— Не обижай меня, дядя. Зачем? Я своё слово сказал уже.
— Прости, Василько, — голос Георгия потеплел. — Не хотел обидеть, правда. Однако должен ты осознавать… Теперь нам о победе над погаными и мечтать не придётся.
Помолчали.
— И что дальше, дядя?
Князь Георгий криво усмехнулся.
— А что дальше? К весне дело идёт. Не век же поганым тут резвиться. Может, не найдут берлогу нашу.
Снова помолчали.
— Может, и так, — Василько тяжко вздохнул. — Хорошо, что Маришка с ребятами в Белоозере. Весть пришла, пока ты с Всеволодом Константиновичем спорил-пререкался… Ростов мой взяли, дядя.
…
"…И о том не ведаем мы, где нынче поганые. Кажется, будто везде они. Купцов давно никаких нету, дороги на Ярославль и Углич перерезаны. Одна связь голубями осталась. От Марии письмо голубем же прибыло. Пишет, здоровы все и сильно скучают"
— Всё, боярин. Больше некуда писать, места нету, — отче Савватий отложил тонкую полую иглу, посредством которой писал голубиную почту, подул на куцый листок бумаги.
— Ну-ка дай! — боярин Дмитрий Иванович взял со стола крохотный свиток, повернулся к окну, сощурив глаза. — Мелко-то как написал, и не прочтут…
— Раньше читали, и нынче прочтут, — обиженно возразил книжник.
— А почему титлы опустил?
— Места нету, говорю же!
— Ну, ладно… — покусал губу боярин. — Укладывай письмо, сейчас голубем и отправим.
— А в Белоозеро?
— А в Белоозеро завтра. Или сегодня?
— Можно и сегодня. Дни длинные уже, долетит, чай.
Боярин вздохнул угрюмо.
— Долететь-то долетит… Токмо что писать?
— Напишем, что жив князь наш Василько Константинович. По нынешним временам ой как немало это.
— Ну так и напиши, значит, сегодня и отправим. Да, и памятку на Углич мою перепиши.
Савватий удивлённо вскинул глаза.
— Ушло же письмо сие, позавчера ещё. С гонцом, что все послания увёз разом.
— Вот именно. Позавчера ушло, ответа нет. Докуда дошло, неясно.
Забухали, приближаясь, кованые сапоги. Здоровенный кметь, один из немногих оставленных в городе, буквально ворвался в книгохранилище. Ирина Львовна, возлежавшая на столе подле Савватия, негодующе мявкнула и зашипела — она не жаловала невеж.
— Мне сказали, ты здесь, Дмитрий Иванович! Поганые подходят!
Боярин резко встал.
— Савватий, все письма допиши, быстро! Есть место, нет — хоть меж строк пиши!
— Что дописать? — невпопад спросил Савватий, моргая.
— Маленький, что ли?! — рявкнул Дмитрий. — И чтобы письма сейчас же на голубятню!
…
— … В городе совсем мало войска, хан. Всех своих воинов увёл с собой местный коназ Басилко, ушедший к коназу Горги.
Живая стена всадников колыхалась, стоя против деревянных стен Ростова. Бурундай разглядывал раскинувшийся перед ним город, привычно отмечая высоту стен и башен. Стены так себе, довольно высокие, но тонкие, против стен Владимира… Вот ров глубокий, это да…
— Эй, как тебя?
— Меня зовут Фэн Тун-по, прославленный!
— Да, ставь свои машины, Фэн Тун-по.
Фэн Тун-по, китайский стенобитчик, поставленный начальником над осадным обозом, выделенным Елю Цаем в распоряжение Бурундая, склонился в почтительном поклоне.
— Слушаюсь, о храбрейший багатур! Сегодня вечером мы сможем начать обстрел. Только мне нужны камни…
— Вряд ли тебе понадобятся камни, — усмехнулся Бурундай. — Твои машины будут стоять для устрашения. Но ты всё-таки ставь их как положено, и камни тебе доставят.
Бурундай тронул пятками коня, и в сопровождении охранных нукеров подъехал поближе, остановившись в трёхстах шагах от городских ворот. Стена монгольского войска тоже придвинулась к городу, оставаясь чуть позади. Бурундай спиной чувствовал эту силу, и это было приятно. Пять туменов — разве этот городишко может устоять?
Бурундай кивнул, и бывший князь Глеб выдвинулся из толпы ещё чуть вперёд.
— Эй, ростовские! Кто тут у вас за князя остался?
— Чего надо? — донёсся ответ с башни. — Боярин Дмитрий здесь.
— Слушайте и запоминайте! Перед вами войско могучего багатура Бурундая, посланного сюда по воле Повелителя нашего величайшего Бату-хана, чтобы бросить к копытам его коня здешние земли! Он приказывает вам открыть ворота и принять воинов Бату-хана, как полагается. Славный Бурундай обещает, что город ваш останется цел. Если же вы ослушаетесь, вас ждёт суровое наказание. Никто из вас не останется в живых!
— А ты, никак, из бывших русичей будешь? — спросили с башни.
— Был им и посейчас остался! — нимало не смущаясь, откликнулся Глеб. — Служить Бату-хану великая честь, коей немногие удостоиться могут! Так что передать?
Долгое, долгое молчание. Глеб оглянулся на Бурундая, тот кивнул.