Между тем два флота двигались навстречу друг другу.
В эти торжественные мгновения, предшествующие одной из самых свирепых схваток, какие когда-либо потрясали море, каждый главнокомандующий отдавал свои последние наставления.
Французский адмирал сказал своим капитанам:
— Не ждите адмиральских сигналов, их может быть не видно в сумятице битвы. Пусть каждый прислушивается к голосу собственной чести и спешит туда, где всего опаснее. Всякий капитан окажется на своем месте, если это место будет в самом огне.
На стороне англичан все взгляды были прикованы к флагманскому судну в ожидании напутственного слова, которое объединенный флот уже получил. И вот на верхушку грот-мачты «Виктории» взвилось полотнище со следующим лаконичным обращением:
«England expects every man will do his duty!» («Англия ожидает, что каждый выполнит свой долг!»)
А маленькая вещая птица, добрый гений Нельсона, так и не появилась.
Ну а теперь пусть Господь даст мне силы изложить то, что еще осталось рассказать.
Был час пополудни и эскадра находилась напротив мыса Трафальгар, когда бой начался.
Нельсон был в голубом мундире, его грудь украшали орден Бани, орден Фердинанда «За заслуги», орден Иоахима, Мальтийский орден и, наконец, оттоманский Полумесяц. Естественно, что все эти пышные украшения превращали его в великолепную мишень. Капитан Харди пытался уговорить его переодеться.
— Поздно, — сказал Нельсон. — Я уже всем показался в этом виде.
Битва была ужасна. Четыре корабля были расстреляны в упор: «Виктория», «Грозный», «Буцентавр» и «Дерзкий».
Первым, кто бездыханным рухнул на палубу «Виктории», был секретарь Нельсона: ядро разорвало его надвое в ту минуту, когда он разговаривал с капитаном Харди. Нельсон очень любил этого юношу, и Харди тотчас приказал убрать мертвое тело, чтобы его вид не огорчал адмирала.
Почти в ту же минуту от попадания двух ядер, соединенных цепью, на палубу упало разом восемь человек, буквально перерезанных пополам.
— О-о! — воскликнул Нельсон. — Вот это огонь! Ну, такое долго продолжаться не может…
Едва он успел произнести эти слова, как пушечное ядро просвистело у самого его рта так, что у него перехватило дыхание, он чуть не задохнулся. Зашатавшись, адмирал уцепился за руку одного из своих лейтенантов и с минуту не мог прийти в себя, едва держался на ногах и тяжело дышал. Потом вымолвил:
— Ничего… это ничего!
Этот огонь продолжался минут двадцать, когда Нельсон упал на палубу как пораженный громом.
Это произошло точно в четверть второго.
Пуля, отскочившая от марса фок-мачты «Грозного», прошила его сверху донизу; угодив в левое плечо, она легко вошла в тело, чему не помешал эполет, и раздробила позвоночный столб. Нельсон стоял на том самом месте, где был убит его секретарь, и, упав, рухнул лицом прямо в лужу его крови.
Он еще пытался приподняться на одно колено, опираясь на свою левую руку.
Харди, стоявший в двух шагах от адмирала, бросился к нему и с помощью двух матросов и сержанта Сикера поставил его на ноги.
— Надеюсь, милорд, что ваша рана несерьезна, — сказал он.
Но Нельсон ответил:
— Ну, Харди, на этот раз они со мной покончили.
— Нет, — вскричал капитан, — я надеюсь, что нет!
— И однако все так, — сказал Нельсон. — По сотрясению всего тела я сразу почувствовал, что задет позвоночник.
Харди тотчас приказал отнести адмирала в госпитальную каюту.
Когда моряки несли его туда, он заметил, что канаты, с помощью которых приводился в движение румпель, перебиты картечью; он указал на это капитану Харди и велел гардемарину заменить их новыми.
Отдав это распоряжение, он вынул из кармана платок и прикрыл себе лицо и свои награды на груди, чтобы моряки не узнали его и не поняли, что адмирал ранен.
Когда его принесли на нижнюю палубу, корабельный хирург мистер Битти кинулся к нему, спеша оказать помощь.
— Ох, мой дорогой Битти, — сказал Нельсон, — каково бы ни было ваше искусство, вы ничего не сможете для меня сделать. У меня перебит позвоночник.
— Я уповаю, что ранение не столь серьезно, как полагает ваша милость, — сказал хирург.
В это мгновение к милорду приблизился преподобный мистер Скотт, капеллан «Виктории». При виде его Нельсон закричал голосом, прерывающимся от боли, но все еще полным властной силы:
— Ваше преподобие, сообщите обо всем леди Гамильтон, Горации, всем моим друзьям, скажите им, что я составил завещание, что поручил моей родине заботу о леди Гамильтон и моей дочери Горации… Запомните все, что я говорю вам сейчас, не забывайте этого никогда!..
Нельсона отнесли и уложили в его кровать, с огромными предосторожностями раздели и укрыли простыней.
Когда все это проделывали с ним, он сказал капеллану:
— Отец мой, я погиб! Отец мой, я уже мертвец!
Мистер Битти осмотрел рану; он уверил Нельсона, что сумеет исследовать ее зондом, не причиняя ему сильной боли, и он действительно исполнил все это и убедился, что пуля, пронзив грудь, остановилась у самого позвоночного столба.
— Я уверен, — проговорил Нельсон, в то время как врач исследовал рану, — что мое тело продырявлено насквозь.
Доктор осмотрел спину: она была невредима.
— Вы ошибаетесь, милорд, — сказал он. — Однако постарайтесь объяснить мне, что вы чувствуете.
— Похоже, будто при каждом вздохе кровавая волна подступает к горлу, — произнес раненый. — Нижняя часть моего туловища словно омертвела… Дышать трудно, и, хоть вы утверждаете противное, я уверен, что позвоночник у меня перебит.
Последние слова раненого окончательно убедили хирурга, что следует оставить всякую надежду. Но о том, насколько серьезно положение адмирала, пока еще не знал никто на борту, кроме самого хирурга, двух его помощников, капитана Харди и капеллана.
Слезы застилают мне глаза, мешая продолжать повествование. За девять лет, что протекли с тех пор, мне часто доводилось во всех подробностях рассказывать об этой славной кончине, но пишу я об этом впервые.
Я продолжу рассказ, когда силы возвратятся ко мне.
… Ну вот, попробую довести дело до конца.
Экипаж «Виктории» испускал радостное «Ура!», когда какое-либо из французских судов спускало флаг. И всякий раз, услышав этот взрыв криков, Нельсон забывал о своем ранении и спрашивал с беспокойством:
— Что там такое?
И когда ему объясняли причину шума, раненый неизменно испытывал глубокое удовлетворение.
Его мучила жгучая жажда, он часто просил пить и выражал желание, чтобы его обмахивали бумажным веером.
Питая нежную дружескую привязанность к капитану Харди, он все время проявлял признаки опасения за жизнь этого офицера.
Капеллан и мистер Битти успокаивали или, вернее, пытались успокоить его на этот счет; они отправляли к капитану Харди посланца за посланцем, передавая ему, что адмирал хочет его видеть, и так как он все не шел, раненый вскричал с нетерпением:
— Вы не хотите позвать ко мне Харди… я уверен, что его уже нет в живых!
Наконец, через час и десять минут после того как Нельсон был ранен, капитан Харди спустился на нижнюю палубу; при виде его раненый вскрикнул от радости, горячо пожал ему руку и сказал:
— Ну что, Харди, как идет сражение? День благоприятен для нас?
— Весьма! Весьма благоприятен, милорд! — отвечал капитан. — Мы уже захватили двенадцать кораблей.
— Надеюсь, из наших ни один не спустил флага?
— Нет, милорд, ни один!
Потом, успокоившись насчет исхода битвы, Нельсон вспомнил о своем положении и, вздохнув, сказал:
— Я оставляю этот мир, Харди, и смерть вовсе не думает медлить. Скоро для меня все будет кончено. Подойдите сюда, мой друг.
Понизив голос, он продолжал:
— У меня есть просьба к вам, Харди. Когда я умру, срежьте мои волосы для моей дорогой леди Гамильтон. И отдайте ей все вещи, что мне принадлежали…
— Я только что говорил с хирургом, — перебил Харди, — он положительно надеется сохранить вам жизнь.
— Нет, Харди, нет, — возразил Нельсон. — Не пытайтесь меня обмануть, я знаю, что спина у меня перебита.
Долг призывал Харди возвратиться на верхнюю палубу, и он отправился туда, еще раз пожав раненому руку.
Нельсон снова потребовал к себе хирурга. Тот был как раз занят лейтенантом Уильямом Риверсом, которому ядром оторвало ногу, тем не менее он прибежал, сказав своим помощникам, что им остается только закончить перевязку.
— Я лишь хотел узнать, как дела у моих товарищей по несчастью, — сказал ему Нельсон. — Что касается меня, то мне вы больше не нужны, доктор. Ступайте же, ступайте! Я ведь сказал вам, что у меня нижняя половина тела совершенно утратила чувствительность. А вы прекрасно знаете, что при таких ранениях все кончается быстро.
Слова, которые я выделила, как нельзя лучше дали хирургу понять, что имел в виду Нельсон: он намекал на случай с одним беднягой, несколько месяцев назад получившим на борту «Виктории» весьма похожую рану. Он тогда с таким вниманием наблюдал, как смерть постепенно расправляется с несчастным, словно некая догадка осенила его, что и его ждет подобный конец.
— Милорд, — сказал хирург в ответ Нельсону, — позвольте мне проверить.
И он потрогал нижние конечности: действительно, они уже совершенно ничего не чувствовали и были как мертвые.
— О, бросьте, я знаю, что говорю! — заметил Нельсон. — Скотт и Бэрк уже щупали меня так же, как вы, и я ничего не ощущал как тогда, так и теперь. Я умираю, Битти, умираю!
— Милорд, — признался хирург, — к несчастью, я уже ничем не могу вам помочь!
И, сделав это окончательное заявление, он отвернулся, чтобы скрыть слезы.
— Знаю, — отвечал Нельсон. — Я чувствую, как что-то вспухает у меня здесь, — он показал рукой, — здесь, в груди.
Помолчав, он пробормотал:
— Благодарение Богу, я исполнил свой долг!
Не имея возможности ничем более облегчить страдания адмирала, врач отправился к другим раненым, но почти тотчас к Нельсону вернулся капитан Харди, который, прежде чем вторично покинуть верхнюю палубу, послал лейтенанта Хиллса к адмиралу Коллингвуду, чтобы сообщить ему страшную весть.
Харди поздравил Нельсона с тем, что он, хоть уже пребывал в когтях смерти, одержал полную и решительную победу, и объявил, что, насколько можно судить, в настоящую минуту пятнадцать французских кораблей находятся в руках англичан.
— Я бы держал пари на двадцать! — произнес Нельсон.
Потом вдруг, прикинув направление ветра и вспомнив о предвестиях надвигающегося шторма, замеченных на море, он неожиданно воскликнул:
— Отдайте якоря, Харди! Вставайте на якорь!
— Я полагал, — отвечал капитан флагманского судна, — что командование флотом теперь примет адмирал Коллингвуд.
— Ну нет, по крайней мере пока я жив! — сказал раненый и приподнялся, опираясь на локоть. — Харди, я вам сказал, чтобы суда встали на якорь! Я так хочу!
— Я пойду и отдам распоряжение, милорд.
— Ради всего святого, сделайте это, и не позже чем через пять минут.
Потом тихо и, казалось стыдясь своей слабости, прибавил:
— Харди, не бросайте мое тело в море, прошу вас!
— О, разумеется, нет, вы можете быть спокойны насчет этого, милорд, — рыдая, отвечал ему Харди.
— Позаботьтесь о бедной леди Гамильтон, — слабеющим голосом прошептал Нельсон, — о моей дорогой леди Гамильтон… Поцелуйте меня, Харди!
Капитан, плача, поцеловал его в щеку.
— Я умираю удовлетворенным, — сказал Нельсон, — Англия спасена!
Капитан Харди в молчаливом созерцании постоял с минуту у изголовья умирающего, затем, преклонив колени, коснулся губами его лба.
— Кто меня целует? — спросил Нельсон, чей взгляд уже застилала смертная мгла.
Капитан отвечал:
— Это я, Харди.
— Благослови вас Господь, мой друг! — произнес умирающий.
Харди поднялся на верхнюю палубу.
Нельсон, узнав подошедшего к нему капеллана, сказал:
— Ах, отец мой, я никогда не был таким уж закоренелым грешником!
Потом, помолчав, прошептал:
— Отец мой, запомните, прошу вас, что я завещал моей родине и королю заботу о леди Гамильтон и о моей дочери Горации Нельсон… Не забудьте: о Горации…
Его жажда все усиливалась. Он громко застонал:
— Пить!.. Воды!.. Веер сюда!.. Дайте воздуха!.. Разотрите меня!..
Последняя просьба была обращена к капеллану мистеру Скотту, который доставлял раненому некоторое облегчение тем, что растирал ему грудь рукой. Но эти слова он выговорил прерывающимся голосом; чувствовалось, что его страдания становятся нестерпимыми: ему было уже так тяжко, что потребовалось собрать все свои силы, чтобы в последний раз произнести:
— Благодарение Богу, я выполнил свой долг!
И только после этого Нельсон умолк.
Слабость ли была тому причиной? Или его сознание уже совсем мутилось? Как бы то ни было, капеллан и мистер Бэрк приподняли его, подложили ему под спину подушки и поддерживали в этой позе, наименее мучительной для него. При этом, уважая его предсмертное безмолвие, они и сами перестали разговаривать, дабы не тревожить умирающего в его последние минуты.
Хирург вернулся: камердинер Нельсона зашел к нему предупредить, что его господин отходит. Мистер Битти взял руку умирающего — она была холодна, пощупал пульс — он был неразличим; тогда он притронулся ко лбу — Нельсон открыл свой единственный глаз и тотчас его закрыл.
Хирург оставил его и собрался уйти к другим раненым, которым его заботы могли принести пользу, но не успел он сделать и нескольких шагов, как камердинер опять его позвал.
— Его милость умер! — сказал он.
Мистер Битти подбежал. Да, Нельсон только что испустил свой последний вздох. Было двадцать минут пятого. После своего ранения он прожил еще три часа и тридцать две минуты.
Потеряв Нельсона, я потеряла все!