Василько снова сел на лавку.
— Не след бы пить нам, дядя. Голова трезвой во всякий час нужна.
— Осуждаешь? — князь Георгий достал два серебряных кубка. — А ты не осуждай.
Георгий Всеволодович откупорил бутыль, налил в кубки тёмного красного вина, в полутьме казавшегося чёрным.
— В тот день, как девять дней Агафьюшке моей и сыночкам было, закрутились мы, дохнуть некогда было… Так и остались не помянуты они… Пей давай!
Василько, поколебавшись, взял кубок.
— Земля им пухом, дядя.
Выпили, не закусывая. Помолчали.
— Я часто думаю теперь про сон тот, что Феодулия… Евфросинья, то есть, в детстве видела.
— Про геенну огненную и мрак кромешный?
— Ну. Получается, что предвидела она? Сквозь время зрит?
— Не знаю, дядя. Вполне даже возможно.
Георгий вновь наполнил кубки.
— Давай-ка ещё выпьем, Василько. Неизвестно, сможем ли ещё когда.
Василько, поколебавшись, выпил. Решительно поставил кубок на стол.
— Пойду я, Георгий Всеволодович. Мне ещё надобно на вышку…
— Погоди, я с тобой, — князь Георгий налил себе ещё, выпил залпом. — Пойдём.
На улице было уже совсем темно. Морозный воздух немного отрезвил, отогнав на время винные пары, уже затуманивавшие головы. Стражники при виде обоих князей вскочили, двинулись разом, привычно беря в конверт.
— Дни длинные становятся. Весна скоро, — Василько шагал сбоку от дяди, уже слегка пошатывавшегося.
— Весна… Да… Увидеть бы ещё раз траву зелёную… Сможем?
— Да что же это, дядя! — не выдержал Василько. — Нельзя так, право! Ты князь великий, не кто-нибудь!
— Здесь обождите! — строгим трезвым голосом приказал Георгий охране. — На вышку мы с Василько Константинычем вот полезем.
Голос был слишком строгий и трезвый, чтобы можно было обмануться.
— Может, не надо, дядя? — спросил с беспокойством Василько.
— Может, надо!
Сторожевая вышка, срубленная из трёх самых высоких сосен, неошкуренная и решётчатая, возвышалась над дремучим вековым лесом, укрывшим русскую рать. Надолго ли укрывшим?
Ступени скрипели, но стояли не шатаясь — вышка была собрана на кованых гвоздях, и гвоздей не пожалели. Умеет строить князь Георгий Всеволодович, подумал Василько, поддерживая дядю в очередном пролёте. Вот пить не умеет. И воевать не умеет, если честно. А впрочем, неизвестно, смог бы кто иной сделать что-либо на его месте…
На верхней площадке было холодно, свистел морозный ветер. Февраль на Руси месяц зимний. Часовой в необъятной дохе казался копной сена, поставленной тут неведомо зачем.
— Ты вот что, малый, — обратился к часовому князь Георгий. — Ты пожди-ка нас внизу. Давай, давай, великий князь тебе говорит! Вот когда я внизу буду, ты сюда поднимешься. Иди уже!
— Иди, Вячко, — подтвердил князь Василько, видя колебания часового.
— Добро, княже.
Ратник медведем полез вниз, каким-то чудом не падая в своей дохе. Василько поёжился — тепло, пришедшее от пары кубков вина, улетучивалось на глазах, морозный ветер пробирался под одежду.
— Говори, дядя.
— Что говорить?
— Ну зачем-то ты услал часового?
Князь Георгий помолчал.
— Нечего мне сказать тебе, Василько. Я всё думаю, думаю сейчас… Нет выхода. Надежда на чудо одна.
Помолчал, собираясь с мыслями.
— Знал бы ты, как охота мне сейчас раскрыть руки, аки крылья, и полететь… Как в детстве снилось, будто летаю я.
Снова замолчал. Василько Константинович почувствовал настоящий озноб.
— Хочу, и не могу. Нельзя мне взлететь, Василько. Грехи к земле тянут. И вниз сигануть нельзя. Князь я, себе не принадлежу.
Георгий вздохнул.
— Ладно, пойдём вниз. Подышали малость, и будет…
— Скажи, дядя… — вдруг неожиданно для себя самого спросил Василько. — Кто отравил князя Фёдора?
Князь Георгий медленно поднял глаза.
— Знал я, что спросишь. Не знал токмо, когда. Так вот… Ни сном ни духом не причастен. И кто, не знаю. Никто не признался, хоть спрос суров был. Побожиться, или так поверишь?
Василько пристально вглядывался в глаза великого князя. Да разве поймёшь что в такой темноте?
— Погоди-ка. Что это? — повернул голову князь Георгий.
Василько всмотрелся — на востоке бледно светилось ночное небо, будто кто-то разложил на земле гигантский костёр, озаривший пламенем облака.