Ему было уже пятьдесят пять лет, и жизнь, строго говоря, уже миновала, прошла, осталась где-то там, за спиною, в редких воспоминаниях... И Фатима уже умерла, умерла для него! И дети, ежели живы, не помнят и не знают родителя своего!
Он плакал. Сидел не шевелясь, и слезы текли у него по лицу.
Керим нахмурил чело: <Не нада!> - сказал по-русски. Налил чару медовой браги, поднес: - На, выпей! Наша жизнь еще не прошла! - строго добавил он. И повеяло тем, давним сумасшествием битв, запахами степи и коня, далекою сказкою Кавказских гор, Крыма, голубого русского Греческого моря и моря Хвалынского.
- Заночуешь? - предлагает Керим, и Васька молча кивает головой:
- Да, заночую!
- Помнишь, я говорил тебе: моя юрта - твоя юрта? - спрашивает Керим и улыбается в полутьме, освещаемой дрожащим огоньком масляного светильника. - Для меня честь тебя принимать! - строго говорит Керим. - Ты был хорошим сотником, добрым юзбаши! Ты был храбрый и ты берег людей, заботился о них! Я всегда вспоминаю тебя!
Василий вновь кивает благодарно и у него теплеет на сердце,
- А ты был самым храбрым воином в моей сотне, Керим! - отвечает он и не лукавит, так оно и было на деле. Потом они снова пьют, едят жаренную над огнем баранину с солью. В юрте появляются какие-то люди (у полупьяного Василия уже все плывет в глазах), слышится перебор струн, звуки курая. Ратники Керима, созванные им ради почетного гостя, поют, и Василий, вслушавшись, начинает подпевать тоже. Один из воинов пляшет по-монгольски, на корточках. Наконец Василия отводят под руки на его ложе, он валится в кошмы, засыпая почти мгновенно. И только ночью встает ради нужды, выходит крадучись из юрты. Тихо. В темноте шевелятся и топочут кони. Овцы в загоне сбились плотною неразличимою кучей, спят. Едва посвечивает вдали, за краем степного окоема, небо. Пахнет степью, горьким запахом полыни и запахом ковыля. И где-то, далекая, приглушенно звучит песня. Тягучая, длинная, чем-то незримо похожая на русские протяжные (долгие) песни, под которые так хорошо грустить! Он остоялся под темным неогляданным небом, следя темные, неотличимые от земли и травы, очерки юрт. Как же он будет вновь и опять тосковать по всему этому! По неоглядным степным окоемам, по запаху полыни, неведомому на Руси, по сумасшедшему бегу коня! И вспомнились чьи-то, кажется, восточные, сорочинские строки, что перевел ему как-то заезжий арабский купец:
Пропала юность невозвратно, владычица чудес!
О, если бы ее догнал бег летящих взапуски коней!
И эта девушка, Кевсарья, до того похожая на Фатиму, что у него сейчас вновь защемило сердце!
Он еще постоял, вздыхая и нюхая воздух. Потом полез назад, в теплое шерстяное нутро степного жилья. Отыскал свое ложе, свалился на него, натягивая курчавый зипун, уснул.
Назавтра долго прощались. Керим упрашивал наезжать гостить. Кевсарья высунула нос из-за полога, лукаво глянула на него, и это решило дело. Василий обещал непременно бывать, и сдержал слово, правда, после приезда тверичей, которых Федор Кошка велел ему встретить и попасть в дружбу к ним, что Василию удалось далеко не сразу, но удалось-таки, опять же благодаря хорошему знанию местной жизни.
Иван Михалыч, ворчливый, хмурый, в конце концов, умягчел:
- Чую, что ты хитришь, московит! - высказал. - Одначе князя Асана подсказал мне верно!
Иван Михалыч был не в отца, горячего, стремительного. Он и видом был иной: осанист, нескор, медленен, но зато упорен в решениях. И тут в Орде того ради, что приехал он судиться с родичами, допрежь того с Василием Кашинским, а ныне и с Юрием Всеволодичем Холмским, помочь знающего мужа была ему ой, как нужна!
Иван Михалыч век был неуживчив с родней. Все было у них не путем с братом, перенявшим вместе с именем Василий роковую участь кашинских князей - Василиев. Постоянные споры с Тверью, и бегал Василий от старшего брата в Москву, и чудом вырывался из братнего плена в одной рубахе, без летника, перемахнувши Тьмаку, и мирились, дружились, заключали ряд, и подступал, изгнанный братом, Василий под Кашин с татарскою ратью, и замирились-таки, а вот теперь подступило - судиться перед ханом с двоюродником Юрием. Оба приехали, и оба не встречались друг с другом. Шадибек все не принимал окончательного решения, уезжал на охоты в степь, тянул, выслушивая разноречивые уговоры своих беков, а на дворе истекало знойное лето, шел август, и было порою - ни до чего! Искупаться в Волге да залечь в высокой траве, глядя в высокое небо и следя медленный ход бело-рунных облачных отар... И князь изнывал от зноя, многажды призывал Василия, требуя указать новые ходы-выходы, новые имена, кому бы мочно было, сунув кошель русского серебра и несколько связок соболей, просить о защите в суде перед ханом.
В свободные часы Василий заезжал к Кериму, ужинал, почасту оставался ночевать. Пытался разыскать Пулада, да все не удавалось. Идигу явно что-то затевал, все его сотники были в разгоне, и Василий начинал чувствовать смутную тревогу...
Впрочем, в юрте у Керима сомнения проходили, и ему было хорошо. Как-то он высказал приятелю: <Не могу смотреть на твою Кевсарью! Все мне кажет, Фатима передо мною!>
- На Руси ты женки не найдешь! - серьезно отмолвил Керим. - На Руси ты - старый! Разве какую вдову... Женись в Орде! Русский поп обвенчает! предложил. Только того было и сказано, и Василий даже не задумался сперва.
Меж тем проходили дни и незримое напряжение сгущалось и сгущалось. Как-то Василий не застал Керима в юрте, домашние бегали испуганно. К Василию бросились враз: <Не слыхал ли чего?> Василий ничего не слыхал, но из путанного рассказа Керимовой женки понял, что дело плохо: со степи подошел на Шадибека царевич Булат-Салтан, спешно собирают ратников и никто не ведает, где Идигу.
Споро седлая коня, Василий уже все понял. Затея принадлежала Идигу, и следовало скакать, спасать, пока не поздно, Керима, ежели он сумеет его найти!
Над торгом стоял гомон и ор. Дико ржали кони, ревели верблюды. Подскакивая, Василий чуть не слетел с седла - конь прянул вбок, дико всхрапнув. На дороге, в луже крови, лежало несколько отрубленных голов, над которыми стояло высокое жужжащее мушиное облако. Он поскакал дальше, к ханскому двору, где должен был быть Шадибек и, значит, защищающие его нукеры.
Однако пробиться туда оказалось совсем непросто. От глиняной стены отлепился стражник с обнаженной саблей в руках и, дико ощерясь, замахнулся, пробуя остановить Василия. Но Василий хорошо знал этот оскал. Не сожидая, когда набегут иные, вырвал из ножен саблю, к великому счастью захваченную с собой, и рубанул вкось. Стражник, падая, тотчас залился кровью. Со сторон бежали иные, гортанно крича, но Васька уже был далеко. Но к ханскому дворцу было не пробиться: тут теснились и свои, и чужие, где-то там, внутри, шла яростная рубка. Видимо, Шадибек сопротивлялся из последних сил, сожидая помощи от Идигу, и еще не понимая, что Идигу ему изменил, и что именно он привел из Заволжья Булат-Салтана.
- Русич! Великого князя киличей! - выкрикнул по-татарски Василий в направленное на него копье. Копье опустилось в растерянности. Кругом вязали, выводя из дворца, раненых и пленных. Всюду валялись трупы зарубленных ратников Шадибека.
- Какой-такой русич, куда? - к нему пробивались, кто-то уже схватил за повод его коня.
- Пулад! - выкрикнул Василий, признав враз прежнего соратника своего.
Пулад, не понимая еще, приблизил, вчуже озирая всадника и коня, так некстати выросшего перед ним.
- Пулад, это я, Васька! Ай, не узнал? - требовательно повторил Василий, с падающим сердцем начав понимать, что ежели Пулад не захочет его признать, ему - лежать тут обезглавлену, среди этих трупов, и никто его не признает уже, и никто не вступится.
- Юзбаши?! - веря и не веря вопросил Пулад, подъезжая вплоть. Оставь! - недовольно бросил он воину, ухватившему за повод Васильева коня, и тот без слова отпустил, отступя посторонь.
- Идигу? - вопросом на вопрос отмолвил Пуладу Василий. Тот молча кивнул.
- Керима помнишь?! - Василий решил тотчас перейти в наступление, без долгих подходов. - Спасай! Он у Шадибека; быть может, еще не убит!
Пулад тянул молча и мрачно: <Во дворец не пробиться!> - отверг. - Там режут всех! Только ежели повязан...
- Пошли кого! - перебил Василий. - Али со мной поезжай! Я тут от великого князя Московского послан! - прибавил, чтобы Пуладу стало вразумительно, кто перед ним. Пулад глянул на него уважительно.
- Не врешь, сотник? - вопросил, и тут же повинился: - Прости! Кровь очи застит!
В это время в палатах дворца раздался дикий, душераздирающий крик многих голосов и женский визг.
- До гарема добрались! - сказал Пулад. - Верно, и Шадибека уже кончили!
Визг прекратился, перейдя в жалобный плач и стон. Из дворца начали выводить перевязанных полоняников.
- Керим! - вдруг выкрикнул Василий, признав сотника в связанном окровавленном пленнике.
- Ну же Пулад! - требовательно выкрикнул он, и тот, подчиняясь по старой привычке железному голосу своего бывшего командира, поскакал следом.
- Этого - мне! - воин, растерянно глянув на Василия и Пулада и признав, видно, в последнем своего начальника, шатнувшись, отпустил конец аркана, которым был связан Керим, и его тотчас подхватил Василий. Кметь, видно, хотел поспорить. Но в этот миг на площади показался сам Идигу со своими нукерами, а Василий, дабы не спорить, сунул ратному в руку серебряный даргем, и тот отстал.
Идигу ехал, сутулясь, глядя перед собой. Морщинистое лицо его было сурово и недвижно, в глазах вспыхивали и гасли искры невольного торжества. Он поднял руку, повелел негромко: <Кричите: Слава Булат-Салтан-хану!> К нему подошел перевязанный незнакомый бек, протягивая какой-то тяжелый сверток, с которого капала кровь. - Голова Шадибека! - догадал Василий, и вчуже испугался этого старого эмира, который доселе держал в своих руках трон Большой Орды и распоряжался жизнью ее ханов.
<Вот также он говорил с Витовтом накануне сражения на Ворскле!> подумалось.
Ничего не понимая, Керим с глазами, залепленными кровью, молча прижимался к его стремени, не ведая еще, смерть или спасение ему предстоят.
- Прощай, Пулад! - вымолвил Василий. - Надеюсь, когда схлынет эта беда, ты навестишь старых друзей.
Он дернул за веревку, заставив Керима бежать вслед за лошадью, а в ближайшем переулке остановил и помог взобраться на круп коня.
- Ты, Васька? - вымолвил Керим, начиная понимать, что остался жив и спасен.
- Я! Держись! Поскачем! - примолвил Василий, и почуя, что Керим прочно ухватился за его пояс, погнал в опор. Все мнилось, что вот-вот догонят и убьют! Назади все еще кого-то имали, били, раздавались жалкие крики, там и сям вспыхивали пожары. Он петлял по улицам, увертываясь от мест, где его могли бы схватить, и уже к закату вымчал наконец в степь. Было еще опасение, что и юрты Шадибековых нукеров пограблены, и увидя кучку верхоконных, так и подумал было, но оказались свои - убеглые, что ждали тут, не ведая еще, какая и чья настала власть и кому надобно приносить присягу. Только переговорив с ними, Василий понял, что они с Керимом спасены. В черевах, как отпустило, и с облегчением пьяная усталость подошла. Едва доехал, едва сумел помочь занести в юрту Керима женка которого, мгновенно уняв поднявшийся было плач, тотчас распорядила греть воду, готовить травы и ветошь. Видимо, не впервой выхаживала раненого мужа, не растерялась и в этот раз.
К ночи, вымытый и перевязанный, Керим лежал в кошмах, благодарно взглядывая на Василия. В котле доваривалась шурпа, а женщины уже по-деловому суетились, доставая то и другое. И чья-то прохладная юная рука коснулась его щеки: то Кевсарья молча благодарила Василия за спасение ее отца.