После окончания университета в 1960-м году мы сплавлялись по реке Абакан. К началу сплава, на бывшую пограничную заставу с республикой Тува, мы добирались по территории Алтая от Телецкого озера. Да и сам Абакан начинается в Алтайских горах и только ближе к устью протекает по Саянскому региону. Но, вернувшись в город, мы любили говорить, что путешествовали по Саянам. Почему-то эти неизвестные для нас горы казались более привлекательными по сравнению с другими горными странами. И, распивая в конце августа в университетском буфете только что появившийся в продаже тонизирующий напиток «Саяны», мы мечтали о путешествии в этот загадочный край.
Почему нас манили горы Саянские? В 1960-м году Новосибирский журналист Владимир Чивилихин опубликовал свою первую повесть: «Серебряные рельсы». Это был почти документальный рассказ об экспедиции инженера – изыскателя железных дорог Кошурникова, который в лихое военное время (1942 год) исследовал возможность прокладки параллельной Транссибу железной дороги через Центральный Саян. Экспедиция отправилась из Верхней Гутары, перевалила в Казыр и сплавлялась по этой «злой и непутевой» реке. Из-за трудностей военного времени, а также бюрократической неразберихи экспедиция вышла в «поле» накануне зимы и погибла, не доплыв по замерзшей реке несколько километров до жилья. По этому поводу я написал стихотворение.
Железную дорогу Абакан – Тайшет начали прокладывать после войны, к счастью для природы этого края, по другой трассе, но имена членов погибшей экспедиции увековечили в названиях трех станций: Кошурниково, Стофато, Журавлево. А для путешествующих людей слова «Саяны», «Верхняя Гутара», «Казыр» звучали, как призыв посетить эти места.
Был также известен очерк журналиста Леонида Лиходеева «В краю оленьих троп» про посещение Тофаларии, откуда мы подчерпнули некоторые сведения о Верхней Гутаре и специфике жизни одного из самых малых народов нашей страны – тофаларов или тофов. Правда, один наш ученый товарищ нашел в старом словаре информацию о том, что эта народность до революции называлась презрительной кличкой «карагасы». В конце пятидесятых годов численность этого населения составляла шестьсот человек. В центральном Саяне тофалары или тофы жили в трех поселках: Алыгджер (райцентр), Верхняя Гутара и Нерха.
Ясный июльский день 1961–го года. Поезд медленно подтягивается к Нижнеудинску. Справа по ходу поезда, на окоеме зеленой тайги, почти прозрачные, рисуются хребты Голубого Саяна. Где то там находится поселок Верхняя Гутара, откуда начинается наш маршрут.
Верхняя Гутара – поселок в горной тайге, куда из Нижнеудинска «только самолетом можно долететь», перепрыгнув через седло перевала. Лёту то всего сорок минут на «Антоне» (биплан АН-2), но другого пути в центр Саянских гор нет. Это сорок минут – когда летная погода. А как наступит ненастье или просто облако «сядет» на перевал – можно просидеть в аэропорту до морковкиного заговенья.
Для первого раза Саянские горы были благосклонны к нам, и на следующий день наш борт АН-2 приземлился на зеленой поляне среди гор, на левом берегу реки Гутара. Эта поляна здесь называется взлетно-посадочной полосой.
На обочине такой грунтовой взлетно-посадочной полосы стоит рубленный деревянный домик, на крыше которого возвышаются антенна радиостанции и указатель направления ветра – марлевая «кишка». Весь комплекс в целом носит гордое название: «Аэропорт Верхняя Гутара».
Поставили мы палатку на берегу реки около деревянного «здания» аэропорта и пошли в поселок выяснять условия найма оленьего каравана, который сопровождал бы нас в сердце Саянских гор.
На крыльце правления колхоза «Кызыл Тофа» (естественно, не более ни менее как «Красный Тофаларец») сидит местная более чем пожилая женщина. Сколько прожила эта женщина, то ли девяносто, то ли сто лет непонятно. Она курит трубку и ведет светскую беседу с не менее пожилым аборигеном: «Когда вернулся из тайги? Вчера? А водку застал?»
Мы еще не знали специфики снабжения «огненной водой» этого поселка, оторванного от автомобильных и железнодорожных путей сообщения. Так как сообщение с большой землей осуществлялось только самолетами, то председатель колхоза Щекин полностью управлял поставкой в сельмаг этого необходимого для местного населения продукта. Кончили сенокос – дает Щекин команду в Нижнеудинск и «валится» с седла перевала эскадрилья грузовых Яков с ящиками водки. Захмеляется местное население день – два, пока не кончится в сельмаге основной продукт, и снова «сухой закон». Та же процедура повторяется в канун Октябрьской революции и прочих советских праздников.
В промежутках между праздниками местное население самогон не варит и единственным источником «огненной воды» служат экспедиционные люди, а также туристы. Вспоминаю, какой я испытал шок, когда у меня в ногах валялся пожилой тоф и канючил: «Начальник, ну налей маленько…». Мне тогда было двадцать три года, и я только еще начинал знакомиться с прозой жизни.
Пройдя между беседующими на актуальную тему аборигенами, мы вошли в правление колхоза. Как и написано было несколько лет назад в очерке журналиста Лиходеева, в конторе сидел за письменным столом председатель Щекин. Неизвестно, каким ветром занесло в Тофаларию этого русского человека, но он долгое время выполнял в Верхней Гутаре миссию белого человека и, по многочисленным отзывам, очень неплохо. Справедливое слово Щекина в поселке было равносильно закону.
К пришлым людям, в нашем лице, Щекин отнесся весьма доброжелательно и объяснил условия найма оленьего транспорта. Единицей найма является связка из четырех оленей, за каждого надо платить колхозу 1 рубль 60 копеек в день. Число дней считается из расчета туда и обратно. Причем, на одном олене едет проводник, стоимость которого входит в стоимость верхового оленя. (Как далеки эти почти бескорыстные времена!) Один олень берет 30 килограмм груза. Остальной груз и свои тела наниматели передвигают пешком.
Мы заплатили за две связки оленей (и двух проводников), чтобы они сопровождали нас до вершины Прямого Казыра. В качестве любезности Щекин рассказал нам о специфике существования колхоза «Кызыл Тофа». Основное занятие местных жителей – оленеводство и охота. Организовали также ферму черно-бурых лисиц, но она оказалась нерентабельной: лисы жрут только мясо и все охотники заняты его добычей, чтобы прокормить этих тварей.
Основной предмет охоты – соболь. Добывают соболя только зимой, так как летний мех его не имеет товарной ценности. У каждого охотника свой охотничий участок и он выезжает в зимнюю тайгу «тэт на тэт» со связкой оленей на два-три месяца. (Занятие далеко не для каждого «белого человека».) Одного зверька охотник тропит иногда несколько дней и за шкурку соболя государство платит ему восемнадцать рублей. У нас в городском магазине такая шкурка стоит от трехсот до четырехсот рублей – неплохой навар получает государство. Причем, продажа соболя на сторону карается по закону, т.к. пушнина ничто иное как «мягкое золото».
Охотятся аборигены также на изюбря, марала и на медведя. Но основной источник мясопродуктов – кабарга, самый маленький олень весом не более пятнадцати килограммов. Кроме того, кабарга имеет мускусную железу, которая ценится как целебное народное средство. До недавнего времени кабарги в горах было немереное количество.
Обнаруживает тоф, что у него в доме кончилось мясо, идет на несколько часов в тайгу и добывает кабарожку на ужин. Но в последнее время в тайге работает много экспедиций, и количество зверя резко уменьшилось.
Попрощались мы с председателем, и пошли по его рекомендации договариваться с проводником Александром Холломоевым.
Поселок Верхняя Гутара построен в тридцатые годы с целью прекратить кочевой образ жизни оленеводов и приучить их к оседлости. Советская власть хотела добра малым народам, вкладывала в это мероприятие значительные средства, но оседлость нарушала привычный образ жизни кочевого человека и технологию выпаса оленей. Дело в том, что олень может существовать только поедая особый мох под названием ягель. А съеденный стадом оленей ягель восстанавливается через тридцать – сорок лет. Поэтому стада оленей находятся в постоянном круговом движении – кочевье, с периодом в несколько десятков лет, переходя от пастбища к пастбищу. Подобная проблема существует не только для тофов, но также для ненцев, манси, эвенков и прочих северных кочевых народов.
В конце концов, была выработана следующая модель окультуривания оленеводов: в поселке располагается правление колхоза и сельский совет, клуб, почта с радиотелеграфом, может быть даже школа интернат. Имеются также дома для проживания колхозных семей, представители которых периодически уходят в тайгу пасти оленей, охотиться, ловить рыбу, сопровождать экспедиции.
В тридцатые годы началось массовое строительство таких поселков, но привыкшие к кочевой жизни оленеводы переселялись в них весьма неохотно. И тому порой были уважительные, но порой непонятные для белого человека причины.
Например, в Верхней Гутаре также построили добротные деревянные рубленые дома для каждой семьи. Но тофы предпочитали жить в чуме, который стоял во дворе, а деревянный дом использовали как подсобное помещение в качестве хранилища охотничьих принадлежностей и добытых шкур. Вроде бы имело место непонимание своего счастья первобытным человеком. Но ларчик открывался просто: в деревянном доме заводились клопы, к которым тофы не привыкли. А полчища блох в чуме их не беспокоили в силу привычки к этим насекомым с детства. Точно так же, как и к комарам.
Я привел этот пример не для того, чтобы посмеяться над любимыми мной Саянскими аборигенами, а для того, чтобы подчеркнуть, как непросто приобщать к европейской цивилизации первобытные народы. Да и вопрос, надо ли это делать повсеместно и в принудительном порядке?
Характерное и далеко не лучшее влияние европейской цивилизации на малые народы – приобщение их к употреблению крепких спиртных напитков. Дело в том, что организмы людей монголоидной расы, к которой принадлежат и тофы, генетически не приспособлены для эффективного расщепления молекул этилового спирта. И эти люди, вкусив «огненной воды», быстро превращаются в деградирующих алкоголиков.
Советская власть прилагала значительные усилия для приведения малых северных и кочевых народов в лоно европейской цивилизации. И, прежде всего, путем затраты значительных финансовых средств на это благое дело. Но финансовые средства, которые предоставляются человеку только потому, что он принадлежит к малой народности, зачастую превращает этого человека в элементарного халявщика.
Характерный сюжет поведала нам русская учительница в эвенкийском поселке Калар (1971 год). Оказывается, если эвенк привозит из тайги своего ребенка в поселковый интернат для обучения и воспитания в течение зимнего сезона, то этот эвенк получает в качестве награды десять рублей. Интернат за государственный счет не только учит, но кормит и одевает ребенка, который в начале лета отправляется на таежное стойбище весьма прилично одетым. Там родители снимают с него новую школьную форму и прячут ее в сундук, приговаривая: «Советский власть богатый, еще тебя оденет». «Видели бы вы, в каком рубище возвращаются осенью в интернат ученики…», – наполовину со смехом, наполовину с грустью говорила наша знакомая учительница.
Также Каларские учителя просветили нас по поводу национальной политики в этом эвенкийском районе. В сельмаг привезли дефицитные в то время японские шубы. Председатель колхоза распорядился продавать их сначала эвенкам, которые натянули на себя эти шубы, взгромоздились на оленей и поехали на стойбище пасти оленей. Из-за оставшегося небольшого количества шуб русское население Калара только что не передралось. А русское население – в основном местная интеллигенция: учителя, врачи и т.д.
Но вернемся в Гутару шестьдесят первого года. Мы вышли из правления, и пошли искать дом Александра Холломоева. Поселок состоял из полусотни деревянных изб, среди которых выделялись размером правление колхоза, сельсовет с красным флагом и магазин.
К слову, председателем сельсовета в Гутаре долгое время работала эстонка, которую также непонятно каким ветром занесло в эти края. Хотя, непонятно это было в то время. А сейчас можно предположить, что выселили ее по решению Советской власти соответствующие органы после войны из родного дома в края не столь отдаленные. И в этих краях она длительное время представляла Советскую власть. (Не самая абсурдная история из нашего прошлого.)
В магазин мы не могли не зайти. Ассортимент товаров достаточно разнообразный. Конечно, изысканной гастрономии нет, но сахар, консервы, мука и прочие простые продукты присутствуют. Никакого спиртного, конечно, и в помине нет.
Тут наши девушки вспомнили, что они не взяли с собой в поход необходимого косметического средства и поинтересовались, какой одеколон им может предложить продавщица. Долго наши девушки не могли понять, почему присутствующие в магазине аборигены мужского пола от смеха только что не повалились на пол.
Потом один из них, в перерывах между приступами смеха, объяснил, что в периоды отсутствия завоза настоящей «огненной воды» ее полноценной заменой служит одеколон. А так как хозяйство в нашей стране плановое, то на завоз этого продукта в каждый населенный пункт существует определенная квота. Так вот, свою квоту одеколона Гутарское население выпило на три года вперед.
Напоминаю, что нашим девушкам было, как и мне по двадцать три года, и они также как и я, только что начинали знакомиться с прозой жизни.
В дом Холломоева мы попали только к вечеру. Хозяин дома – живая легенда, он сопровождал с оленями Кошурникова в маршруте вниз по Казыру до тех пор, пока олени могли пройти по берегу. Отправив проводника с оленями назад, Кошурников с тремя товарищами начал сплавляться по Казыру на плотах. В конечном итоге, экспедиция погибла, а вернувшегося в Гутару проводника подозревали в позорном бегстве и даже в преступлении.
Не помню, по какой причине, но с Холломоевым мы не договорились. Не было бы счастья, да несчастье помогло, мы познакомились с Григорием Тутаевым, который несколько лет подряд сопровождал нас в путешествиях по Центральному Саяну. Но это совсем другая история.
На следующий день наш караван выходил из поселка Верхняя Гутара в маршрут. Две связки оленей везли рюкзаки. Во главе первой связки ехал Григорий, вторую связку вел его односельчанин Николай. За оленями налегке шагала вся наша группа. По сравнению с предыдущими походами, где в первые дни приходилось на своих спинах тащить тяжеленные рюкзаки, мы чувствовали себя настоящими путешественниками.
Тропа вела вверх по речке Каменке, которая впадает в Гутару несколько выше поселка. На протяжении семи километров, до подъема на гольцы, тропа двадцать восемь раз бродила реку, переходя с берега на берег. Броды были не выше чем по колено, и я не знал, что два года спустя увижу вздувшуюся после дождя Каменку. По дну реки с глухим рокотом влекомые бешеным потоком катятся булыганы, по ее поверхности несутся клочья пены, вот пронесся ободранный о скалы ствол дерева, кувыркаясь в воде …. Про брод через такую реку нечего было и думать.
Но первое мое свидание с Каменкой было солнечным и безмятежным. После бродов тропа серпантинами полезла в Сопи гору, несколько сот метров крутого подъема и перед нами впервые распахнулись Саянские дали.
На следующий год я опять прилетел в Гутару. В этот раз программа моего посещения состояла из двух пунктов. Во-первых, я организовал прогулочный поход для двух своих приятельниц на Агульское озеро с целью показать им настоящую красоту.
После этого похода, вернувшись в Гутару, я невольно подслушал их разговор: они мечтали скорее вернуться в город и хотя бы на пару дней поехать на пригородную дачу – отдохнуть. И это после того, как им показали настоящую красоту! Я был оскорблен в своих лучших чувствах, но все же помахал вслед рукой, когда их «Антон», покачав крыльями, начал подъем к перевалу в Нижнеудинск.
Я был молод, ломил по тайге как лось и был максималистом. Но для девушек этот прогулочный маршрут оказался тяжелым. Дело в том, что, заманивая девушек в горы, я расписывал, как мы налегке, с караваном оленей пойдем на Агульское озеро. Однако, когда я пришел в правление колхоза «Кызыл Тофа», председатель Щекин встретил меня как знакомого, но развел руками. Проводников в поселке не было, все они по разным причинам находились в тайге. Вот разве Михаил К. согласится… Но Михаил К. не согласился. У него только что в наводнении утонул сын. В горах прошли дожди, Гутара вздулась и начала перехлестывать подвесной мост, по которому его сын переходил на другой берег.
И пришлось девушкам путешествовать по гольцам под рюкзаками… Одной девушке пришлось даже после похода лечиться от сердца. Но тягости походной жизни быстро забываются, и они с удовольствием вспоминали, как ездили в Саяны посмотреть настоящую красоту.
Вернувшись с Агульского озера в Гутару, я встретился в аэропорту с девушкой Н., которая навещала свою подругу где-то на юге и после этого прилетела в Саяны для выполнения ежегодного похода. Вместе мы дождались прилета основной группы, в поселок вернулся наш проводник Григорий Тутаев, и мы с караваном оленей выступили в маршрут на Уду.
В следующем 1963 году мои знакомые собрались посмотреть легендарные Саяны и пригласили меня в качестве консультанта.
Несколько дней мы провели в аэропорту Нижнеудинска – в горах была непогода. Кстати сказать, ожидать летной погоды в Нижнеудинске (Верхней Гутаре, Алыгджере, Каларе, Кызыл-Мажалыке и других портах малой авиации) гораздо приятнее, чем в каком либо большом аэропорту. Живешь в палатке на берегу реки, убедишься с утра, что сегодня опять не улетишь, и отдыхай целый день как «за городом».
И порядки в малой авиации были более либеральные. Вспоминаю, как в Бийске нам сказали, что рейса на Усть Коксу не будет до трех часов дня, и мы пошли на Бию купаться. Возвращаясь не торопясь в аэропорт, увидели бегущего навстречу попутчика. Оказалось, что-то изменилось в управлении полетами, можно лететь раньше и его послали разыскивать нас по городу. Вместо того, чтобы отправить борт с другими пассажирами, а после обозвать нас дураками.
Вообще, многие порядки, еще сохранившиеся в то время в глухих уголках страны, были гораздо гуманнее городских. В 1976 году поздно вечером мы приехали на автобусе из Красноярска через Уяр в село Агинское (предгорье Саян). Без всякой надежды заглянули в местную небольшую гостиницу. На робкий запрос о возможности ночлега, дежурная ответила: «Раз вы приехали, как же мы вас не разместим». И разместила. Для мужчин нашлось место в номере, а единственная наша женщина ночевала в коридоре на раскладушке. Ночь, правда, выдалась беспокойная. В гостинице ночевал также гастролирующий цыганский хор и напившейся сверх меры цыганский премьер колобродил всю ночь: то пытался драться, то начинал показывать свое песенное искусство. Но это не относится к обсуждаемой проблеме.
Не могу не вспомнить еще один случай на тему провинциальной доброжелательности и взаимовыручки. К моему соседу по городской квартире ехал брат Володя с Таймыра. В поезде он познакомился с приличным гражданином и, слово за слово выяснилось, что у этого гражданина в Горьком важные дела, но негде ночевать. Без всякого сомнения, брат соседа пригласил попутчика поселиться вместе у своих родственников. Основанием для такого предложения служил хороший северный обычай: не оставлять же человека на улице.
Придя к родственникам, Володя выяснил, что его брат в командировке, а жена брата уходит на работу. После беспокойной поездной ночи мужчины легли отдыхать. А когда жена брата вернулась с работы, она увидела лишь спящего брата мужа и не увидела многих ценных вещей, которые, уходя, забрал с собой попутчик Володи. Тема для размышлений: помогать или не помогать ближнему, или, как же городская цивилизация испортила некоторых (или многих?) людей.
Так вот, прилетели мы в 1963-м году в Гутару. А поселок гуляет, накануне самолеты привезли большую партию «огненной воды». Не столько с Григорием Тутаевым, сколько с его русской женой Анной договорились мы, чтобы он сопровождать нас на Медвежье озеро. Также нашелся второй проводник, Николай Пустохин, наполовину тоф – наполовину русский. Был он временно безработным, так как дожидался должности начальника аэропорта в Гутаре. Служил Николай пилотом в малой авиации, но провинился по причине пристрастия к алкоголю и был списан из Нижнеудинского авиаотряда.
Рядом с нами дожидались проводника Михаила ребята из Куйбышева. Они договорились с ним, чтобы выходить в маршрут на следующий день, но что-то раздумали и решили задержаться. Тут к ним является русская жена проводника Михаила и устраивает скандал. Дело в том, что она отняла у мужа бутылку и уложила его спать, чтобы на следующий день он был в состоянии взгромоздиться на оленя и вести караван в тайгу. А эти туристы сами не знают, чего хотят: «Так вы мне точно скажите, если завтра не поедете, то я разбужу мужа, пусть дальше пьет…». Комментарии, как говорится, излишни.
Не знаю, когда куйбышевцы ушли в тайгу, но наш караван на следующий день выходил из поселка. Григория Тутаева привела русская жена Анна и посадила на оленя. Гриша, однако, «шибко пьян не был», так как на олене сидел. Николай Пустохин, весьма поддатый, пришел сам. Из карманов его лётной кожаной куртки гордо торчали два горлышка полулитровых бутылок. И, читатель правильно догадывается, что в этих бутылках размещался не квас и не ситро. Далеко от поселка мы в этот день не ушли, но это уже другая история.
На следующий, 1964-й год, я опять собрался в Саяны. Группа организовывалась с трудом, но все утряслось, и мы, наконец, добрались до Нижнеудинского аэропорта. Желающих лететь в Верхний Гутар было много, но самолеты не летали. В горах несколько дней шли дожди, уровень воды в Уде около Нижнеудинска поднялся на шесть метров. Вода уже подходила к взлетно-посадочной полосе аэродрома. Что же творится в горах?
Все участники похода – работающие люди, которые во время очередного отпуска вместо теплого моря решили «отдохнуть» в горах. И каждый день сидения в аэропорту сокращал время этого долгожданного «отдыха». Надо было что-то предпринимать.
Во время прошлогоднего маршрута я подружился с нашим проводником, временно безработным Николаем Пустохиным. Зимой мы обменялись несколькими письмами, и я знал, что он уже работает начальником Гутарского аэропорта. Набираюсь наглости, иду на почту и даю в Гутару телеграмму такого содержания: «Николай, сижу в Нудинске, давай погоду».
На следующий день с утра объявили посадку. В Гутар отправляли три борта, на первом летел легендарный в этих местах асс, командир авиаотряда Богатырев. Он всегда летал первым бортом после ненастья, чтобы разобраться в обстановке и разрешить или не разрешить дальнейшие полеты.
Мы летели с Богатыревым, его Ан-2 миновал перевал и вошел в глиссаду снижения над Гутарой. Я как всегда смотрел в иллюминатор, с нетерпением ожидая встречи с любимыми Саянскими горами. Когда шасси «Антона» коснулись земли из-под его колес, выше фюзеляжа взметнулись фонтаны воды.
Многодневные дожди превратили взлетно-посадочную полосу в болото. Выскочил из кабины Богатырев и начал не очень вежливо общаться с подбежавшим Николаем. В это время совершает посадку второй борт. Зрелище было фантастическое, что-то вроде глиссера с крыльями, который, поднимая фонтаны воды, несется по взлетно-посадочной полосе.
Николай побежал к рации, третий борт, едва показавшись в седле перевала, повернул обратно в Нижнеудинск. Два приземлившихся АН-2 немедленно стартовали туда же.
Теперь мы могли поздороваться с Николаем. После первых приветствий он повел меня по взлетно-посадочной полосе, наши ноги почти по колено утопали в хлюпающей болотистой жиже. Это Николай продемонстрировал, на какое нарушение правил авиаперевозки пассажиров он пошел, объявив летную погоду и приняв наш самолет. Спасибо ему. К сожалению, в маршрут он с нами не пошел – служба.
Уже совершенно знакомый председатель Щекин не мог предложить нам ни одного проводника, снова все мужики в тайге. Вот, правда есть пришлый человек Жуков, который с оленями обращаться не может, но на конях может доставить наш груз в вершину Унгайлы, где со стадом оленей находится Григорий Тутаев. Вот только тропу на Унгайлы Жуков не знает… И тут Щекин вспоминает, что я дважды ходил эти путем и мог бы служить проводником. На том и договорились.
Перед отправлением в маршрут мы зашли в Гутарский сельмаг. Надо пояснить, что в этом году под руководством дорогого Никиты Сергеевича Хрущева в стране наступили временные перебои с хлебом. Н.С. Хрущев очень хотел построить коммунизм в отдельно взятой стране и для начала распорядился выдавать бесплатно хлеб в столовых и ресторанах. Он хорошо знал теоретический слоган коммунизма: от каждого по способностям – каждому по потребностям. И желал воплотить его в жизнь. Но не получилось…
Кстати, этой коммунистической инициативой нашего вождя мы однажды хорошо воспользовались. Зимой 1959-го года у нас был не очень удачный лыжный поход в Закарпатье. Мы несколько дней жили в школе райцентра Межгорье, ожидая автобус до железнодорожной станции Воловец. Кстати, местное население относилось к нам не как к «москалям», а как к обычным путешествующим людям. В Межгорье, да и во многих других населенных пунктах нас без разговора пускали ночевать в школы.
Денег у нас было очень мало, и кушали мы соответственно скудно. Постоянно присутствовало желание чего-нибудь съесть, и мы по несколько раз в день посещали местную столовую, где на столах лежал бесплатный хлеб. Брали по стакану сладкого чая и заедали его большим количеством коммунистического хлеба. Вдруг слышим, как одна добрая женщина – кассирша, говорит другой доброй женщине – раздавальщице: «Ты уж положи ребятам двойную порцию сахара, а я им сосчитаю как за одну…». (Как далеки те патриархальные времена и прежние добрые люди!).
Вспоминается еще одна добрая женщина. После первого похода в 1957-м году мы прямо с Северного Урала самоходом добрались до целины в Алтайском крае. У нас были комсомольские путевки, и мы желали оказать посильную помощь в выращивании по призыву Партии и Правительства миллиона тонн зерна для нужд родной страны.
Жили мы в амбаре на полевом стане и кормила нас молоденькая местная повариха Валя. То ли она сама любила манную кашу, то ли других круп ей не выдавали, но каждое утро повариха потчевала нас этим диетическим блюдом. Больше всего нас огорчало не столько однообразие меню, сколько постоянное присутствие в манной каше вареного лука.
Наконец один наш товарищ, студент третьего курса университета, устав от постоянного употребления такой необычной приправы к манной каше, решился на бунт. Он подошел к поварихе и, пронзительно глядя ей в глаза, спросил строгим голосом: «Валя, зачем Вы л'ожите в манную кашу лук?». И тут нам стало стыдно. Оказывается, девушка Валя очень жалела молодых городских ребят, заброшенных в ее родные места и занимающихся непривычным для них сельскохозяйственным трудом. И для того, чтобы посильно скрасить их жизнь, сыпала в пустую кашу приправу. К сожалению, другой приправы кроме лука в ее распоряжении не было.
Несмотря на наши усилия в области подъема целины, зерна в стране стало катастрофически не хватать. Наверное, потому, что Н.С. Хрущев побывав в Америке, влюбился в кукурузу, которую и повелел сажать повсеместно, даже у Полярного круга. Одного не учел Генеральный Секретарь, что кукуруза культура теплолюбивая и в Америке растет потому, что ее север находится на широте нашего Киева. И на севере Америки кукуруза также не растет, она хорошо растет на юге этой большой страны.
В 1964-м году зерно за границей еще не начали закупать и начались перебои с мукой и хлебом. Перебои с хлебом в плановом социалистическом хозяйстве решались просто и эффективно: небольшое количество белого и черного хлеба, положенного гражданам по разнарядке, специальные люди разносили по месту жительства. У них были специальные тетради – списки, где разносчики галочками отмечали выдачу хлебного пайка каждому приписанному к данному магазину человеку, чтобы не было злоупотреблений.
Карточки, как в войну, Партия и Правительство постыдились вводить, ведь наша страна строила коммунизм, и не след было ее позорить перед загнивающим Западом.
Так вот, летом 1964-го года я со товарищи зашел в Гутарский сельмаг. Ассортимент товаров меня не удивил – я знал, что тофалария в соответствии с политикой Партии и Правительства относительно малых народностей снабжается по первому разряду. Но мои спутники из индустриального города Горького при виде предлагаемых к продаже товаров, выпали в осадок. На прилавке лежал белый хлеб, и его можно было даже купить приезжему человеку, не занесенному в особые списки. Местное население отоваривалось мешками с мукой и сахаром и т.д. и т.п. В свободной продаже было также сливочное масло, которое в нашем городе по спискам не разносили, но достать его было непросто.
Мои образованные спутники, некоторые их которых вскоре защитили кандидатские диссертации, не могли сдержаться, резали краюхами белый хлеб, намазывали его сливочным маслом и немедленно поглощали эти бутерброды на глазах изумленных аборигенов. Я бы тоже съел краюху– другую хлеба с маслом, но не хотел терять достоинство и покорно глотал голодную слюну. В качестве небольшой мести спутникам, я рассказал им, что совершенно официально в Гутаре каждой охотничьей собаке положен паек в виде десяти килограммом муки в месяц. Мои товарищи были в шоке.
На следующий день мы выступили в маршрут. На двух конях Жуков вез наш груз, на третьей ехал сам. Я бежал впереди лошадей и указывал им тропу, следом налегке шли мои товарищи. К вечеру мы дошли до оленьего стада в вершине Унгайлы. Затем с караваном оленей мы двинулись в сердце Саянских гор. Сопровождал нас как обычно Григорий Тутаев и тофаларская девушка Надя.
В это лето с Николаем Пустохиным мне довелось встретиться еще раз. С Григорием мы дошли до Агульских белков, уже без него перевалили в Орзагай, оставив слева ледник Косургашева, и побывали на Медвежьем озере.
На Медвежьем озере группа разделилась, нас осталось четверо – два парня и две девушки. Мы по Сухому Орзагаю перевалили в Тоенку, по которой спустились до Агульского озера. Завершить маршрут я планировал сплавом по Агулу. Мы срубили плот и начали сплав от Агульского озера. Но сначала задели единственную «булку» посреди спокойной реки, затем посадили плот на плоский камень у входа в Агульскую шиверу. Только через полдня удалось добраться до берега. Слава богу, мы не успели войти в Агульскую шиверу! Очевидно, что команда была не подготовлена для сплава по такой реке. Пришлось гольцами, знакомой тропой возвращаться в Гутару.
Не очень светлые воспоминания у меня о завершении этого маршрута. Когда перевалили в Унгайлы – начался дождь. Он продолжался целый день, пока мы добирались до избы на Инжигее. С утра, перевалив Сопи-гору, спустились к Каменке, которая вздулась от дождей. Нас ждали двадцать девять бродов. Но, сунувшись в самый верхний, благоразумно решили отступить.
Вспомнилась ситуация прошлого года, когда мы по выходе из Гутары остановились перед нижним бродом, так как «веселая речка Каменка» проявила свой горный нрав из-за дождей. Тогда Григорий провел караван верхней тропой по гольцам к седлу перевала Сопи-горы. Вскарабкались мы опять на гольцы и прошли верхами до поселка, в который спустились только к вечеру. Поставили лагерь, и я пошел представиться Николаю, который посмотрел на меня как на приведение. Рассказал я Николаю и его жене о наших приключениях, выдали они мне котелок супа с грибами и буханку хлеба, с чем я и вернулся в лагерь.
Четыре дня шли дожди, и мы жили в аэропорту, ожидая погоды, палатка наша промокла насквозь. В маленькой комнате аэропорта жили застрявшие в Гутаре пилоты, а мы с разрешения Николая поселились в бане. И только на пятый день смогли улететь в Нижнеудинск.
Еще вспомнил, в тот раз в Гутаре была одна знаменательная встреча. В один из четырех дней ожидания Николай сказал мне, что из Нижнеудинска летит вертолет в котором в Саяны везут Григория Федосеева. Этот известный писатель на склоне лет решил посмотреть места, где он работал в молодости. По результатам экспедиции 1938-го года инженер-геодезист Григорий Федосеев написал первую книгу: «Мы идем по Восточному Саяну». К счастью для многочисленных читателей, писательская деятельность ему понравилась, и он написал еще несколько замечательных книг про свои экспедиции. Его даже выдвигали на Государственную премию, но уж больно тематика у него была специфическая, непонятная городским людям – распорядителям этой премии.
В этот день в Гутаре скопилось много туристов, и все они бросились к приземлившемуся вертолету. Вышел из вертолета знакомый по снимкам пожилой человек и начал озирать окрестный пейзаж. Его отвлекло приближающееся каре туристов, глазеющее на знаменитость. Подписав несколько протянутых ему книг, писатель быстро скрылся в вертолете, который немедленно улетел. Я не решился подойти к этому великому, с моей точки зрения, человеку. У меня есть непреодолимый недостаток – не люблю идти на приступ вместе с толпой.
Последний раз я встретился с Верхней Гутарой летом 1965 года. В этот раз мы начинали свой маршрут в Саяны со стороны реки Кан. Это был один из самых звездных моих походов.
Добравшись до Медвежьего озера, мы совершили экскурсию на Кинзелюкский водопад, поднялись вверх по реке Орзагай и перевалили в вершину Большого Агула (оставив справа ледник Косургашева). Затем сделали перевал в Прямой Казыр, оставили здесь лабаз с продуктами и по ручью Пихтовый перевалили в верховья Кизира. По левому притоку Кизира – ручей Геологов, поднялись к подножью пика Грандиозный и даже сделали на него восхождение. К сожалению, погода не баловала – туман, и Большой Саян не открылся нам в полной своей красе. В конечном итоге прошли вниз по Прямому Казыру и вверх по самому Казыру, перевалили в Иден (сейчас, это перевал Федосеева) и спустились по нему до его впадения в Гутару.
Перебрели реку и к середине дня дошли до аэропорта в Верхней Гутаре. Тут стоял готовый к взлету самолет, который через сорок минут доставил нас в Нижнеудинск. Я едва успел поздороваться и попрощаться с Николаем. Как оказалось навсегда.
P.S. Более тридцати лет прошло с тех пор, как я последний раз посещал Тофаларию и сведений о Верхней Гутаре у меня не было. И очень меня всегда интересовало, что же там творится, особенно в наши рыночные времена. В последнее время кое-что подчерпнул из Интернета. Путешествуют еще люди в Центральном Саяне. Но такое ощущение, что Верхний Гутар превратился в какую то призрачную страну. Регулярных авиарейсов туда нет. В вершине Бирюсы функционирует, закрытый после войны, золотой прииск, куда можно добраться на вездеходах типа «Урал». А дальше в верховья Уды туристы идут пешком. И смутно упоминают, что где-то западнее то ли есть, то ли нет такой тофаларский поселок Верхняя Гутара.
Где же те благословенные времена начала шестидесятых годов прошлого века!? Когда я был молод, и когда мы с Григорием Тутаевым торили тропу в самое сердце Саянских гор!?