляндцами ходили воевать на Псков, брали его, грабили и только благодаря Александру Невскому были биты и выгнаны из древнего города, младшего брата великого Новгорода, посему долго придется уговаривать псковичей на союз, да и не пойдут они против ордена и Даниила Галицкого. Поэтому спасение надлежало искать в чем–то другом. А так как Миндовг отличался хитроумием необыкновенным, выход он все же нашел.
Он тайно послал в орден посланника с дарами. Тот привез их целый воз прямо магистру Андрею фон Штукланду, пообещав еще вдвое, втрое больше, если магистр откажется и выгонит Тевтивила. Выход простой и грубый, но не следует забывать, что Миндовг был все же правителем литовским, правителем сильным, и чтобы победить его, требовалось еще немалое ратное искусство, а заполучить целый народ вот так, без кровопролития, ордену показалось весьма выгодно. Поэтому Андрей фон Штукланд ответил, что разговор такой возможен ланпь при одном условии: если Миндовг примет крещение. Через несколько дней после возвращения посланника, Миндовг уже сам просит свидания с магистром, а встретившись с ним, соглашается на крещение. Так язычник, правитель литовский, становится католиком, отчего папа римский в неописуемом восторге. Миндовга коронуют королевским венцом, а Литву уже механически заносят в список своих провинций. «Крещение его было льстиво, — цитирует летописца С.Соловьев, — потому что втайне он не переставал приносить жертвы своим прежним богам, сожигал мертвецов; а если когда выедет на охоту, и заяц перебежит дорогу (это одна из литовских примет. — В.Р.), то уж ни за что не пойдет в лес, не посмеет и ветки сломать там». Каким–то чудом Миндовг сумел подольститься и к Тевтивилу, а тот уже от Миндовга приехал с дарами к Даниилу Галицкому просить, чтоб Даниил отдал своего сына Шварна за дочь Миндовга, да Тевтивил к тому еще и сообщил, что Миндовг подкупил ятвагов, и последние в поход, вместе с Даниилом на Миндовга не идут. Так расстроился весь поход, а через два года уже мир и дружба между Даниилом и Миндовгом, Шварн Даниилович женат на его дочери, а старший брат Роман княжит в Новогрудеке, бывшем городе литовском.
Все эти события важны были, чтоб приступить, наконец, к главному герою повествования, к рассказу о его судьбе, о славных деяниях, литовскому князю Довмонту, ставшему защитником Пскова и земли русской.
Начав рассказ свой, сразу оговорюсь, что написание имени Довмонт во многом условное. Его литовское имя — Даумантас, в русских же летописях его называют по–разному. В Первой Псковской летописи он Домант и Домонт. Во Второй Псковской — Домонт и Довмонт, в Новгородской Первой — Довмон и Домонт, в Новгородской Четвертой — Домонт, в Софиской Первой — Домонт и Домант, в Степенной книге — Домант. Историки Соловьев и Карамзин называют его Довмонтом, Костомаров — Даумондом, так и среди них общей точки зрения нет. Чтобы не особенно расходиться с основными «Историями» — Карамзина и Соловьева, я тоже буду называть своего героя Довмонтом, как это стало принято и в дальнейших исторических трудах.
Мы не знаем сегодня дату его рождения. У литовцев к тому времени своей письменности еще не было, князья а люди родовитые пользовались русским письменным языком, а в летописях русских дата рождения Довмонта не записана.
Хорошо и более подробно известна вторая половина жизни князя Довмонта, когда в 1266 году он был избран князем псковским. Он добре совестно княжил 33 года — факт удивительный, если не сказать еще более — необыкновенный, поскольку князья русские подолгу на своих княжеских местах не удерживались. Чаще всего они бывали убиты в результате междоусобных войн и распрей, частенько, как это происходило в Новгороде или в Пскове, где все решало народное вече, их с позором прогоняли. И никакие заслуги прошлые тут их не спасали, коли князья зазнавались и начинали чрезмерно злоупотреблять властью.
К псковскому княжению мы еще вернемся и попробуем понять, каков же был «благоверный и храбрый князь Довмонт», как звали ею псковичи. Умер он в 1299 году, будучи уже старцем, то есть в возрасте примерно восьмидесяти лет. Поэтому можно лишь предположить, что родился он в 1219–1220 годах и к 66–му году имел лет 46, не больше, поскольку именно в эти годы он провел еще девять военных походов, в коих храбро сражался и во всех победил.
Расходятся историки и в том, кем был князь Довмонт в Литве. Н.Костомаров называет его сыном Миндовга, Н.Карамзин — одним из его родственников. «Преосвященный Филарет называет Доманта князем Нащальским и говорит: «Миндовг, великий князь литовский, заманив к себе жену Доманта, заставил ее разделить с ним ложе…»
По Ипатьевской летописи значится, что жена Довмонта приехала на похороны своей сестры, которая была замужем за Миндовгом, и тот передал ей просьбу умершей жены своей, которая посоветовала взять ему в жены свою сестру. Так деликатно пишет летописец, хотя между строк так и читается: принудил, насильно сделал своей женой.
Далее Филарет продолжает: «Домант по совести языческой решился убить за то Миндовга. Отправясь вместе с войском Миндовга за Днепр па войну, он вдруг объявил: «Волшебство мне но позволяет идти о вами» (то есть был знак, знамение, чтобы воротиться. — В.Р.), и, воротясь, напав на беззащитного Миндовга, Довмонт убил его и двух сыновей его. Это было осенью 1263 года. Вслед за тем в Литве началась резня, один князь убивал другою, желая быть главным, а сын Миндовга, Воишелг, достав себе престол отца, качал страшно мстить за смерть его…»
Историк С.М.Соловьев придерживается такого же толкования событий, связанных с появлением на Руси Довмонта. Эта же версия приведена и в «Истории княжества Псковского» митрополита Евгения.
При этом вполне возможно, что Довмонт и состоял в дальнем родстве с Миндовгом, а не был князем Нащальским, как утверждает Филарет. Ранее мы уже убедились на примере истории с Тевтивилом и Эдивидом, как Миндовг относился к родственникам, а так как многие знатные князья литовские состояли в родстве друг с другом, то почему бы и Довмонту не быть с Мандовгом в дальних родственных отношениях. Зная ужо характер Миндовга, вполне можно предположить, что он, пользуясь правом сильного и властительного правителя, забрал жену Довмонта к себе, коли она ему приглянулась.
В отличие же от Миндовга Довмонт, судя по своим дальнейшим поступкам, был более прямодушен, открыт и обладал недюжинной силой и храбростью. Рассматриваемый нами период времени относится еще к «детству» славянских пародов. И здесь уместно вспомнить детство эллинов. Вспомним, что, когда властный Агамемнон в «Илиаде» отобрал у Ахилла его любимую деву, Бризеиду, Ахилл отказался воевать на стороне греков и только смерть любимого друга Патрокла смягчила его гнев. Для нас важна здесь не столько достоверность излагаемых Гомером событий, сколько очень точная психологическая характеристика героя того времени. У многих из них острое, почти болезненное чувство справедливости. Распри и войны вспыхивают из обид ничтожных. Порой одно слово меняет смысл событий на противоположный.
Вспомним того же Тевтивила. Узнав, что Миндовг хотел его смерти, он восстает против него, объединяясь с Даниилом Галицким. Но стоило Миндовгу сменить гнев на милость по отношению к нему, как он уже едет уговаривать Даниила Галицкого заключить мир с Миндовгом. И тот же Даниил, еще вчера готовый выступить против Миндовга, завтра, уже задобренный, легко заключает с ним мир.
В 1255 году Новгород, спасенный Александром Невским, едва последний успел выехать оттуда, изгоняет вдруг сына Невского, Василия. Изгоняет, польстившись на сладкие посулы родного дяди Василия и брата Александра Невского Ярослава. Александр Невский снова едет в Новгород, раздосадованный столь вероломным поступком брата своего. Ярослав бежит на Новгорода. В Новгороде смута. Один из новгородцев, некто Михалко, «гражданин властолюбивый», как называет его Карамзин, чудом спасенный от разъяренной толпы посадником Ананием, первым встретив Александра Невского, описывает ему Анания как первого мятежника. Посол великого князя требует выдать изменника. Народ же новгородский, зная всю правду и любя Анания, посылает к Александру архиепископа Далмата и тысячского Клима, чтобы разуверить Невского, заверяя, что Ананий «есть добрый гражданин». Александр уже ничего не хочет слушать, он, как безумный, требует головы изменника. «Нет, — ответил народ, — если князь верит новгородским клятвопреступникам более, нежели Новгороду, то бог и святая София не оставят нас. Не виним Александра, но будем тверды». Они три дня стояли вооруженные. Наконец, князь велел объявить им, что он удовольствуется сменою посадника. Тогда Ананий сам с радостию отказался от своего верховного сана, а коварный Михалко принял начальство…»
Вот что мешало Александру Невскому устроить дознание, усомниться в словах первого встречного жителя новгородского?.. Он принял эти поносные слова на веру и потом словно считал их своими и чуть ли не пошел войною на собственных ратников. Народ хоть проявил себя в этом случае мужественно, но перед этим изменил Александру, прогнав его сына и поверив лести Ярослава.
Таким образом, Довмонт, как и в приведении к выше примерах, мог вполне ожесточиться и поднять руку на своего властителя, Миндовга, чувствуя себя оскорбленным. И спасаясь от мести Воишелга, он предпочел скрыться, сбежать в Псков, где шила к тому же его тетка Ефросиния, будучи замужем за псковским князем Ярославом. Вероятно, Довмонт и раньше бывал во Пскове, был знаком со многими псковичами.
Это знакомство вполне могло состояться в 1262 году, когда был заключен мир с литовцами. Ибо в том же 1262 году — за четыре года до начала княжения Довмонта во Пскове — русские князья: новгородский Дмитрий Александрович со псковичами, смоленский Константин, тверской Ярослав Ярославович вместе с полоцким князем Тевтивилом, племянником Миндовга, — ходили вместе на лифляндцев, взяли Дерпт, но ненадолго, после ухода русских воинов лифляндцы забрали его обратно. Вполне вероятно, что вместе с Тевтивилом ходил и Довмонт со своей дружиной и мог Слизко сойтись с псковичами, понравиться им своей храбростью и характером.
После убийства Миндовга, когда, собрав полки, сын ею Воишелг пришел мстить в Литву, то оттуда бежали многие. Летописи сообщают, что еще в 1265 году триста семей литовских нашли убежище во Пскове, ибо в эго же время в Новгороде нашел спасение сын Тевтивила, спасаясь от рук убийц Миндовга, и новгородцы не захотели вследствие этого принимать литовцев у себя, многие из которых, как они считали, запятнались в подлом убийстве.
Разобраться в этих кровавых переплетениях весьма непросто, ибо многие поступки попросту непостижимы, если подходить к их объяснению с помощью привычных логических мотивировок.
Вот тому еще один пример: казалось, недавно брат Невского, Ярослав, с позором бежал из Новгорода, когда туда возвратился Александр. Вскоре после этого князем в Новгороде стал Димитрий Александрович, другой сын Невского. Но не успел Невский окончить свои дли, в 1263 году, как новгородцы (тот гнусный посадник Михалко к тому времени был уже убит «меньшими людьми», не ладившими с Александром), прогоняют князя Димитрия Александровича и снопа зовут Ярослава. Какое здесь найдешь оправдание? Чем все объяснить?.. Важную роль играли в таких неожиданных перемещениях пристрастия кланов, интересы посадников, разумное в справедливое направление самого князя и т.д. Безусловно, немалую роль в воцарении Довмонта на псковском престоле сыграло и то, что в том же 1265 году умер прежний князь псковский, сын Ярослава Святослав, и Псков как бы оказался без твердой руки, без зашиты. Важно и то, что Довмонт пришел в Псков не один, а со своей боевой дружиной и всем родом своим. Важно и то, что он принял христианское крещение из рук псковичей, новое имя Тимофей, и все это не могло не расположить народ к будущему князю своему. Немалую роль сыграла и слава о литовских князьях как об отважных и храбрых воинах. А псковичам уже надоело обороняться, надоело постоянно нести урон от лифляндцев, от поляков и шведов.
Все это и перетянуло чату весов в сторону избрания на псковский престол литовского князя Довмонта, нареченного Тимофеем.
Не успели отзвонить в колокола в честь нового князя псковского Довмонта–Тимофея, как в Новгород с полками уже пришел Ярослав, идти против новоявленного литвина. Ярослава оскорбило, что псковичи посадили на престол чужого, иноземца, ведь до того княжил тут его сын, Святослав, а значит, они должны были испросить разрешении на престол у него, Ярослава. Однако здесь снова новгородцы проявили себя как мужи мудрые, воспротивившись этой безумной затее. «Прежде переведайся с нами, а йотом ужо поезжай во Псков», — заявили они Ярославу, и последний не дерзнул пойти против мнения народного, остепенился, затих, хотя к Довмонту любви до кончины своей не питал.
И прежде чем перейти к рассказу о подвигах и добрых деяниях славного Довмонта на псковском престоле, познакомимся немного с самим городом, его общественной жизнью.
Поначалу Псков, как стольный город Труворов, был независим от Новгорода. Лишь по смерти Трувора главный город изборских кривичей подчинился брату его, Рюрику, занимавшему свой стол в Новгороде, который и стал как бы главным во всей стране, признавший своим князем Рюрика. И стали звать Псков младшим братом великого Новгорода. Надо сказать, что постепенно эта зависимость ослабевала, и неопределенность отношений «старших» и «младших» городов ощущалась постоянно. И к тому времени, о котором ведется рассказ, Псков не очень–то чувствовал себя в «младших», и сам, как видим, назначал себе князей.
Как и в Новгороде, во Пскове все дела решались па Вече, Сходился народ под звон колоколов на площадь, собиралось народное собрание, и наместник вместе с посадниками докладывал Вече, что произошло и как теперь быть, что делать. От самых малых вопросов — рассмотрения жалоб и доносов псковичей — до самых главных — быть или не быть войне, править нынешнему князю или не править — все решалось на Вече, всем народом. И трудно было скрыть правду, навести ложь, коли тысячи глаз и ушей ловят каждое слово посадника и князя, видят все их дела и поступки. Здесь же назначались посадники, тысяцкие, здесь их наказывали при всем собрании — вплоть до смерти и разграбления домов — здесь же меняли Закон, коли он устаревал или больше не подходил для жителей.
Естественно, что такие собрания длились подолгу, вел их, как правило, князь или его наместник, и если не хватало одного дня, то переносили собрание на второй.
Основные беды и раздоры терпел Псков от лифляндцев, они чаще всего нападали на крепость, и, может быть, поэтому псковичи взяли в князья инородца, который хорошо знал нрав меченосцев, их слабые места и мог противостоять им.
Едва вступив на престол, Довмонт сразу же, взяв 270 избранных ратников, пошел на Литву. Летописцы не объясняют нам причину этого столь спешного похода Довмонта, да еще в свои пределы. Остается лишь догадываться, что великий князь литовский Гердень, на кого ходил Довмонт, был в числе его кровных обидчиков. Самого князя и его приближенных он дома не застал. Жена Герденя приходилась Довмонту родной теткой. Пленив ее и детей, порушив дома, захватив в плен немало других литовцев, Довмонт двинулся обратно.
Переправившись через Двину, он приказал разбить шатры. Оставив при себе всего девяносто ратников, а остальных отпустив с поклоном во Псков, Довмонт стал дожидаться погони. Собственно и полон он захватил, чтоб сразиться с Герденем и литовцами. То ли хотел расквитаться за старые обиды. Ни одна летопись своих объяснений не дает, кроме того, что Гердень–князь был одним из захудалых и ранее о нем мало кто слышал.
Погоня не замедлила прибыть. Только, видно, не рассчитывал Довмонт, что Гердень соберет столь великое число ратников. Семьсот человек пришло из Литвы (по другим летописям, даже 800), готовых растерзать девяносто ратников–псковичей. Приуныл, не ожидая увидеть такой грозный отряд, Довмонт. Поблагодарив дозорных, литовцев Давида и Луву, он уже хотел отпустить их во Псков, ибо трудно было устоять с девяноста ратниками против такой силищи. Но не захотели бросать своего князя дозорные. «Не уйдем отсюда, хотим умереть со славой и кровь свою пролить с мужами–псковичами за святую Троицу и за все церкви святые. А ты, господин и князь, выступай быстрее с мужиками–псковичами против поганых литовцев».
Растрогали эти слова дозорных Довмонта, собрал он всех и сказал тогда ратникам своим: «Братья мужи–псковичи! Кто стар, тот отец, а кто молод, тот брат! Слышал я о мужестве вашем во всех сторонах; теперь перед нами, братья, живот и смерть: братья мужи–псковичи! Потянем за святую Троицу и за свое отечество!»
Эти слова, запавшие в память каждого псковича из той легендарной дружины, потом были записаны летописцем, и стали они на долгое время клятвой ратного русского люда во Пскове, если выпадала на его долю тяжелая битва с ворогом. И, как пишет летописец: «И ехав князь Домон с мужи псковичи, Божьей силою и св. Леонтия одним девяносто семь сот победи».
Надо сказать, что тогда такая победа вмиг стала легендой. Только обладая недюжинной духовной силой, пассионарностью, если пользоваться термином Льва Гумилева, можно было сокрушить такое войско. Каждый ратник в такой дружине Довмонта стоил десятерых литовцев, которые тоже слабиной не отличались.
Сказался в этом первом бою и полководческий талант Довмонта. Литовцы стояли на другом берегу Двины, и Довмонт умело, с выгодой для себя использовал эту водную преграду. Мне думается, что скорее всего он вызвал литовцев на себя, и опытные стрелки–псковичи немало положили ратников Герденя прямо в воде, да и с теми, кто выбрался, драться было легче, ибо много сил они потратили, чтобы в тяжелых доспехах преодолеть Двину, потеряв прежнюю ловкость. Использовал наверняка Довмонт и рельеф прибрежный, чтобы сразить противника. Так или иначе, но летописцы сообщают факт уникальный: если литовцев погибло большинство, то со стороны псковичей погиб лишь один Онтон Лочков. Такой бескровной победы при таком соотношении сил не удавалось одержать еще никому в мире. Ни один полководец не может похвастать столь успешной битвой.
С тех пор литовцы не ходили больше до конца дней Довмонтовых на Псков, столь внушительной была эта победа, стоившая псковичам не одно десятилетие покоя со стороны литовцев. Да и слава Довмонта в миг один выросла, авторитетным стало слово князя псковского на всей русской земле.
Всего девять походов и браней совершил псковский князь Довмонт. Девять ратных подвигов на его счету. Но этот, первый, оставался самым ярким и великим.
Первый поход этот происходил летом 18 июня 1266 года. Герденю тогда удалось спастись, 18 июня во Пскове праздновали память воеводы святого Леонтия. И возвратившись во Псков, Довмонт еще раз порадовал сердца псковичей, приписав сию победу заступничеству святого Леонтия. И пошла с того дня молва о набожности князя псковского, что особенно было приятно наблюдать псковичам, зная, сколь недавно принял князь их веру христианскую.
В том же 1266 году в честь победы этой заложил князь Довмонт церковь святого мученика Тимофея Газского, в честь кого нарекли его псковичи. И это деяние не могло не отозваться благодарностью в сердцах славных жителей Пскова.
Да в том же 1266 году, не дожидаясь, пока убежавший Гердень соберет новое войско на псковичей, уже зимой снова пошел Довмонт на Литву. Всю ее прошел, все крепости разрушил, всякое сопротивление подавил, нашел Герденя и в одной из стычек убил его. Литва была покорена окончательно. Оставался лишь один теперь враг у Пскова и Новгорода — Ливонский орден. «Божьими дворянами» называли ливонских рыцарей, подчинивших всю свою жизнь только одному — набегам и войнам. С ними впереди и ожидались главные битвы.
Долгое время в главном соборе Пскова — Большом Троицком — лежал меч Довмонта. Поражала прежде всего его длина — 31 вершок, более 1 метра 30 сантиметров. Чтобы фехтовать таким мечом, отражать удары, требовалась немалая сила.
В следующем, 1267 году князь Довмонт уже пошел вместе с новгородцами в Эстляндию. Осадив город Раковор, или Везенберг, ратники русские долго держала его затворенным, но взять его им так и не удалось. Город этот был подвластен датчанам, стоял крепко, стены такие, что голыми руками их не возьмешь, а стенобитных орудий ни псковичи, ни новгородцы тогда еще не имели. Возвратившись домой, новгородцы нашли искусных мастеров и велели построить им такие орудия. Изготовив, уже снова решили выступить, как пожаловали послы немецкие от Риги, Дерпта и Феллина. Заявив о своей дружбе, объявили они, что не будут помогать датчанам, а посему просят считать их друзьями своими, дав в том истинную клятву. Не поверили было новгородцы, отправили боярина своего к епископам немецким и чиновникам «дворян божьих», но и те присягнули им в том же.
Обрадовались псковичи и новгородцы и с легким сердцем двинулись на Везенберг, уже мысленно празднуя победу — одни датчане, без союзников, остались.
Встав на берегах реки Кеголи, уже хотели войска наши пойти на приступ Везенберга, как вдруг увидели против себя немецкие полки, коими руководил сам магистр ордена Отто фон Роденштейн и епископ дерптсткий Александр. Нарушив таким коварным способом клятву, пришли «божьи дворяне» на помощь датчанам, задумав наголову разбить русские полки. Довмонт псковский вместе с Димитрием Александровичем, сыном Невского и Переяславля, да Святославом, сыном Ярослава, брата Невского, стояли на правом фланге. Сошлись две силы разные 18 февраля 1268 года.
«Ни отцы, ни деды наши, — писал летописец, — не видали такой жестокой сечи». Хуже пришлось левому флангу, который лицом к лицу встретился с закованными в железные доспехи немецкими рыцарями. Выстроившись «свиньей», таранили они железом и тяжестью своей русские полки. Целыми рядами падали новгородцы на левом фланге; успешнее дрались Довмонт с Димитрием и Святославом на правом. Долго длилась сеча, но у россиян терпения оказалось больше, они не только выстояли, но и стали теснить меченосцев. Последние дрогнули, и гнали их псковичи с новгородцами и переяславцами семь верст до самого Везенберга.
Вернувшись, увидели россияне еще один полк немецкий, «свиньей» врезался он в обозы наши. Стемнело тем временем, и чтоб не биться в темноте и друг друга мечами не порубить, решили россияне подождать до утра. Однако, воспользовавшись тьмой, немцы быстро убрались восвояси.
«Три дня стояли россияне на костях, то есть на месте сражения, в знак победы, и решились идти назад: ибо, претерпев великий урон, не могли заняться осадой города… Ливонские историки пишут, что на месте сражения легло 5000 наших и 1350 немцев; в числе последних был и дерптский епископ».
Трупов было столько, писали наши летописцы, что конница не смогла пройти через них. Новгородцы с переяславцами двинулись домой, а Довмонт, воспылав победным пылом, все же прошелся с дружиной своей по Ливонии, опустошив ее до крайности, много взяв пленных. Он прошел аж до самого моря и только тогда вернулся домой.
В ту же зиму «лифляндцы во множестве, — сообщали летописцы, приходили ко Пскову, но Довмонтом прогнаны…»
В эти годы Довмонт занимается укреплением Пскова. До княжения его Псков был полностью деревянный. Довмонт строит вокруг Пскова каменный вал, который вошел в историю Пскова под названием «Домантовой стены», делает различные стенобитные орудия.
Стараясь укрепить отношения между княжествами, Довмонт едет в Эстляндию. Летописец ничего не говорит о его переговорах там, но, судя по тому, что эстляндцы больше не приходили на Псков вместе с лифляндцамн, Довмонту удалось договориться с ними о мире.
В 1269 году лифляндцы вновь напали на Псковскую область, заняли несколько сел и, разорив их дотла, попытались без потерь уйти.
Довмонт, заняв пять лодок, на которые погрузил 60 ратников, догнал меченосцев на реке Мироповне и разбил наголову 800 человек.
Часть лифляндцев укрылась на одном из островов, поросших сухим камышом. Довмонт приказал поджечь камыш, выгнал таким способом засевших там меченосцев и добил их, не дав никому уйти живым.
В ознаменование этой победы по возращении Довмонт заложил церковь Георгия Победоносца.
Наконец, в 1272 году (у Карамзина и Соловьева эта битва зафиксирована в 1269 году, псковские же хроники указывают на 1272–1273 годы) лифляндский Орденмейстер, или магистр Отто фон Роденштейн, сам пришел ко Пскову на судах и с конницей, приведя 18 тысяч воинов. Сжег Изборск, осадил Псков, вздумав разорить дотла ненавистную ему землю.
18 тысяч воинов у Довмонта не было. Поэтому, осмотрев огромные полчища немецкого магистра, князь псковский послал за подмогой в Новгород, к князю Юрию Андреевичу, сидевшему там наместником Ярослава.
Второй раз судьба посылала Довмонту почти смертельное испытание. Первый раз девяносто псковичей сражались против семисот литовцев, в этот раз соотношение было почти такое же, только враг стоял пред вратами Пскова в десять раз сильнее и опытнее. Война для «божьих дворян» являлась делом повседневным, они были закалены и испытаны в битвах.
Мы но знаем точно, сколько ратников было в дружине Довмонта, но в летописи говорится, что перед битвой мужественный Довмонт привел всю дружину в собор святой Троицы. Вместимость соборов древних была такова, что в них собиралось несколько тысяч людей, не более. Поэтому дружина Довмонта могла насчитывать две или три тысячи ратников.
То, что Довмонт привел свою дружину в собор и, положивши меч свой пред алтарем, долго молился с ратниками, наверняка произвело в каждом из них свое особое действие, изгнало трусость и вселило надежду.
«Господи Боже сил! — со слезами па глазах молился Довмонт. — Мы люди и овцы пажити твоей, имя твое призываем, смилуйся над кроткими и смиренных возвысь, и надменные мысли гордых смири, да не опустеет пажить овец твоих…»
Сам соборный игумен Исидор препоясал меч Довмонту, благословив на новые подвиги. Далее историки расходятся. Карамзин пишет, что «десять дней бился (Довмонт. — В.Р.) с немцами». Соловьев же — «10 дней стояли немцы под городом и с уроном принуждены были отступить».
Разница существенная в описании событий. Рискну предположить, что Довмонт в открытый бой не вступал, занимая все же оборонительные позиции, но вылазки делал и удары ощутимые по врагу наносил. Это могло происходить ночью, под утро, в те часы, когда враг наименее всего ожидал псковичей. Так бы поступил всякий опытный полководец, имея войско числом во много раз меньше. Иначе поражения не избежать. А Довмонту важно было сберечь город, не пустить ворога за городские степы. Кроме того, важно было дождаться подмоги новгородцев, за которыми послал Довмонт. И но всей видимости, удары, наносимые Довмонтом, были столь умелы и столь чувствительны для меченосцев, что те не посмели идти на приступ Пскова и даже вынуждены были отступить за реку, ибо в одной из таких схваток Довмонт ранил самого магистра Отто фон Роденштейна, и после этого враг дрогнул. Подоспевшие на помощь новгородцы нанесли такой удар, что отошедшие за реку меченосцы запросили мира, который и был заключен на условиях, продиктованных новгородцами, от коих последние еще и выиграли. Немцы обещали никогда ко Пскову и Новгороду не заглядывать, что какое–то время и соблюдалось последними.
Ярослав, князь новгородский, придя в Новгород и узнав о всех событиях, был очень недоволен тем, что врага до конца не разбили, а более всего тем, что ратная слава миновала его имя. Он стал собирать войска, чтобы идти на датчан, на Ревель, но датчане и немцы, ослабленные последней неудачей, немедленно запросили мира, добровольно уступив часть своей территории — берега Наровы, чем и удовольствовался Ярослав, стяжав тем самым себе славу и почет за счет храброго Довмонта, которого он, однако, не любил.
Новгородцы уже по своим причинам вскоре выгнали Ярослава с княжения, просили идти к ним Димитрия, сына Александра Невского, но тот не захотел, и путем долгих уговоров Ярослав все же заставил покориться новгородцев себе.
Все это происходило уже в 1270 году. В новгородской летописи под этим годом записано, что «великий князь Ярослав Ярославович при отъезде из Новгорода во Владимир дал псковичам князя Айгуста».
Псковское летописи тем не менее об этом факте умалчивают, и, вероятно, Ярослав лишь потребовал, чтобы псковичи покорились его указанию и взяли себе этого князя, но псковский народ ярославова князя не захотел принять, оставив у себя Довмонта. «От добра добра не ищут» — гласит русская пословица, а псковичи любили Довмонта и никого другого и не мыслили на престоле.
В 1272 году князь Ярослав умер по пути из Орды, куда то и дело ездил, дабы не прерывать дружбу с монгольскими ханами. В том же 1272 году Довмонт закладывает во Пскове новую церковь — имени Федора Стратилата, радуя сердца псковичей столь ревностным служением Христу.
Примерно в этих же годах, после смерти Ярослава, которого князь Димитрий Александрович, племянник его, слушался и вряд ли бы согласился на этот брак, зная отношение Ярослава к Довмонту, князь псковский женился на дочери Димитрия, Марии, внучке Александра Невского. Этот брак еще больше породнил князя Довмонта с главным российским родом князей и еще больше упрочил авторитет князя псковского в делах российских.
Надобно сказать, что с 1272 года прекращаются войны Пскова с немцами и другими народами. Лишь однажды чудь лифляндская набежала на Псков, но Довмонт, рассердившись, прогнав сей народец, сходил в Чудь и почти всю разорил ее. Есть в «История княжества Псковского» хроника войн — это войны в основном с лифляндцами, орденом Меченосцев, лишь с Литвой было одно сражение, то знаменитое, когда «девяносто седьм сот победили». Остальные же сражения были только с орденом. Вот эта хроника по годам: 1188, 1190, 1191, 1192, 1212, 1213, 1217, 1222, 1224, 1232, 1233, 1240, 1242, 1253, 12G6, 1268, 1269, 1272… (год 1266 отмечен мною как начало княжения Довмонта во Пскове. — В.Р.)». И последний год, когда Довмонт оборонял Псков, — это год 1299! Двадцать семь лет не приходил ворог ко Пскову, не осаждал его. Двадцать семь, благодаря силе и храбрости Довмонта, псковичи жили в мире и счастии. Одно это делает имя Довмонта легендарным среди русских князей, ибо другого такого примера найти на Руси, средь русских князей, трудно. И после 1299, после этого сражения, следующая дата прихода ворога па Псков стоит год 1323, снова 24 года не знали псковичи бед и разорений военных.
Чтобы хоть как–то понять, представить себе, сколь жаждали псковичи мира, достаточно вспомнить начало 1240 года, когда немцы, захватив Изборск, сожгла окрестные села и посады, подступили к Пскову и целую неделю стояли у его стен, подожгли деревянный город, принудив псковичей исполнить все их требования и выдать заложниками детей знатнейших граждан. И после этого унижения не кончились. Гнусный изменник, прихвостень немецкий Твердило Иванович вместе с ними пировал во Пскове, грабя села псковские и новгородские. Стон и плач стоял в обугленном, черном от пожаров Пскове, и только ненависть полыхала в груди псковичей. Поэтому так радостно было им видеть мир на своей земле. Горе и страдания научили псковичей ценить тишину полей и отсутствие набатных призывов, научили ценить и уважать того, кто способствовал наведению мира и тишины. Поэтому и не хотели во Пскове никого видеть князем, кроме Довмонта.
Окружив город каменной стеной, прозванной «довмонтовой», псковичи чувствовали себя уверенно. Не в обиду памяти русских князей того времени будет сказано, но Довмонт и жизнью своей и подвигами превзошел многих из них, запятнавших житие свое распрями и борьбой за власть. Немногим удалось прожить жизнь свою без интриг, измен, своевластья, угодничества перед ханами монгольскими, прожить жизнь, отдавая все свои силы народу своему. То и дело читаешь в исторических хрониках, как одного, другого именитого князя и мужа выгоняет народ псковский или новгородский с престола за своеволье, тиранство и дурь княжескую. Многие из них завистливы, жадны и не в силах устоять перед искушением власти. И уж совсем немного великих князей русских были отважными и талантливыми полководцами. Пожалуй, что после Александра Невского, умершего в 1263 году, вслед за ним таким полководцем можно назвать Довмонта, князя псковского. Недаром в хрониках и сказаниях летописцев той поры вслед за «Сказанием об убиении в Орде князя Михаила Черниговского и боярина Федора, воеводы первого в княжестве его», кто не стал поклоняться идолам монгольским, а сохранил верность вере христианской, стоит «Повесть о житии и о храбрости благоверного и великого князя Александра Невского», а за ней и «Сказание о благоверном князе Довмонте и о храбрости его».
«Сей князь, — писано в «Сказании», — не только одной храбростью отмечен был от бога, но отличался боголюбием, был приветлив в мире, и украшал церкви, и любил священников, и все праздники достойно соблюдал, наделял необходимым священников и чернецов, был милостив к сиротам и вдовицам».
Народ зорок в отношении героев своих и выбирает для сказаний и назидания потомкам лучших из лучших.
Как уже было сказано, Довмонт женился на дочери князя Димитрия Александровича, второго сына Невского. Став старшим, присоединив к себе Владимирское и Новгородское княжества, Димитрий заложил в Копорье, бывшем новгородском погосте, небольшом военном поселении, захваченном в 1240 году немцами, свою, сначала деревянную, а потом каменную крепость, завел боевую дружину в той крепости и никого туда не пускал, считая ее своей собственностью. Последнее не на шутку рассердило новгородцев, потому что Копорье издавна числилось за Новгородом, там, по обычаю, жили их сборщики дани и стоял небольшой отряд. Копорье был выходом новгородцев на Балтийское море, оттого как важна была городу эта маленькая крепость. Немцы, ранее захватив ее, построили там свой город, хозяйничая уже чуть ли не по всей реке Луге и доходя до села Тесово, что находится в сорока километрах от Новгорода. Поэтому и Александр Невский, изгнанный и призванный вновь новгородцами в 1241 году, пошел на Копорье, взял крепость штурмом и разрушил ее до основания, вернув эти земли опять новгородцам.
И когда сын Невского устроил там свою крепость, то новгородцы, рассердившись на Димитрия, послали владыку с просьбой уговорить князя вернуть им Копорье. Князь Димитрий, рассвирепев от таких просьб, пришел с войском па землю новгородскую и сильно опустошил ее. Тогда в спор ввязался младший брат — Андрей Александрович, князь костромской, который, лишившись Владимира, только и ждал удобного случая, чтобы ввязаться в войну с князем Димитрием. Андрей при помощи боярина Семена заручился помощью Орды. В этот военный союз включились князья Святослав Ярославович, тверской, и Даниил Александрович, московский, и вот эта многочисленная рать вместе с новгородцами подошла к Копорью, где на стороне Димитрия выступил лишь его зять Довмонт. Перед этим новгородцы захватили в имении Димитрия на Ладоге его двух дочерей и бояр. Довмонт, выйдя из крепости, неожиданно пришел в имение Димитрия и дочерей с боярами освободил. Однако сопротивляться столь сильному войску не было никакой возможности, и Копорье пришлось сдать. Новгородцы, воспользовавшись этим, снова срыли ее до основания.
Таков был один из эпизодов будничной жизни князя Довмонта, который единственный раз выступил против новгородцев, защищая, однако, честь своего тестя, и новгородцы это в вину ему не поставили.
Летописи сообщают также, что в 1293 году князь Димитрий, тесть Довмонта, «целый год жил с дружиною в Пскове, убегая от татар и от великого князя Андрея Александровича, у коего оспаривал он великокняжеский Владимирский престол».
Эпизод любопытный в двух отношениях. Во–первых, кормить в поить тестя, да еще с дружиною, весь год — расход немалый, но тут псковичи князя своего не винили, хотя, вероятно, и ее одобряли. Да кто станет одобрять распри сыновей великого Александра Невского, которые как петуха дерутся из–за кормушки ее одно десятилетие, бегая к тому же за помощью то к татарам, то к ногайцам в Крым, кои только посмеивались над барской спесью двух великорусских князьков. Думается, неодобрительно относился к этому и Докроит. Вместо того чтобы объединиться да татарам отпор давать, князья меж собой передрались. Тем не менее для Довмонта это был его тесть, родной отец его жены, и он свято выполнял свой родственный долг, что тоже не могло ее вызвать уважения со стороны псковичей, А раз Довмонт укрывал тестя у себя, значит, случись Андрею с другими князьями да татарами вздумать идти на Псков, то тут они встретились бы не только с Димитрием и его дружиной, но и с Довмонтом, слава о доблестях которого была велика. Может быть, это и останавливало строптивого Андрея Александровича.
Летописи сообщают также о приеме Довмонтом митрополита Киевского, Максима, добавляя «и принят с честию». По всей видимости, Довмонт хотел подружиться со стольным Киевом и держать с ним прочную связь.
В 1290 (а по некоторым данным, еще в 1279) году псковичи вместе с новгородцами вступили в Ганзейский торговый северный союз. Причем псковичи развернулись быстрее: Довмонт разрешил северный немецким городам заводить свои торговые конторы во Пскове, пытаясь экономически обособиться от «господина великого Новгорода», самим торговать повсюду. Псков быстро богатеет. Довмонт сам следит за исправностью судопроизводства и управления. Рискну предположить, хоть историки и относят Псковскую Судную грамоту на счет Александра Тверского, начавшего княжить там в 1327 году, что многие ее положения были уже выработаны и применялись еще Довмонтом и его сыном Давидом, которые немало сделали для Пскова в плане оживления его экономической деятельности и судопроизводства.
Помимо трех церквей, о которых я уже упоминал, Довмонт построил еще женский монастырь Рождества Богородицы и Святогорский монастырь. Последний был выстроен па самом высоком месте па берегу реки Великой, где она имеет крутой поворот, и суда, идущие по ней к Пскову па парусах, должны обязательно делать задержку, чтобы вступить в новый подветренный путь. Вследствие этого можно было легко препятствовать проходу враждебных судов и предотвращать внезапное появление неприятеля.
Ливонские «божьи дворяне» сразу же раскусили сию хитрость монастыря как грозной крепости для себя. Напав на монастырь, они убили его настоятеля игумена Иоасафа с братией, а монастырь сожгли. Открыв таким образом себе путь на Псков, они приступили и к нему, подожгли посады, никого не щадя: ни детей, ни взрослых.
Довмонт уже к тому времени — а случилось сие 5 марта 1299 года — имел преклонный возраст.
«Подобием сед, брада аки Григория Богослова, главою малоплешат, ризы на нем княжеские, шуба багряная, в руке тапка княжеская… власы на главе аки Илии Пророка…» — так описывали летописцы его иконописное изображение.
Несмотря на преклонные лета, Довмонт сам поднял свою дружину, сел на копя, двинулся на врага. Сражение происходило на берегу реки Псковы, против церкви Павла и Петра. Было оно большое, по с яростью бросился Довмонт па меченосцев, тотчас смял их, отбросив к воде. Ливонцы бежали в страшном смятении, бросив оружие и самого командора ордена, который чудом спасся в этой мясорубке.
Собрав пленных, Довмонт отослал их к своему князю, чтобы те рассказали о всех ужасах, которые ждут обидчиков старинного Пскова. И этот милосердный жест не остался без ответа. В том же 1299 году, через месяц, ливонский магистр и рыцари на сейме в Дерпте постановили не начинать самим войны ни с новгородцами, ни с псковичами, а кто если начнет, то за того не вступаться.
В том же году нашел мор на Псков. Сотни жизней унес он, не пощадил и благоверного князя Довмонта. 20 мая, заболев, князь Довмонт псковский, нареченный Тимофеем, умер.
Похоронили его, как народного героя, в главном соборе Пскова, соборе святой Троицы, похоронили как воина вместе с мечом его, отдав ему великие почести. Сразу после смерти Довмонт был причислен к лику псковских святых, и имя его, занесенное в святые книги, каждый год поминается прихожанами.
«И провожали его всем собором, игумены и чернецы, и многие люди оплакивали его, и положили его в св. Троице с похвалами и песнопениями духовными. И скорбели в Пскове мужи, и жены, и малые дети о добром господине, благоверном князе Тимофее, ибо много он потрудился, защищая дом. святой Троицы и мужей псковичей».
Жена Довмонта Мария, внучка Александра Невского, от горя безутешного постриглась в монахини под именем Марфы, но и там долго не прожила, умерев через год после кончины супруга своего.
Карамзин написал о нем в своей «Истории»: «Довмонт, названный в крещении Тимофеем, хотя и родился и провел юность в земле варварской, ненавистной нашим предкам, но, приняв веру Спасителеву, вышел из купели усердным христианином и верным другом россиян; тридцать три года служил богу истинному и второму своему отечеству добрыми делами и мечом; удостоенный сана княжеского, не только прославлял имя русское в битвах, но и судил народ право, не давал слабых в обиду, любил помогать бедным…»
Я бы добавил, что многим русским князьям он мог послужить примером истинного служения народу своему, многому у него они могли бы научиться.
Современники по достоинству оценили житие храброго Довмонта. Еще при жизни его сравнивали с Владимиром Мономахом, лучшим из русских князей и правителей.
После смерти Довмонта псковичи единодушно избрали на престол его сына Давида. При строптивом характере новгородцев и псковичей это был больше акт великого уважения к покойному князю, нежели реальное осознание достоинств Давида в качестве будущего князя Псковского. И последний, точно осознавая это, большую часть времени проводил у своих родственников в Полоцке, этим княжеством литовские князья начали управлять с 1242 года, а последним князем был сам Довмонт вплоть до своей кончины. Тем не менее, несмотря на редкие наезды Давида в Псков, псковичи от него не отказывались, как бы признавая за сыном Довмонта такое неотъемлемое право. Была и вторая причина. После некоторого перерыва немцы, почувствовав, что Довмонта более нет, начали беспокоить псковичей частыми вылазками. Русские князья, в особенности новгородские — Псков все еще был как бы подведомствен владыке новгородскому и положение «младшего брата» еще сохранялось, — занятые своими междоусобицами, борьбой с шведами, не могли уделять брату меньшему большого внимания. Поэтому, когда в 1322 году немцы перебили на озере и реке Нарове много псковских купцов и разграбили часть Псковской области, псковичи послали за помощью не в Новгород, а в Литву, за князем Давидом. «Пошли с ним за Нарову и опустошили землю до самого Ревеля», — пишет С.Соловьев. Видимо, случай сей был в конце января — начале февраля, потому что в марте того же 1322 года немцы снова пришли под Псков, осадили его, но продержалась осада всего три дня, и они вынуждены были с позором убраться восвояси. Однако в мае они снова нагрянули — теперь уже и на кораблях, и по суху, со стенобитными орудиями, «подвижными городками, и многим замышлением. На первом приступе убили посадника: стояли у города 18 дней, били стены машинами, придвигали городки, приставляли лестницы…»
Вот столь серьезный был предпринят штурм Пскова. Гонец, которого псковичи послали за Давидом, не возвращался. Много гонцов уже летало в Новгород за помощью, но новгородцы молчали, идти не спешили, и псковичи совсем уже было приуныли, «как вдруг явился из Литвы князь. Давид с дружиною ударил вместе с псковичами на немцев, прогнал их за реку Великую, машины отнял, городки зажег, и побежали немцы со стыдом; а князь великий Юрий и новгородцы не помогли, прибавляет псковский летописец».
Вот как заботился о наследственном Пскове и сын любимого псковичами Довмонта.
Имя Довмонта и дальше помогало псковичам в борьбе с иноземцами, приходившими воевать Псков. В 1480 году, когда стотысячные полчища меченосцев подошли к городу, то, согласно легенде, святой Довмонт явился одному из жителей и сказал: «Возьмите одеяние гроба моего и со крестами обойдите три раза около города; молитесь и не бойтесь!» Псковичи все исполнили в точности, начали битву, смяли немцев, прибывших на судах, многие из них погибли, а остальные разбежались.
Псковские летописи сообщают, что в 1530 году у гроба святого Довмонта исцелился слепой.
В 1581 году во время осады Пскова польским королем Стефаном Баторием враг был отбит благодаря молитвам и заступничеству святого Довмонта. В 1615 году огромная армия шведов под началом Густава–Адельфа стала осаждать Псков, и псковичи, запершись в городе, охраняемые довмонтовой каменной стеной и его незримым заступничеством, выдержали осаду, и шведы снова вынуждены была отступить и согласно договору с Михаилом Федоровичем, первым из Романовых, вернуть ему все города и области, занятые во время смуты.
Род Домонтовичей (потомки его стали носить фамилию Домонтович) еще немало послужил российскому Отечеству. Сегодня псковичи вспоминают Ивана Довмонтовича, жившего во времена Алексея Михайловича Романова и занимавшего должность Генерального судьи при его дворе. Современники отмечают его великую честность и преданность России.
В гербе рода Довмонтов главное место занимает меч на голубом фоне с двумя полумесяцами как символ храбрости к мужества всех Довмонтов.